Сейчас представляется бесспорным, что учение Ницше является важнейшей частью наследия человеческой мысли и знакомство с ним необходимо для понимания истории и перспектив нашей цивилизации. Без всяких преувеличений оно оказало поистине колоссальное влияние на философию XX в. и продолжает оказывать на философию века XXI. Уникальным феноменом является и то, что Ницше заворожил не только наиболее выдающиеся умы последнего столетия от Мартина Хайдеггера до экзистенциалистов и постмодернистов, но и является ныне одним из самых «популярных» мыслителей среди широкой публики. Каждый год миллионы людей по всему миру открывают для себя его идеи, и это число только растёт.
Как следствие, мало у кого сейчас возникают сомнения в целесообразности осмысления его наследия, в том, что оно может многому нас научить. Само это осмысление, однако, остаётся ныне столь же проблематичным, как и ранее, из-за множества противоречивых способов его интерпретации. Названная ситуация не лишена парадоксальности, поскольку Ницше (в отличие от Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля, Гуссерля) писал достаточно простым, ясным и живым языком. Тем не менее в интерпретации ключевых идей и позиций названных мыслителей, несмотря на тяжесть и сложность их языка, уже довольно давно сложился определенный академический консенсус, а дискуссии в научном мире ведутся в основном по косвенным вопросам.
Вместе с тем консенсуса в истолковании как ницшевского учения в целом, так и любой его значимой идеи нет и никогда не было. Проблемы в истолковании наследия философа выстраиваются по двум основным траекториям. Во-первых, не утихают споры о содержательной компоненте ницшевского учения. Во-вторых, ведётся полемика о самой его структуре, методологии, полноте или неполноте, противоречивости или же непротиворечивости.
Можно выделить три наиболее общих подхода к разрешению последнего из названных вопросов. В рамках первого из них Ницше преподносится философом противоречий, экзальтированной, вдохновенной мысли которого свойственна поэтическая непоследовательность и отрывочность. Считается, что ему не удалось создать завершенной концепции и привести отдельные осмысляемые им проблемы к сущностному единству, так что наследие философа представляет собой безнадежно рассогласованный и противоречивый набор блестящих размышлений на всевозможные темы. Таких взглядов придерживались мыслители Серебряного века русской культуры, Э. Бертрам, Р. Карнап, Ж. Батай, Ж. Деррида, В. Подорога. Но наиболее авторитетным его выразителем является Карл Ясперс. «Неотъемлемую часть феномена мышления Ницше, — пишет он, — …составляет сомнительность каждого отдельного высказывания и всеобщая противоречивость» [1]. В количественном отношении это мнение столь безраздельно доминирует вот уже более столетия, что девять из десяти авторов не просто твердо держатся за него – они чувствуют за собой поддержку всего научного сообщества, заявляя, что это “общепризнано”[2].
Защитников второй позиции хоть и меньше, но они имеют в своем лагере, пожалуй, наиболее глубоких и оригинальных исследователей ницшевской мысли: В. Кауфмана, М. Хайдеггера, К. Лёвита, Ж. Делёза, О. Финка, П. Клоссовски. Их объединяет убеждение в известной строгости и законченности ницшевской мысли, а также отсутствии в ней фундаментальных несостыковок. Так, Вальтер Кауфман объявляет противоречия, найденные Ясперсом, «мнимыми», не отрицая, однако, что «в сочинениях Ницше, как и в работах других философов, время от времени можно обнаружить непоследовательность» [3]. Мартин Хайдеггер, одним из первых опознавший сущностную цельность философии Ницше, подчеркивает: «Пора нам научиться видеть, что мышление Ницше, пусть исторически оно и таково, что по букве должно было бы выдавать совсем иной нрав, не менее дельно и не менее строго, чем мышление Аристотеля… Что Ницше как метафизический мыслитель сохраняет близость к Аристотелю» [4]. Хайдеггер не считает возможным ссылаться на двусмысленность и “противоречивый характер” ницшевской философии, напротив, утверждает, что «мыслимое его мышления является предельно однозначным, но однозначное многомерно в пространствах, которые входят одно в другое» [5].
