Есть на свете герои, которых знают только литературные гурманы. Шерлок Холмс к таким не относится. Его знают все.
Но не всем известно, что родитель знаменитого сыщика писатель Артур Конан Дойл, по образованию был врачом. И все-таки отождествлял себя не с доктором Уотсоном. А именно с сыщиком. С самим Шерлоком Холмсом.
Медики и медицина непосредственным образом влияли на формирование любимого героя и историю его подвигов и приключений. И если уж возникает спор о прототипе, то выбирать приходится лишь между самим автором и руководителем его первой врачебной практики, профессором Эдинбургского университета, доктором Беллом.
Последнее предположение вызывало настоящую ярость у сына писателя Адриана. Проведя полжизни в спорах с биографами отца, он сам набросал небольшие заметки, не лишенные родственного субъективизма, но крайне интересные. Там он приводит высказывание одного американского журналиста, в присутствии которого Дойл-старший заявил: «Если Холмс и существует, то, должен признаться — это я сам и есть».
Дальше сын ругает плохо осведомленных критиков, вводивших публику в заблуждение, отдавая лавры доктору Джозефу Беллу, что, по его словам, «так же нелепо и смехотворно, как адресовать все восторги от игры музыканта-виртуоза учителю, преподавшему ему первый урок музыки». А затем добивает нас аргументом: «… сообщу некоторую подробность, небезынтересную поклонникам Холмса. В воображении мы всегда рисуем себе великого сыщика в неизменном тускло-красном халате с загнутой трубкой в зубах. Но это были как раз предметы обихода Конан Дойла, и оригиналы до сих пор хранятся в нашей семье!»
Громкий восклицательный знак в конце фразы строго предупреждал: связываться с «халатом» не стоит.
Попало и автору другого произведения — Хескету Пирсону. Но, на мой скромный взгляд, Пирсона следовало ругать не за то, что он не дал сыну рукопись для предварительного прочтения, а за откровенный плагиат. Потому что мне недолго пришлось восхищаться искрометным юмором этого автора. Взяв с полки книгу Конан Дойля «Записки Старка Монро», которую вряд ли кто-то из вас читал (а зря!), я обнаружила, что Пирсон ловко заменил имена выдуманных героев на настоящие, и случилась — живая биография писателя, к качеству которой человек, поставивший под ней свою подпись, имел весьма далекое отношение.
Разделив гнев сына писателя, я углубилась в письма и автобиографические заметки самого Конан Дойла, оставившего этот мир в 1930 году.
Артур был «божеством души» своей матери Мэри, которая выйдя замуж в 17 лет, долгие годы билась насмерть, доказывая свое знатное происхождение.
Видимо, это национальный вид спорта обитателей той части света, потому что семья темпераментных южных ирландцев пребывала в то же время в полнейшей нищете. Зато ребенок сызмальства впитал дух рыцарства, стал знатоком геральдики и почитателем древности. И жил в соответствии с кодексом поведения, внушенном матерью:
«Быть бесстрашным с сильными; смиренным со слабыми. Рыцарем для любой женщины, невзирая на происхождение».
Более удачливые родственники оплатили мальчику обучение в школе иезуитов, где он и получил первые знания, удовольствие от самостоятельной жизни и устойчивое отвращение к религии, поскольку ходил там с синими вечно опухшими руками — за провинность наказывали увесистой плоской резинкой. Там он прочел «Баллады Древнего Рима» лорда Маколея, «Историю Англии» и потрясший его рассказ Эдгара По «Золотой жук».
Идея отдать мальчика на медицинский факультет Эдинбургского университета принадлежала матери. Мальчик, по которому она бесконечно скучала, мог жить дома, а не вдали у чужих людей. Артур не возражал. Студенческой вольной жизни здесь не было, зато на лекции к педагогам можно было ходить по выбору. Своего любимого и единственного доктора Белла он повстречал во время каникул, не поверив, что строгий профессор тоже способен иногда праздно проводить время. Так описывает другой биограф личность профессора и детали, которые давали право некоторым ассоциировать его с Шерлоком Холмсом.
