История войн пишется кровью… И Первая мировая не стала исключением. Горек итог ее: 10 миллионов погибших, еще 20 миллионов унесли голод и эпидемии. Но что стоят страдания, причиненные войной?..
Герои этой истории не придуманы. На их лицах маски скорее как атрибут литературный, нежели театральный. Попав в водоворот истории, каждый из героев творил ее по-своему. Очевидно, читателю полезно разгадать эти исторические кроссворды…
Завтрак по-немецки
Звон городских курантов и крепкий кофе натощак, немецкие глаголы и стихотворения Ганса Сакса от доктора Кратцера – вот и весь завтрак по-немецки. Не слишком густо для московского студента Коммерческого института, по воле случая оказавшегося в Баварии, в имперском городе Нюрнберг. Романтичному юноше этот город напоминал старинный фолиант, полный загадок и мистики. Гений Дюрера творил здесь чудо «Апокалипсиса».
А начиналось все с немецкого, точнее, с задолженности по иностранному языку. И отступать уже некуда: последний срок сдачи экзамена – осень 1914-го. До отъезда на родину Писатель считал дни, но пришлось задержаться на годы.
Гражданский пленный
Начало войны вызвал взрыв эйфории и шовинизма воюющих сторон.
Семидесятилетний Анатоль Франс умолял поскорее отправить его на фронт, а Томас Манн, прославляя подвиги германской армии, вспоминал о Фридрихе Великом: «Это война всей Германии». России нападение Австро-Венгрии на маленькую Сербию напомнило ее старую и привычную роль покровителя славян. Именно это выплеснуло на улицы толпы людей и вызвало массовые манифестации: Петербург стал Петроградом, германское посольство разгромлено, запестрели двуглавым орлом газетные полосы с царским указом о мобилизации: «Государь Император высочайше повелеть соизволил…»
Там, в Германии, встретил Писатель свою первую в жизни войну и любовь…
Словно в насмешку судьба обрекла молодого мужчину призывного возраста (22 лет) на плен еще до начала боевых действий. Уже на вокзале в Дрездене, откуда надеялся вернуться он на родину, война повернулась к Писателю своим жестоким ликом. Столица Саксонии находилась вблизи восточных границ Германии. Писатель попросил билет до станции Калиш, что была по ту сторону границы, на территории России. Но просчитался.
«Что?! В Калиш захотели?!» – заорал кассир и с грохотом захлопнул окошко.
Писателя тут же задержали и подвергли обыску. А затем объявили, что отныне он «гражданский пленный», находящийся под надзором полиции.
– Студент есть студент! – поддакивал радостно полицейский офицер, которому пожаловался Писатель. – Да-а... ха-ха... по-нашему – призывник! Теперь русский царь будет иметь минус один солдат. На солдата меньше! – уже со злостью добавил он.
Позже Писателя не покидало чувство вины перед сверстниками, которые шли в бой и погибали в лесах Восточной Пруссии, ценой своих жизней спасая Париж…
Deutschland, deutschland, Über alles…
Дрезден… Флоренция на Эльбе, жемчужина саксонского барокко – так называли в прошлом этот сказочно красивый город.
Он бродил по Дрездену, где все дышало историей, осматривал его архитектурные ансамбли. Но в конце ноября власти предписали выслать всех «враждебных иностранцев» из столицы Саксонии. Места их пребывания определили теперь в радиусе не менее сорока километров от Дрездена. Из новой напасти стоило извлечь выгоду. В разговорах с друзьями Писатель настаивал на одном: поселиться поближе к русской границе. Его «еще не покидала мысль о бегстве на родину». Все вместе решили перебраться в Циттау, на границе с Австро-Венгрией.
Городок с 30-тысячным населением представлял собой типично германскую глубинку – с его чиновничеством и военным гарнизоном, дворянской элитой и вереницей мелких буржуа. Жили в городке и другие – интернированные французы, бельгийцы и русские. Постепенно складывалась небольшая колония друзей по несчастью. Во всем соблюдался железный немецкий порядок – раз в день отмечаться в полиции, а выход за городскую черту – по специальному пропуску. Словом, бежать отсюда не представлялось возможным.