Вопреки колоссальным заслугам в деле корректного понимания наследия мыслителя, вышеназванные авторы либо не задаются целью, либо не видят возможности представить философию Ницше действительно цельно. Самые проницательные комментаторы все еще разбирают его мысль фрагментарно и не берутся обнажить прочную и стройную взаимосвязь всех тем его учения. Это открывает пути третьей, систематической линии интерпретации, отталкивающейся от убеждения, что наследие Ницше представляет собой одну из наиболее полных и согласованных философских систем в истории. По сей день этот подход является фактически неосвоенным: редкие и в целом малозамеченные работы в этой области, как, например, труд Джона Ричардсона «Система Ницше» [6], не достигают поставленных целей.
Содержательное измерение философии Ницше является предметом ещё более бурной полемики, и в первую очередь это касается его социально-этических аспектов, которые всегда привлекали к себе первоочередное внимание. В то же самое время именно эта сторона ницшевской мысли подвергалась и подвергается наиболее значительным искажениям. Наследие Ницше, радикального анти-антисемита и антихристианина, использовали и используют антисемиты и христиане, консерваторы и модернизаторы, правые и левые, демократы, либералы, национал-социалисты и коммунисты. Этот список можно продолжать сколь угодно долго, и трудно будет найти другого мыслителя, который бы столько «ходил по рукам». С одной стороны, данное обстоятельство объясняется обманчивой простотой языка Ницше, создающей иллюзию легкой доступности его идей, и афористической структурой концепции философа, склоняющей к вырыванию мыслей из контекста. С другой – агрессивностью политического мышления, склонного к присвоению и идеологизации философских доктрин.
Природа этого процесса понятна: учение философа разбирается на кирпичики, после чего каждый лагерь берет себе те, которые вписываются в план его собственных построений. Это в порядке вещей и отражает естественную динамику развития культуры. Следует, однако, остерегаться по итогам такого ангажированного присвоения как делать выводы о принадлежности мыслителя к той или другой партии, так и пренебрегать попыткой выявить собственное содержание его концепции.
Даже в тех случаях, когда пишущий о Ницше автор не смещает акценты и занимает взвешенную позицию, обычно проявляют себя два других изъяна, присущих и работам наиболее тонких интерпретаторов. Первый из них характерен для основной массы трудов по данной теме, в том числе прославленных (К. Ясперс, В. Кауфман, Ф.Г. Юнгер, О. Финк, П. Клоссовски). Предполагаемое изложение и анализ с первых же шагов скатываются в довольно сухое и плохо структурированное перечисление «мнений» Ницше на тот или иной счет, обычно в хронологической последовательности. Связи же между этими «мнениями» и их основания остаются по большей части совершенно неясными. Конкретное не выводится из общего; этика, антропология, философия истории, политика и онтология вырываются с корнями и демонстрируются либо обособленно, либо между ними прослеживаются самые грубые и очевидные стыки. В результате мы имеем дело с довольно сбивчивым перечнем, а учение мыслителя намеренно или ненамеренно преподносится как безосновательное, рассогласованное, произвольное — особенно в этом преуспел, как уже отмечалось, К. Ясперс.
Именно такие авторы склонны оценивать социально-политическое наследие Ницше со снисходительной поспешностью, деактуализировать его и вешать на него поверхностные, ничего толком не объясняющие ярлыки. Д. Конвэй, разбирая предрассудки, сформировававшиеся по поводу политической философии Ницше, указывает на их лейтмотив: «Вариации на общую тему неудавшегося волюнтаризма могут быть найдены практически во всех влиятельных исследованиях политического мышления Ницше, включая предложенные Арендт, Кауфманом, Стронгом, Макинтайром, Яком, Шуттом, Уорреном, Ваттимо, Хабермасом, Детвайлером, Анселл-Пирсоном и Берковицем. Во всех этих трудах Ницше сперва превозносится как проницательный критик политической жизни Нового времени только для того, чтобы в конце концов быть отвергнутым в качестве наивного волюнтариста» [7].