В обязанности Артура входило приглашать в кабинет пациентов. И тут начиналось:
«Этот человек, — объявлял доктор Белл с густым шотландским акцентом, — сапожник-левша». Здесь он умолкал, тщательно стараясь не выдать своего веселья при виде озадаченных зрителей.
«Вы, господа, несомненно, заметили потертости на его вельветовых штанах в тех самых местах, где сапожники зажимают колодку. Правая сторона гора-аздо более потертая, чем левая. Левой рукой он забивает гвоздики в подошву».
«Этот человек, — говорил он о другом посетителе, — занимается полировкой мебели. Ну же. Приню-ю-хайтесь к нему».
Финансы семьи тем временем продолжали петь романсы. И Артур упрямо пытался найти работу. Помощник фармацевта из него оказался никакой, объявления в медицинские газеты с предложением своих услуг приносили предложения одно хуже другого. Но опыт общения с пациентами ложился в бесценную копилку знаний — человеческих историй и характеров. И первый напечатанный короткий рассказ «Тайна Саакской долины» вдохновил юношу на новые приключения. Публикация еще нескольких рассказов, написанных в том же духе, дали ему уверенность, что он нащупывает свою нишу. Но ему требовалось время. И он пишет матери:
«Я все более и более подумываю о карьере корабельного врача».
Не затем, чтоб применить свои знания, а обдумать свой новый путь. Из плавания, в том числе и близ Гренландии, он возвращается возмужавшим. И сдать окончательный экзамен в университете ему мешают лишь постоянные влюбленности и поиск средств к существованию. Вкус к писательству уже проснулся, но прокормиться этим он еще не мог.
Наиболее яркая, на мой взгляд, страница его медицинской биографии связана с неким приятелем по имени Бадд, который пригласил его себе внезапной телеграммой. Во время первой встречи Артур видит человека в безнадежных долгах. Во время следующего приезда — врача с сумасшедшей практикой и баснословными прибылями. И именно приключения в доме Бадда он опишет в «Записках Старка Монро» (еще раз очень рекомендую к прочтению эту книгу, вы увидите, что в Дойле умер шикарный сатирик). Философия его приятеля по поводу лечения пациентов может показаться любопытной и вам. Многим многое напомнит. И научит.
Бадд сразу указал Конан Дойлю на его ошибки.
Нельзя работать врачом в местах, где ты родился.
«Уезжай туда, где тебя никто не знает. Люди довольно быстро проникаются доверием к постороннему, но если они помнят тебя дитятей, ходившим под стол пешком, или, того хуже, помнят, как они таскали тебя за вихры из-за яблок, сворованных в их саду, то будь спокоен, они не вверят тебе в руки заботу о своем здоровье».
Он предлагал Артуру упасть в обморок на улице с тем, чтоб люди отнесли его именно к нему, а он бы сотворил чудо, и слух о нем пошел по городам и весям… Конан Дойл хохотал до упаду, падать не стал, однако запомнил.
В отношении пациентов Бадд придерживался двух правил.
«Первое и самое очевидное, — говорил он: ни в коем случае не подавать виду, что ты в них нуждаешься. Ты принимаешь их единственно из снисхождения, и чем труднее будет доступ к тебе, тем более высокого мнения они о тебе будут».
При этом он кидался к дверям и кричал ожидавшим, чтоб они прекратили болтать, ибо они не в курятнике. На вопрос, не обижаются ли на него за это, Бадд отвечал, что оскорбленный пациент — лучшая реклама на свете.
Приятель сказал Артуру, что предлагать посетителям удобное время приема — просто безумие, так он никого не привлечет. Сам Бадд, приезжая утром, вдруг разворачивался и, ссылаясь на срочные дела, уезжал из города до вечера. Да, он теряет сорок фунтов, но такая реклама стоит четырехсот!
