Вот он закончил петь и вызывающе вскинул голову, отбросив назад прядь несколько длинноватых — если судить по съемочным нормам того времени — волос. Да, тогда и на длину волос на экране существовали свои нормы! И цензура даже за этим следила рьяно.
— Сегодня, — негромко, но твердо произносит Борис, — у нас очень необычная программа. Подобранная нами специально в жанре музыкальной пародии. Я думаю, если вы будете слушать внимательно и сумеете установить с нами контакт, вы поймете, зачем мы вышли на эту сцену. Послушайте песню «Еще один, упавший вниз...». — И продолжает, как задумывалось в сценарии: — Это песня, может быть, о тех, кто любой ценой пытается быть оригинальным в искусстве и обрекает себя на очень печальную участь. А в итоге, естественно, остается один.
На первом аккорде Борис вдруг от себя добавляет:
— Но, может быть, это песня и о другом. Думайте.
Явная неосторожность с его стороны!
«При монтаже эту фразу легко будет вырезать», — мелькает в голове, и я решаю не прерывать по громкой связи действие в студии.
А Борис уже поет.
« Искусственный свет на бумажных цветах — это так смешно.
Я снова один, как истинный новый романтик.
Возможно, я сентиментален — таков мой каприз.
Ох-ох-ох, еще один, упавший вниз
На полпути вверх.
Нелепый конец для того, кто так долго шел иным путем.
Геометрия ломов в хрустальном пространстве.
Я буду петь, как синтезатор, — таков мой каприз.
Ох-ох-ох, еще один, упавший вниз
На полпути вверх».
— Это что у вас за тексты? — спрашивали меня, когда я сдавала сценарий будущей передачи.
Раньше было совершенно обязательным правилом: текст любой песни, с первого до последнего слова, включая «ей-ей-ей» и «ай-ай-ай», представлять на утверждение. В каждой инстанции спрашивали: «Кто это — «упавший вниз»? На что намек?»
— Это песня-пародия. В сценарии автор песни все объясняет перед началом.
— А что будет после того, как песня закончится?
— Там тоже написано — читайте...
По сценарию вслед за последним аккордом тут же следовала молниеносная атака «нашего» зрителя, чтобы, как пелось в одной из песен Гребенщикова, «сбить со следа». Так было и в передаче.
«Наш» зритель спрашивал:
— Не кажется ли вам, что песня, которую вы только что исполнили, является в некотором роде пародией на вас самого?
Гребенщиков:
— Возможно. Но это вы к чему?
«Наш» зритель:
— Я хотел в этой связи узнать, чувствуете ли вы ответственность, когда подбираете репертуар?
Гребенщиков должен был на съемке вести двойную игру: следуя разработанной нами сценарной канве, чтобы спасти отобранные для передачи песни, оставаться в то же время самим собой. Он не вправе был дать повод для разочарования поклонникам «Аквариума». А они выражали свои чувства иногда самым причудливым способом. Например, подъезд дома на улице Софьи Перовской, где жил Борис, был расписан строками-лозунгами из его песен: «Рок-н-ролл мертв, а я еще нет!», «На нашем месте в небе должна быть звезда...» и прочее.
На съемке Гребенщиков помнил о своих «фанах», поэтому говорить старался так, чтобы не выраженное в словах ощущалось в интонации. Так он ответил и на вопрос о репертуаре:
— Все, что мы делаем в «Аквариуме», продиктовано в первую очередь чувством ответственности, которое мы испытываем, живя в своей стране. Основной критерий лично для меня — петь о том, что подсказывает время и вот это... (И он показал на сердце.)
Между тем в атаку пошел «не наш» зритель, решив по аналогии с предыдущим участником передачи задать вопрос тоже довольно резкий по отношению к человеку, стоящему в лучах прожекторов на эстраде:
— Мне довелось, даже посчастливилось в какой-то мере, быть на вашем концерте. И многие говорили, что уж как-то вы слишком сложно пишете. Зачем это? Не из желания ли прослыть оригинальным? Может, для людей-то нужно попроще?
Близоруко щурясь, Гребенщиков старался разглядеть спрашивающего, но без очков вряд ли видел выражение его лица. Ему, рок-звезде, пусть еще не той величины, какой он стал теперь, пришлось тогда на ринге нелегко. И отвечать на вызывающие вопросы следовало так, чтобы не уронить своего достоинства, но и не обидеть спрашивающего. Для этого требовалась настоящая школа дипломатии, и Борис оказался первым, кто интуитивно открывал формулы общения с такой сложной аудиторией, как ринговская.
Гребенщиков:
— Разве мало таких, кто пишет для людей слишком уж просто? Мы стараемся, чтобы люди поневоле задумывались: а о чем же может быть эта песня? И когда человек начинает думать, понимаете, думать, мы считаем, что первый шаг к цели уже сделан. Но если вы еще чего-то не поняли, не расстраивайтесь. Вот еще одна песня, про которую можно сказать, что она тоже сложна. Но если хорошо поразмыслить, о чем это, станет ясно. Можете тоже считать ее пародией. А на что? Решайте.
«Когда заря собою озаряет полмира
И стелется гарь от игр этих
взрослых людей,
Ты скажешь друзьям: — Чу,
Я слышу звуки чудной лиры.
Ах, милый, это лишь я пою песню вычерпывающих людей.
Есть много причин стремиться быть одним из меньших.
Избыток тепла всегда мешает изобилью дней.
Я очень люблю лежать и, глядя на плывущих женщин,
Тихо мурлыкать себе песнь вычерпывающих людей...».
Песня спета. И сразу же встает «наш» зритель:
— Я хотел бы высказать свое мнение об этой песне. Интересно, совпадает ли оно с вашим. Мне кажется, что эта песня о современных Обломовых, о мечтателях, которые только строят воздушные замки, а сами ничего не предпринимают для совершенствования мира.
Гребенщиков (улыбаясь):
— Что ж, может быть и такая интерпретация.
В аппаратной с облегчением вздохнули. Пока все идет как задумано. Молодец, Боб! Молодцы, ребята!
Только в это время на экране появился крупным планом профиль Гребенщикова справа: лицо дерзкое, бунтарское. В своей «байроновской» рубашке, с гитарой наперевес, напоминавшей теперь, скорее, автомат, он больше не походил на того романтического героя, каким казался в первых кадрах передачи.
— Да не снимайте вы его справа! — почти крикнул операторам Володя и тут же взял план спешащего на помощь «нашего» зрителя.