Второй недостаток свойствен сочинениям оригинальных мыслителей, которые в разной, но существенной мере не только изолируют от контекста интересные им вопросы философии Ницше, но и раскрывают их весьма неполно, избирательно по той причине, что привлекаются лишь аспекты, нужные для иллюстрации и подкрепления определенной точки зрения (М. Хайдеггер, Ж. Батай, К. Лёвит, Ж. Делёз, М. Фуко, Ж. Деррида). Их ценность для глубокого постижения ницшевской проблематики очень велика, но ни одна из их работ не позволяет читателю сформировать цельную и последовательную картину разбираемой нами темы – как правило, она даже не затрагивается.
Здесь мы предпримем попытку провести поэтапную и систематическую реконструкцию учения Ницше в целом и его социально-политического идеала в особенности, продемонстрировав, как далеки они от осколочности, противоречивости, наивности и поверхностности.
Методологические и стилистические особенности философии Ницше
С методологической и стилистической точки зрения ницшевская философия противостоит философии Нового времени, в том числе немецкой классической философии. Последняя была наукообразной, она выстраивалась в ориентации на идеалы свободного от эмоций, объективного и доказательного научного изложения и претендовала на строгую достоверность добытых результатов. При всём при этом, сохраняя видимость строгости и научности, она была парадоксальным образом не строга и не научна по своему содержанию.
Так, Декарт, провозглашая принцип методологического сомнения и дедукции, основывает свои построения на ничем толком не обоснованном и не подвергаемом критике допущении бытия Бога (едва ли стандартный и давно опровергнутый набор из онтологического, космологического и телеологического «доказательств» можно назвать обоснованием) и на длинном ряде других предпосылок, например, вере в то, что Бог не может и не хочет обманывать, следовательно, познание, кажущееся истинным (то есть, как он выражается, «ясным и отчетливым»), и есть истинное.
Фундаментальные несостыковки характерны и для кантовской философии, некогда святого образца аргументированности и систематичности, причем они присутствуют практически на каждом её уровне и отрезке. В «Критике чистого разума» — это, к примеру, совершенно неубедительное и повисшее в воздухе доказательство существования вещей вне нас, а также связанный с ним и необъясненный механизм «аффицирования», обусловливания явлений вещами в себе, за каковой постулат его критиковали ещё современники во главе с Ф. Якоби. В «Критике практического разума» — одновременное и неразрешённое допущение и свободы, и несвободы человеческой воли, необходимость в конечном итоге прибегнуть к концепции предустановленной гармонии и, по сути, фатализму, отрицающему сами начальные основоположения и главные устремления кантовской этики.
Фундаментальных противоречий и безосновных предпосылок зачастую оказывалось тем больше, чем твёрже философ Нового времени верил в научность и абсолютность своих идей, предельной иллюстрацией чему служит система Гегеля. Таким образом, «научное» Просвещение и Новое время не заложили сколь-нибудь прочной основы под своё философствование и, будучи зависимыми от целого ряда допущений и предрассудков, ловко это обстоятельство маскировали.
Философии Ницше, на наш взгляд, свойственна строгая доказательность при отсутствии напускной видимости строгости, каковая была присуща классической философии. Ницше отвергает академический дискурс Нового времени и его претензию на научность, и этот отказ суть следствие осознания как непригодности данного лексикона для нового мышления, так и выражение интеллектуальной добросовестности. Это нежелание хитрить и пускать пыль в глаза, преподнося как математически безупречную дедукцию набор (или систему) собственных догадок и гипотез, при этом щедро затушевывая псевдонаучностью многие проблемные места. Обоснования, которые Ницше подводит под свои тезисы, ничуть не менее надежны, чем аргументы классической философии (в действительности, они куда надежнее). И в конечном счете его тезисы, как и любые иные, в том числе математические и естественно-научные, упираются в допущения и предпосылки, однако Ницше не пытается скрыть неизбежно предпосылочный характер философии наукообразностью и придать ей тот статус достоверности, которого она не может иметь.