Выходцу из российской глубинки (Писатель родом был из Саратова) представилась уникальная возможность наблюдать быт и нравы глубинки германской. Он видел факельные шествия германского обывателя, слышал проповеди о немецком гуманизме и читал газеты, высмеивающие гуманизм как проявление слабости духа. Он стремился постичь противоречивый дух этой страны, где тысячелетняя культура парадоксальным образом уживалась с воинственными амбициями обывателя.
Видел он, как массовая эйфория германского обывателя сменилась отрезвлением. Европа зарылась в окопы, и победа уже зависела не от воинской доблести, а от мощности заводов, дымивших в далеком тылу. Окопная война истощила Германию до такой степени, что мир стал казаться немцам несбыточной мечтой. Назревал социальный взрыв…
По-немецки аккуратно Писатель ведет записки о «пребывании в тылу немцев», документируя их вырезками из периодики, из военно-патриотических воззваний и т. д. Это – своеобразная летопись жизни Германии 1914–1918 гг., в которой отражены настроения различных социальных слоев и групп – военщины и юнкерства, буржуазии и филистеров. Записки эти, как и саксонские впечатления, пригодятся Писателю. Они вернутся к читателю на страницах книг: в романе «Города и годы», где Германия той поры «является… одним из главных действующих лиц», в исторической драме «Бакунин в Дрездене» и в сценах пребывания там композитора Никиты Карева – главного героя романа «Братья».
Однако пора бы позаботиться и о хлебе насущном: отцовские средства таяли. Но как найти пропитание «враждебному иностранцу»?
Кто-то рисовал магазинные вывески, а кого-то выручала игра на скрипке. Писатель зарабатывал на жизнь уроками русского языка. Одним из его клиентов был директор машиностроительного завода, послуживший прообразом персонажа по фамилии Криг в романе «Похищение Европы» и повести «Я был актером».
Пробовал Писатель себя на сцене, а оперным артистом стал по случаю. В театре не хватало мужских голосов и молодых исполнителей: под мобилизацию попали все, кто мог носить оружие. Когда с театральных подмостков зазвучал его баритон редкой красоты, весть о русском самородке пронеслась по всей округе. Недавний хорист пел уже арию лорда Тристана на премьере оперы фон Флотова «Марта». Критика отмечала не только блестящий дебют молодого артиста, но и его великолепные вокальные и сценические данные.
Сохранилась и театральная афиша. Она и послужила первоначальным «проспектом» к автобиографической повести Писателя «Я был актером».
Театральные выступления молодого артиста протекали настолько успешно, что в мае 1918 г. он принял ангажемент от театра соседнего городка Гёрлиц... Но события приняли вскоре иной оборот.
Романс о влюбленных
«Колония» интернированных вела поначалу замкнутый образ жизни. «Любовь нам запретил магистрат», – иронически вспоминал Писатель. Вступать в неделовые отношения с местными жителями, особенно с женщинами, запрещалось категорически. Однако шло время...
Он любил бродить по окрестным лесам вблизи живописных Лаушицких гор, где дозволялись прогулки интернированным. Романтический пейзаж этих мест напоминал многим туристам Швейцарию. Здесь хорошо думалось и мечталось. И вот однажды повстречал он на тропе лесной нимфу – хорошенькую девушку лет двадцати, смуглую и черноглазую. Звали ее Ханни.
Поначалу тон ее показался Писателю высокомерным.
– Вы чех? – спросила девушка пренебрежительно.
– Нет, хуже! Я русский, – нашелся молодой человек.
Встреча на лесной тропе имела, однако, продолжение: Ханни сама проявила интерес к этому. Натура романтическая и пылкая, наделенная глубокими чувствами, Ханни словно ждала этой встречи. С русским ощутила она красоту жизни.
«Они говорили о войне... о том, что мир залит кровью, что...в крови шествует среди людей смерть... Они были молоды, они были сильны, и из всего, о чем говорили, им запомнилось только то, что они любят друг друга», – вспоминал Писатель.
