Вспоминаю случай, тоже связанный с Англией. Речь идет едва ли не о самом первом приглашении советского актера на гастроли в капстрану. Аркадия Исаковича и в соцстраны выпускали со скрипом, например, в Венгрию, куда его пригласил сам первый секретарь венгерской компартии Янош Кадар, ему поехать не разрешили. А тут его зовут англичане. Госконцерт, разумеется, ни в какую отпускать его не хотел: юмор Райкина был и дома опасен, не то что на вывоз -- весь мир мог узнать, насколько мы находимся "без шляпы и без штанов". Но просто отказать было неудобно, и чиновники придумали, как им казалось, очень сложный ход.
Некоторое время они мотивировали отказ тем, что Райкин был болен, потом тем, что у него не было времени, затем тем, что его гастроли распланированы на 12 лет вперед. Англичане терпеливо ждали, пока он отыграет, выздоровеет, вернется, и твердо стояли на своем.
Тогда в Госконцерте придумали затребовать внушительный гонорар. Но англичане согласились. Тогда Госконцерт запросил вдвое больше. Англичане и на это согласны, хотя получалось, что Аркадий Исакович у нас получал гонорары, которые Чарли Чаплину и не снились. Тогда Госконцерт выставил сумму в три раза большую -- англичане долго совещались, но в результате сказали: "Хорошо". Дальше заламывать цену уже было немыслимо, и сделка совершилась.
И вот Райкин приезжает в Лондон, все газеты пестрят заголовками, что приехал самый высокооплачиваемый актер мира. Представление проходит замечательно, Райкин получает, как все советские артисты, свои гроши-копейки, на которые ему, как обычно, надо умудриться привезти подарки родственникам, дочке Кате, сыну Коте.
И тут услужливые англичане предлагают ему посетить лучшие магазины города и везут его в места для миллионеров, зная о фантастической сумме гонорара. Райкин едет туда скрепя сердце, видит баснословные цены и, будучи человеком тактичным, не может признаться, что у него совсем нет денег. Тогда он делает вид, что безумно придирчив: то его не устраивает шов, то цвет, то покрой. В конце концов, долго провыбирав, он покупает какую-то мелочь типа галстука на все свои полученные деньги, чтобы не уронить достоинства нашего человека.
По возвращении из Англии он сокрушенно нам рассказывал, что в другом магазине он на эти деньги мог бы купить подарков и себе, и Кате, и Коте, и жене...
Еще мне вспоминается, что у Райкина в городе на Неве был чуть ли не единственный ЗИМ-110, правительственный мощный лимузин, отечественная копия американского "Линкольна". Отчетливо помню, с каким трепетом я в него сел. Правда, сразу выяснилось, что на наши дороги он совсем не рассчитан -- на нем предполагалось ездить по идеально полированному или мраморному полу. И было отчего-то жаль, что Аркадий Исакович с этой машиной расстался. Лучше бы во дворе стояла -- такая красота.
Признаться, Аркадию Райкину импонировали любые проявлении славы, до него доходящие -- обожание, узнавание. Иногда на спор он мог развернуть машину в неположенном месте. Проглатывая свисток от предвкушения штрафануть, к нему подбегал милиционер и требовал документы, а затем стоял как громом пораженный: "Сам Райкин! Сам Райкин!" Молниеносно менялся и подобострастно просил:
"Аркадий Исакович, ну черкните же автограф на краге, на паспорте. Никто же не поверит, что я самого Райкина остановил".
Степень популярности Райкина можно было сравнить в нашей стране только с популярностью Высоцкого и Пугачевой -- по охвату любящей их аудитории: от четырехлетнего ребенка до пенсионера. Но, как у нас часто водится, самая сильная любовь идет рука об руку с желанием ее умалить, сделать любимцу гадость.
Я вспоминаю примечательный эпизод. Мы с Аркадием Исаковичем встретились в венгерском магазине на раздаче. У меня были хорошие отношения с директрисой, и семья упросила туда зайти. Директриса запустила меня в подвал. Тогда подобная система практиковалась во многих местах, например, в Елисеевском: сверху находился один отдельный магазин, снизу -- другой, гораздо более роскошный. Я пошел по рядам, выбирая все, что было нужно. Практически по Жванецкому: "Пиво жигулевское есть? Есть. Сколько? Пятнадцать сортов". Там было все: от очищенных томатов до маринованных огурчиков с пупырышками. Чего страна тогда практически не могла себе представить. Меня интересовало оливковое масло для сына, которое по всей Москве было не разыскать. Там мы и повстречались с Райкиным. Он стал интересоваться, как Степочка (мой сын только что родился). Мы замечательно поговорили. Я отобрал необходимое и подошел к директрисе:
"Вы знаете, у вас тут Райкин!". "Знаю, знаю, -- ответила она надменно, -- он сегодня утром присылал сюда шофера, так я ему отказала. Надо приезжать самому, а не присылать вместо себя домработниц".
Более того, я взял сервелат, и директриса сказала: "Только давай я тебе этот сервелат разрежу пополам, чтобы не было видно. Райкину он не достанется". Таким образом, как я понимаю, она хотела поставить на место этого известного человека. Он был обслужен по низшей категории, потому что поступил, по ее мнению, небрежно. Она полностью упивалась своей властью. Потом, где-нибудь в гостях, эта дама могла похвастать:
"Приходил ко мне сегодня тот самый Райкин, так я ему сервелата не дала".
Снова "тот самый Райкин!", только теперь о него можно вытереть ноги. Причем это была начальница обычного магазина, никакого не распределителя, но в его подвал вы могли попасть только в случае, если к вам хорошо относились его директор или зам.
Интересно: критикующий со сцены всю эту систему, Райкин сам жил по ее законам.
Рассказ Валерия Плотникова записала Наталья Шелюхаева, специально для "Лилит". Окончание следует. Начало ЗДЕСЬ