Так, его основополагающая онтологическая идея — воля к власти — основана на ряде личных размышлений и выводов по итогам неполной индукции ряда биологических, исторических и психологических фактов. Но таким же образом создавались все онтологические и метафизические концепты от времен Парменида и Платона до Декарта, Канта и Гегеля. Ницшевская мысль отличается от них не по путям и методам своего движения, а по плодам, которые куда больше согласуются и друг с другом, и со здравым смыслом, и с научной картиной мира сегодняшнего дня.
Философия Ницше демонстрирует полную инверсию структуры классического философствования: свобода, пластичность, децентрированность формы, которая распадается на фрагменты, отрывки и афоризмы, но при этом строгость, систематичность и глубокая продуманность содержания. Упоминаемая нами выше острота дискуссии о систематичности или антисистематичности учения Ницше как раз и объясняется этим «противоречием». Академическая философия нередко не приемлет неакадемический стиль изложения и структурирования. В случае ницшевской мысли децентрированность формы и присутствие обоснований в свёрнутом, имплицитном виде мешали и продолжают мешать пониманию «дельности» и глубины мыслимого в ней. Следует, однако, остеречься считать этот неклассический способ изложения недостатком, вытекающим из уникальных личных черт и характера философа. Конечно, последние сыграли значимую роль, но яркий, живой, художественный, переполненный эмоциями язык, свободная децентрированная структура изложения идей и отказ от сухих силлогизмов имеет вполне прагматические резоны.
Во-первых, свободная структура его наследия в куда меньшей степени навязывает определенное мировоззрение, она предлагает широкий диапазон глубоких исторических, психологических, этико-социальных и онтологических тем и ракурсов для продумывания, предоставляет мысли читателя простор, является как таковая школой свободных умов, обладает воспитательным, педагогическим потенциалом, к чему и стремился Ницше.
Во-вторых, эмоциональная насыщенность тесно сопряжена с содержанием ницшевского учения, а именно с его мощной этической ориентацией. Буквально каждая строчка оставленных им текстов призывает человека преодолеть свои ограничения. Они воодушевляют, подталкивают к непосредственному действию, к личной трансформации не столько словом, сколько самим духом, заключенным в них сильнейшим эмоционально-образным зарядом. В этом тексты Ницше так же противостоят классической философии,
Система Ницше, таким образом, не дана читателю в готовом виде, она реконструируется, выстраивается в уме по итогам аккумуляции и осмысления [8]. Важно подчеркнуть, что утверждение о наличии у Ницше системы ничуть не опровергается известной позицией философа касательно ригидных интеллектуальных построений: «Я не доверяю всем систематикам и сторонюсь их. Воля к системе есть недостаток честности» [9]. Здесь мы сталкиваемся как раз с той мыслью, которую мы выразили выше, говоря об отказе Ницше от наукообразных систем, претендующих на исчерпывающий характер и строгую, порой даже абсолютную, истинность.
Примером отношения философа к системе может послужить его отношение к убеждениям. С одной стороны, он настойчиво повторяет, что свободному уму следует остерегаться убеждений, ибо всякое убеждение есть тюрьма. С другой, парой строчек ниже мы читаем, что имеются в виду лишь те убеждения, что зашоривают взгляд и подчиняют познание вместо того, чтобы служить ему орудием и проводником [10]. Таким образом, недопустима лишь некритическая систематика и построение тех схем, что из рабочего метода превращаются в безжизненные догмы, а это ни в коей мере не является отказом от систематического мышления как такового. Далее мы ещё попробуем подкрепить высказанную здесь точку зрения, последовательно изложив все ключевые рубрики философии Ницше и продемонстрировав строгую согласованность в ней онтологии, эпистемологии, философии истории и культуры, психологии, этики, эстетики и политики.