У них было истинное сродство душ: одни и те же увлечения, одни и те же любимые книги, и прежде всего Достоевский, которого боготворил он... Посвящена была Ханни и в творческие замыслы начинающего литератора, о которых никто не знал. А Писатель обрел в Ханни преданного друга и единомышленника.
Ханни принадлежала к здешнему привилегированному обществу. Отец ее, зубной врач, пользовал наилучшую клиентуру города, а мать, примерная горожанка и патриотка, была ревнительницей всех добродетелей, на какие только способна верноподданная кайзера.
Об отношениях Ханни с русским пленным знало лишь несколько надежных друзей. Посещение девушкой его жилища требовало от нее немалой смелости. «Так как наша с Ханни жизнь была тайной, – с грустью вспоминал Писатель на страницах дневника, – то я не был знаком ни с кем из ее семьи, но встречал мать и отца... на улице».
Одна из таких встреч, по словам Писателя, едва не закончилась для Ханни трагично. Тогда молодой человек едва не столкнулся лицом к лицу с любимой, которая возвращалась с воскресной прогулки вместе с родителями: «Я видел, как она побледнела, и навек запечатлелся во мне ее обычный жест смущения – у нее вскинулась рука к лицу, и тонкие, чудесные ее пальцы тронули и слегка потрепали висок, будто надо было отвести и заложить за ухо волосы. Испуг ее был ужасен, и у меня упало сердце. Мы прошли мимо друг друга, как два покойника. Ни она, ни я не сбились с шага. Я только мельком глянул на ее родителей, не подаривших меня ни каплей внимания. Бедная моя девочка! Что делалось с тобой в этот миг, если и я совсем окаменел от страха... Конечно, история эта была первыми нашими словами, как только Ханни вновь явилась в моей комнате...»
Подобная конспирация больно ранила чувства влюбленных. Обладая сильным и волевым характером, Ханни повела себя как личность незаурядная. Когда связь с русским открылась и конфликт с родителями стал неминуем, она ушла из семьи, без профессии, без надежд на последующее примирение.
О драматизме отношений влюбленных, о последствиях, какие влекло за собой раскрытие их тайны, поведал Писатель в романе «Города и годы». Там городской управитель обрушивает на Мари Урбах, вызванную в служебный кабинет, весь гнев и ярость своего германского шовинизма: «Вы проститутка, вы хуже проститутки, которая патриотичнее вас...»
Революция
Год 1917-й, казалось, не предвещал перемен. И – как гром среди ясного неба – прилетело известие: в Петрограде – революция!
А последующие события совершенно потрясли мир: октябрьский переворот, приход к власти большевиков, Декрет о мире. Германия взбудоражена: повсюду – многолюдные собрания, митинги, уличные шествия.
Проникали вести из России и в германскую глубинку. Особенно волновали они Писателя и его соотечественников из «колонии» интернированных.
В августе 1918 г. он поехал в Берлин, чтобы посетить советское дипломатическое представительство, открытое после заключения Брестского мира. Там удалось ему устроиться переводчиком при посольстве. Можно было определиться в отношениях с Ханни... Дипломатический паспорт, которого так добивался, он получил. Но... вместе с уведомлением германских властей, что сам он тоже включен в обменные списки пленных. Да, включен в качестве переводчика, но такого, который на обратное возвращение прав не имеет. Причем выезд безотлагателен.
После разлуки
Он едва успел проститься с Ханни.
После разлуки с любимым судьба ее так и не сложилась...
Осенью 1918-го Ханни примкнула к левым социал-демократам – спартаковцам, готовилась к переезду в Берлин. Об этом сообщила она Писателю в письме от 5 декабря 1918 года. В Берлине она знакомится с Мерингом. Ведет работу сразу в двух журналах, в том числе и в журнале «Акцион» Франца Пфемферта, единомышленника Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Участвует в рабочем восстании, организованном спартаковцами.
