Деревня Луговая поднялась на высокий бугор, разметала улицы от центра вниз по некрутым склонам. Вокруг деревни были луга заливные. На бугре еще в царские времена поставили церковь. Лес возили от северных татар, чистили и сушили, кололи на плахи. Тут же избрали старосту церковного, вносили деньгами, и зерном, и мясом, и маслом коровьим. Староста нашел в городе человека, который по божеским ценам все закупал, да еще от себя вносил. Провозили как-то больших чинов человека в сторону Омска, да тележка сломалась, едва дотянули до кузницы. Кузнец, видать, толковый был, погнутую ось выпрямил, да еще увидел в нескольких местах слабину, а до ближайшей станции верст тридцать. Позвал кучера, показал, тот дело понимает, докладывает адъютанту, тот чину. Решили ремонтировать, чтоб оказии какой по пути не случилось. Чин тем временем деревню обходил, узкими переулками с улицы на улицу, пока не сообразил, как она устроена. Наверх поднялся, штабеля соснового материала увидел и спросил старца:
– Скажи, отец, что вознамерились строить и кто?
Старик встал, вязаную шапку снял и поклонился:
– То, батюшка, обчество вознамерилось церковь поставить во имя святого Лаврентия.
Гость вздрогнул:
– Лаврентия, говоришь? Эко чудо, да это же имя мое от крещения, только зовут меня Лавр. Скажи, а эти бревна в стороне?
– То, сударь, особое дерево, оно на окладники да на матицы пойдет, на нем и колокола крепить станем. Зовутся у таежных людей кедр да листвянка, столь крепки, что ни один топор об них сломали.
– Очень, очень радостно мне все это. А кто же старший?
– Да тут он, тут. Артамон, ходь сюда, проезжий господин видеть тебя желают.
Подошел тот, кого назвали Артамоном, мужик в годах, но крепкий, борода подстрижена, а голова лысая. Тоже картуз снял, поклонился.
– Ты церковный староста?
– Точно так, господин.
– А средства где берете?
– Сбором. В город ездим, на ярмарках и базарах просим подать на храм.
– Хватает средств для строительства?
Артамон улыбнулся:
– Где же хватит, господин хороший, нынче была бригада строителей, есть у них благословение от Владыки, что могут строить. Но цена больно кусается.
– Сколько запросили?
Артамон достал из кармана листок:
– Тут все работы переписаны, а в оконцовке цена.
Гость бумагу внимательно изучил и глаза поднял на Артамона:
– Дорого, говоришь? Не думаю. Если они кресты поставят да колокола укрепят – не будет дорого. Я дам тебе такие деньги, только не деньгами, а особой бумагой, ты с нею поедешь в город, найдешь банк, предъявишь, а я записку приложу, и получишь эту сумму наличными.
Артамон опять улыбнулся:
– Что ты говоришь, господин хороший, кто же мне, мужику, в банке такие деньжищи даст?
Гость всплеснул руками:
– Экая незадача? Тогда так: запрягай легонькие дрожки, да бери с собой пару надежных мужиков с ружьями, и следом за мной до города. Сам получу деньги.
А бригада, ожидающая решения, общества, цену чуть сбросила, так что сговорились и по рукам. Пока колокола да кресты с Урала везли, мастера церковушку срубили, наличниками украсили, козырьки над дверями навесили, домик для священника недалечко поставили. Кресты поднимали с молитвой, установили, ввинтили в торец толстого кедра. А колокола вздымали всем селом, трое знатких наверху крепили, потом молебен отслужили и ударили в колокола. Пали люди на колени, и головы никто не поднял, пока гудело все небо. А как расходиться стали, бабочка одна оглянулась и ахнула:
– Господи, как невеста стоит наша церковь!
***
Эту историю рассказывал дедушка Антон своему младшему внуку Антошке.
– Не верю я тебе, дед, что деревня наша такая большая да красивая была. И церковь – где она? Дома, говоришь, строили – один другого краше. Нету. Одна улица, ты да бабка Апроша, все и жители.
Антошка уже большой, в шестой класс ходит. Уехали в город, как колхоз стал разваливаться, устроились, благо дед Антон сына своего Кирилла держал сурово, всякому ремеслу обучал, какое сам ведал. Вот он и основал мастерскую сначала в избушке при доме, потом купил отдельный. Все ремонтирует, что в хозяйстве у каждого. Неплохо живет. Он крайний, другие-то раньше уехали, отправляли вроде на учебу, а оказалось, что насовсем. Кто инженер, кто в армии служит, та бухгалтер, а другая врач. Антошка рядом, каждое лето приезжает деду помочь дрова заготовить, подремонтировать что.
– Бросай все, поедешь к нам, я тебе свою комнату отдам, Нинка все равно за Славку замуж выйдет, я слышу, как они за стенкой вошкаются. Добром это не кончится, так батя говорит. А выйдет – я в ее комнату, а ты в мою.
Старый Антон качает головой:
– Нет, сынок, я тут родился, тут и помру. Это родина моя.
Антошка смеется:
– Дедушка, родина у нас на всей планете, вот наш большой общий дом. Окончу школу, университет, поеду за границу работать. И тоже будет родина.
– Врешь ты все. Родина – где родился и крестился, где могилы отца и матери твоей.
– Ладно, дед, я не крещеный. А ты за границей был?
– Бывал.
– Ты поездом ехал или самолетом?