Воля к власти и нигилизм: два основополагающих концепта ницшевского учения
Воля к власти. В основе ницшевского мировоззрения ещё задолго до оформления его в философскую систему лежала интуиция, что всё сущее, равно живое и неживое, подчинено единому принципу развития, расширения, неограниченной экспансии. В 1877 г. для его обозначения Ницше сформулировал понятие воли к власти, содержание которого до той поры пребывало под влиянием шопенгауэровской концепции или было недостаточно артикулировано, но всё же проходило через весь первый период философского творчества мыслителя [11]. Найденный термин претерпевал долгое и интенсивное развитие вплоть до середины 1880-х гг., когда он окончательно стал обозначать всеобъемлющий онтологический принцип, согласно которому всякое простое сущее, всякая органическая или неорганическая система оказывает постоянное давление на окружающий мир с целью расширения своего «жизненного пространства» и формовки, упорядочения сущего по своему закону. Всё учение Ницше, каждый фрагмент его текстов подведен под этот основополагающий концепт, который становится, с одной стороны, методологией, ракурсом рассмотрения любого феномена, а с другой – системообразующим фундаментом.
В воле к власти находит свой первоисток все, совершающее в живом и неживом мире, она направляет и поступки людей, и эволюцию материи. Было бы ошибочно, однако, понимать инстанцию воли к власти как состоящую из двух элементов: во-первых, некоей воли, а во-вторых, — власти как того, к чему эта воля стремится, могущая стремиться так же и к чему-то другому. Воля к власти есть цельный феномен, фигурально раскрывающий способ существования сущего. По справедливому замечанию Хайдеггера, власть представляет собой не какую-то внеположную и определенную цель, к которой стремится воля, могущая также стремиться к удовольствию, наживе, счастью, покою или к чему-либо еще, а разъяснение сущности самой воли [12]. Воля к власти как основная черта сущего, в том числе неживой материи, строго говоря, вообще ничего не волит. Всякое воление в корректно понятой воле к власти – это лишь фигура речи, неизбежный антропоморфизм, привносящий обманчивые коннотации выбора, решения или исходной цели.
Ключ к корректной интерпретации воли к власти содержится в импликациях немецкого слова «власть» – Macht. Macht обозначает не некоторую возможность, имеющийся у нас в распоряжении ресурс, как мы это понимаем, говоря: «У меня есть власть». Немецкое Macht подразумевает актуальный процесс. Это не то, что может быть использовано сейчас или припасено на потом, а то, что действительно всегда, постоянно проявляется. Таким образом, Macht, особенно в контексте ницшевской философии, можно лучше передать словом «властвование». Воля к власти есть воля к властвованию, а еще точнее: само властвование, непрестанно самоосуществляющаяся энергия, схваченная в аспекте ее экспансивной природы. Властвование является глубочайшей природой всего сущего, способом его всегдашнего существования, а не какой-то внеположной целью, одной из многих. Всякая постановка цели, движение к ней уже есть акт властвования.
Необходимо также отметить, что воля к власти, как это зачастую преподносится, ни в коей мере не является становлением [13]. Мир Ницше действительно видит миром становления, постоянных динамических изменений, однако это не даёт никаких оснований считать становлением саму волю к власти, ибо она как онтологический принцип не становится сама, не меняет свою собственную экспансивную сущность. Она есть бытие в смысле имманентной онтологии — причина становления, неизменная суть существования, самого «есть» всякой вещи. Критикуемое же Ницше понятие бытие, отождествлять с которым волю к власти действительно есть грубая ошибка, — это концепция классической метафизики, объективного идеализма, учившего о высшей, трансцендентной, сверхчувственной реальности, определяющей собой сущее [14].