Чтобы привлечь к себе внимание, Дойл должен объявить, что принимает с полуночи до двух часов утра и с лысых берет двойной тариф.
Бадда в записках Артур называет другим именем. И так выглядит его картина приема больных в доме коллеги, куда он был приглашен помощником.
«Я не сумею описать вереницу пациентов, один за другим проходивших через кабинет и направлявшихся — кто радостно, кто испуганно — с рецептами через коридор. Приемы Коллингворта (это и есть Бадд) из ряда вон выходящие. Я так хохотал, что боялся, как бы стул не развалился подо мною. Коллингворт рычал, бесновался, ругался, выталкивал пациентов, хлопал их по спине, стучал ими об стену…»
«С громогласным «цыц» он бросался на них, хватал за шиворот, выслушивал, писал рецепт, а затем, схватив за плечи, выталкивал в коридор».
Одной старушке он кричал: «Вы пьете слишком много чаю! Вы страдаете чайным отравлением». И, положив ее руку на случайную книгу, заставлял поклясться, что отныне она будет пить только какао. Одного упитанного субъекта на радость остальным он за шкирку вытащил на улицу и прокричал, что он своей жирной тушей должен сбить полицейского, а когда его выпустят из тюрьмы похудевшим, может вернуться. Бороться с чувством «подавленности» он советовал пациенту, проглотив пробку, которая поможет ему всплыть. Однажды он долго тряс девушку за плечи и сказал, что «ей станет лучше завтра без четверти десять, а в двадцать минут одиннадцатого будет так хорошо, как не было никогда в жизни».
Что самое удивительное — фокус срабатывал. И Конан Дойл начал считать, что перед ним блестящий диагност и врач. Он потихоньку вел свои приемы, но по сравнению с фейерверком, которые устраивал коллега, они казались пресными даже ему самому. А Бадд уже предлагал ему издавать газету. И показал выпущенный им календарь. Блестящий, по моему мнению, образец работы и пример для сегодняшних пиарщиков. Конан Дойл показывает четыре даты августа, помеченных его героем в календаре, напротив которых подряд красуются:
Принятие билля о реформе.
Рождение Юлия Цезаря.
Необыкновенный случай излечения доктором Коллингвортом водянки.
Битва при Гравелоте.
*********
Писатель Артур Конан Дойл придумает Шерлока Холмса, увлеченно проведет его по жизни, потом увезя больную туберкулезом жену на красивейший водопад в Швейцарии, придумает историю дуэли с Мориарти и убьет.
Потом оживит.
Но, не желая иметь славы автора бульварных рассказов, засядет за исторический роман. И напишет «Белый отряд». И много других книг, до которых у любителей детективов вряд ли когда-нибудь доходили руки.
Он пойдет в политику, после гибели близких в первой мировой войне окунется в спиритуализм, и отдаст много сил борьбе в защиту... медиумов.
Он схлестнется в заочных спорах с Гербертом Уэллсом, считая в отличие от того: на революции выходят те, кто рубит ветку, на которой сидит, вместо того, чтоб подлечить дерево и получить достойные плоды.
Он поругается с Бернардом Шоу после того, как тот напишет о вреде журналистских придумок и излишне романтического описания гибели «Титаника».
Драматург осудил превращение события, которое погубило сотни жизней в поэму подвига вместо суда и жесткого разбора «полетов».
Конан Дойл вдруг вступился за оркестрантов, игравших веселую музыку на палубе, чтоб предотвратить панику, и за мужчин, куртуазно подававших руку любимым, уговаривая их сесть в шлюпку, в то время, как сами они оставались на тонущем корабле.
Всю жизнь он соблюдал кодекс чести, преподанный ему матушкой, оставался врачевателем человеческих душ. И никогда не забывал ее мудрый совет, за которым стоит много больше, чем простая забота о низменном.
«Носи фланелевое исподнее, мой мальчик, — любила говорить ему мать, — и не думай о вечных муках».