После поражения задумывает пробраться в советскую Россию, соединиться с любимым. Чтобы получить русское гражданство, она совершает почти невозможное: отыскивает военнопленного – некоего Соболева и фиктивно вступает с ним в брак. Затем в начале 1919 г. направляется в Мюнхен. Отсюда она надеется через Австрию, Венгрию, Украину пробраться в Москву... Увы, думала она, как всегда, сердцем… На пути возникают непреодолимые препятствия, ее кружит вихрь событий.
В Мюнхене она попадает в кипящий котел политических страстей. Вместе с восставшими рабочими участвует в провозглашении Баварской советской республики. За это следует расплата: арест, пять месяцев тюрьмы, а затем – ссылка до военного суда. Но это еще не все. Назад в Мюнхен ее препроводили под конвоем – для тюремного следствия и судебного разбирательства – вплоть до зимы 1920 года...
Начинают сказываться стрессы и страдания последних лет, и в 1921 году она умирает в возрасте 26 лет от разрыва сердца.
Светлый образ любимой глубоко запечатлелся в его сердце, в его творчестве. Уже вскоре после возвращения Писателя на родину посвящение ей появляется в журнальной публикации рассказа «Счастье»: «Посвящаю спартаковке Ханни М.». Обликом Ханни навеяны во многом образы страстной и героической Мари Урбах («Города и годы»), преданной Анны («Братья»), своенравной Гульды («Я был актером»), восприимчивой Эльфы («Счастье»).
Он все не мог еще поверить, что судьба разлучила их навсегда. В письме другу в 1925 г. Писатель упомянул «письма… женщины, с которой… прожил лучшую часть своей жизни. Все эти письма проникнуты надеждой на встречу и исполнены такого отчаяния... что я был подавлен, когда опять (через семь лет!) перечитал памятные листочки бумаги... Теперь мне кажется, что сама смерть пощадила бы этого человека, если бы я был с ним. Я уверен в этом. И вдруг мне приходит мысль, что меня обманули, что женщина эта не умерла... Хочется мне одного – уехать в Циттау, на старые места и на старую уже могилу. Может быть, после этого я пойму не только головой, но и душой, что все кончилось».
Нет, не умерла она…
Нет, не умерла она для него…
В первый же приезд в Германию, летом 1928 г., Писатель побывал на могиле Ханни. В 1945 г., вскоре после освобождения города от гитлеровцев, могилу Ханни почтили представители советской военной комендатуры.
Судьба благоволила Писателю: репрессии 1930-х не коснулись его. Максим Горький дарил его своей дружбой. Он приятельствовал с «красным графом» Алексеем Толстым, а Стефан Цвейг хвалил романы Писателя и прислал ему авторский экземпляр «Марии Антуанетты».
Академик и орденоносец, лауреат многочисленных премий и глава Союза писателей СССР, он жил в центре Москвы, всегда где-то заседал, выезжал за границу и боролся за мир.
Но ему по-прежнему не хватало ее рядом, такой хрупкой и сильной, ее беззаветной любви и веры в его призвание.
В начале 1960-х, накануне своего 70-летнего юбилея, Писатель, уже убеленный сединами, вновь побывал в Циттау на старинном кладбище. Он склонился над могилой любимой и шептал слова, придуманные им когда-то в прошлом для героя своего романа:
«Милая, любимая моя, маленькая… каждый мой вздох, каждый удар сердца всегда и всюду… Ты одна… Боже мой…»
С заснеженной могилы увозил он кроваво-красную ягоду шиповника и память о той, кому обязан был самыми счастливыми мгновениями своей жизни…
Послесловие
Писатель – Константин Александрович Федин (1892–1977), Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинской и Государственной премий, кавалер четырех орденов Ленина, двух орденов Трудового Красного Знамени, ордена Октябрьской революции, двух орденов ГДР и медалей.
Ханни М. – Ханни Мрва (1895–1921) – после разлуки с Писателем состояла в марксистской группе «Спартак», которая влилась затем в состав Коммунистической партии Германии.
«Секретные материалы 20 века». Владимир Скрынченко, журналист (Киев)