В воле к власти Ницше различал две пары режимов функционирования, описывающих, соответственно, направленность и способ её самореализации: во-первых, утверждение – отрицание; во вторых, активность — реактивность [15]. В режиме утверждения воля к власти творит новые структуры, в режиме отрицания — разрушает, сметает препятствия. Активная воля к власти осуществляет себя свободно, полноценно, до своих пределов. Самореализация же реактивной воли к власти ограничена, опассивлена, подавлена другой силой.
Только гармоничная, уравновешенная работа этих начал (доминирование утверждения и активности) означает здоровое самоосуществление воли к власти, однако в человеческой культуре и отдельной личности этот баланс, как правило, сильно нарушен. Это стало основополагающим открытием Ницше, отправной точкой его философского мышления.
Вечное возвращение. Соединяя идею воли к власти с допущением об ограниченности энергии-материи и бесконечности времени, мы закономерно получаем вторую онтологическую идею Ницше: вечное возвращение того же самого (хронологически, однако, оформившуюся ранее, — в августе 1881 г.). Движимая волей к власти ограниченная материя обладает ограниченным количеством возможных форм и комбинаций, поэтому в бесконечном времени они не только все должны быть осуществлены единожды, но повторяться вновь и вновь.
Вечное возвращение, однако, не следует понимать только физикалистски. Оно, как ещё будет показано, было для Ницше прежде всего фундаментальной этической мыслью, и в этой связи мы более подробно разберем эту тему в выпуске, посвященном переоценке ценностей и этике.
Нигилизм. В онтологии воли к власти покоятся и корни перспективистской эпистемологии Ницше. Если единое представляет собой множественное, если оно состоит из отдельных, но взаимосвязанных центров воли к власти, то их индивидуальный, «специфический способ реагирования есть единственный способ реагирования» [16]. Коль скоро всякое познание осуществляется из перспективы, «мир, который не сведен нами на наше бытие, нашу логику и наши психологические предрассудки, — такой мир, как мир “в себе”, не существует; он, по существу, мир отношений: действительный мир имеет, при известных обстоятельствах, с каждой точки свой особый вид; его бытие существенно различно в каждой точке» [17]. Это, однако, не дает пространства для полного произвола, поскольку у нас есть все основания полагать, что первичный план этой перспективы в смысле феноменальной структуры мира – общий у людей как вида.
С точки зрения воли к власти, познание есть определяющая и неотъемлемая способность живых организмов, предназначенная для целей сохранения и роста жизни. Это наша система навигации. Чем более усложняется когнитивный аппарат, тем большее количество взаимосвязей он способен установить и к тем более сложным формам знания он устремляется. Данное обстоятельство, обусловливающее высшие возможности разума как наиболее совершенного познавательного аппарата, лежит и в основе его высокой подверженности ошибке. Ложное воспроизводство структуры раскрытого перед нами мира порождает ложные формы поведения, не соответствующие целям жизни и даже сверх того – прямо опасные и губительные для нее.
Разум и “воля” суть способности, наименее регулируемые надежными инстинктивными схемами. Преодоление пределов последних позволило человеку превзойти любое животное в совершенстве властвования. Вместе с тем выход из-под опеки инстинктивного и проверенного долгим ходом эволюции сыграл и противоположную роль: произошло соскальзывание в противоестественность, самоуничтожение, самоугнетение, слепое самоотрицание воли — нигилизм, феномен, который Ницше делает фокусом своего наследия, главной своей темой и проблемой [18].
Дело о нигилизме разбирается и в оппозиции благородный – низкий (пошлый), равно как и в других ключевых дихотомиях философа: мораль господ – мораль рабов, великий – посредственный, человек – сверхчеловек, свободный ум – ограниченный ум, Рим – Иудея, язычество – христианство. Философ приходит к этому понятию по итогам анализа человеческой истории, в первую очередь западноевропейской. Он обнаруживает, что история есть в своем существе катастрофический процесс отхода вышедшего из царства природы человека от своего природного истока и патологического возобладания режимов отрицания и реактивности. Именно это понятие нигилизма, называемое нами «онтологическим нигилизмом», является самым значимым и фундаментальным для философии Ницше. Оно лежит в основании всех остальных и исходит непосредственно из заложенной в воли к власти негативности. Вопреки этому факту, именно оно либо полностью выпадает из внимания даже самых крупных исследований, либо подвергается пренебрежению, совершенно дисгармонирующему с его реальным значением.
Так, Бернард Реджинстер в огромной книге, посвященной именно концепции нигилизма в философии Ницше, не выходит за границы поверхностного и невнимательного представления, будто «ницшевское понятие нигилизма связано со смыслом жизни в целом» и считает, что «это точка зрения, что “всё происходящее — бессмысленно”…» [19]. Также и Лоуренс Блонд в книге, посвященной сравнению проектов Ницше и Хайдеггера по преодолению метафизики, где понятие нигилизма должно играть ключевую роль, ограничивается этим поверхностным пониманием, что, повторимся, отражает общую тенденцию [20].
Копнём глубже и разберем поочередно все три ницшевских понятия нигилизма, три уровня его понимания:
- Пассивный нигилизм. Нигилизм в этой первой форме содержит в себе значение, которое исторически является самым распространенным для этого термина. Это нигилизм как «радикальное отрицание ценности, смысла, идеалов» [21], «вера в абсолютное отсутствие ценности, то есть в бессмысленность» [22]. Важно подчеркнуть, что такой нигилизм есть прежде всего не личная, а историческая ситуация обесценивания высших ценностей человечества, причем эпоха неизбежная, с необходимостью следующая из логики его развития. Ницше пишет о ней так: «Это — самая суть, доподлинно трагическая проблема нашего современного мира, это тайная беда, в качестве таковой выступающая причиною или истолкованием всех его бед. Я — тот, в ком эта проблема осознала себя» [23].
Как же можно объяснить причины нигилизма и его неизбежности? Философ отвечает на это вполне однозначно: «вера в категории разума есть причина нигилизма — мы сравнивали ценность мира с категориями, которые относятся к чисто вымышленному миру» [24]. Метафизические учения прошлого разделили сущее на мир материальный, бренный, в котором живём мы, и на мир идеальный, истинный, представляющий собой причину мироздания и цель всех человеческих устремлений. Более того, этот подлинный мир был основан на идеях блага, цели, справедливости, истины, красоты и добра. Тени этих возвышенных понятий структурировали тем самым и мир земной, придавали существованию в нём осмысленность и отблеск божественного бытия.
С течением исторического времени воспитываемые в человеке добродетели правдивости, сомнения, критицизма, научный метод и научное знание делали всё более несомненным, что реальный мир (и природный, и исторический) совершенно чужд этим категориям. Мы не находим в мире руководящих принципов блага, цели, справедливости, истины, красоты, добра — они привносятся лишь самим человеком, причем явно недостаточно. Нигилизм — это время тяжкого разочарования в убеждениях и мечтах тысячелетий предшествующей истории, это горькое понимание несоответствия мира нашим ожиданиям, причем настолько давно сформулированным и столь долго пестуемым, что они уже стали нашей второй природой и мы едва способны удовлетвориться чем-либо иным.
Распространение и популяризация именно такого понимания нигилизма есть в огромной степени заслуга самого Ницше и затем Хайдеггера как его интерпретатора. В двухтомнике «Ницше» и в частности в работе «Европейский нигилизм» Хайдеггер разбирает ницшевское учение о нигилизме, ограничиваясь, по существу, этим смыслом [25].
2. Активный нигилизм. Описанную выше форму или стадию нигилизма Ницше называет пассивной, поскольку она…
<…>
Получить доступ к полной версии статьи и подкаста
Канал в Telegram // YouTube // ВК // Поддержать автора