– Нет, пешком.
– Ты что, как Федор Конюхов?
– Нет, как Георгий Константинович. Правда, он на машине, а мы передом, пехом.
– А-а-а… – разочарованно протянул Антошка
***
Через неделю приехал сын Кирилл, мальчика забрать домой, осторожно намекнул отцу, что пора бы к нему перебраться, хватит бабку Апрошу караулить. Дед отказался, но еще раз напомнил:
– Киря, ты меня будешь хоронить, никаких кустюмов с галстуком, не смешите народ, а то вон Архипа привезли из города, в гробу лежит, как на свадьбу собрался, а гроб лакированный, как комод. Тьфу! Да накрашенный, у Архипа всю жизнь правая щека была с родимым пятном, его так и дразнили, «Пятнаный», а тут как артист. Не вздумай. Под сараем у меня семь тесин, еще в совхозе брал, сколотишь гроб, сам, крест деревянный, тоже бруски заготовлены. Все снаряжение в сундуке, под бельишком. В нашем углу могилку матери своей найдешь. Смотри, не прикопай к чужой бабе, будем там разбираться. – Дед Антон тихо засмеялся.
– Киря, ты мне на телефоне хоть мелом пометь кнопку, чтобы тебя вызвать. Смешаюсь я опять.
Кирилл проверил: его номер на вызове, осталось кнопку нажать. Напротив провел черточку мелом. Вынул аккумулятор и поставил привезенный, заряженный, вынес матрас с одеялом и подушкой, пусть на свежем воздухе проветрятся. Даже удивился, что старый впервые заговорил о смерти. Чувствует, что ли? Пошел к избе Апроши, ногами смял высокую траву в воротцах, где-то ёкнуло: жива ли? В дверях окликнул:
– Бабушка Апросинья, ты дома?
– Нет, – скрипучий старческий голос. – В гостях. Домой только собираюсь. Кто крещенный? Заходи, взять у меня нечего, разве что воды попьешь.
– Ты совсем не встаешь? Смотрю, в ограде трава поднялась.
– Третий день не встаю. А ты чей?
– Киря, к отцу приехал, попроведать. Да сына заберу, путевку ему дали в лагерь какой-то.
Бабулька приподнялась на локте:
– Кирюша, ты бы моим сопчил, что при смерти я, чтоб зарыли. А лучше в сельсовет заехай, скажи, мои-то не соизволят.
– Ладно, бабуля, я пошел. Если что надо, скажи. Хлеб есть? Давай я тебе супу от отца принесу тарелку.
– Ни к чему, сынок, иди, только выполни, а то крысы лицо объедят за одну ночь, они и так по мне бегают.
В жутком настроении вышел от бабки Кирилл, подошел к машине, набрал номер бабкиной дочери Федоры:
– Я тебе из деревни звоню. Вы чо мать-то совсем бросили? Лежит, не встает. Забирать ее надо.
– Куда, Киря? Я сама с семьей в пансионате осталась, робили на этом ЖБИ, все ждали квартиру, а перед самым носом ЖБИ прикрыли. Вот и кукуем. У меня два отгула есть, приеду в четверг, скажи ей.
– Да кому говорить, она едва пикат.
– Ладно. Приеду.
В полуразвалившейся баньке согрел воды, повел отца мыться.
– Вот проянился, предлагал тебе новую баню срубить, что зимой будешь делать?
– Э-э-э, Киря, до зимы еще дожить надо. Ты мне спину потри хорошенько, мне на ней долго лежать придется.
Сын насторожился:
– Это ты в каком смысле?
– В прямом. В гроб же на брюхо не ложат.
– Ну, блин, шутки у тебя.
Старый Антон задребезжал жиденьким смехом.
Дома одел на старика свежее белье, легкие штаны и рубаху. Постельное все выхлопал и застелил.
– Все, батя, можешь занимать плацкарт. Но к зиме строго ко мне, я к тебе по бездорожью не набегаюсь.
***
В четверг на верстаке Кирилла зазвонил телефон, номер был только на аппарате отца. Он схватил трубку:
– Слышу, батя!
– Все, сынок, приезжай хоронить.
– Тебе плохо, отец?
Телефон молчал, старик даже не выключил его.
Сразу позвонил всем братьям и сестрам, сказал, чтобы были готовы, а сам вместе с женой в деревню. В избу вошел осторожно, отец лежал на спине, держа в руке телефон. Кирилл подошел ближе и заплакал, провел рукой по лицу, закрывая погасшие глаза. Жену отправил нагреть воды в бане, раздел отца, прикрыл простыней. Освободил от всякого барахла кухонную широкую лавку, устойчиво установил посреди комнаты. На ней и обмыл тело, насухо вытер, достал из сундука сверток, о котором говорил отец. Открыл коробку: пачка денег, это пенсию складывал, колхозные значки передовика, орден Трудового Красного Знамени, а внизу орден Славы и две «Красных Звезды». Отложил в сторону, стал одевать кальсоны, потом позвал жену, вместе одели рубаху и брюки. Остался крестик на веревочке, жена предложила одеть на шею, сын отказался:
– Если бы надо, он бы его носил.
К субботнему утру собрались все братья и сестры. Обнимались, плакали, некоторые друг друга по двадцать лет не видели, а вот позвала смерть единственного объединяющего всех. Могилу рыли сами, гроб делали вместе все мужики под руководством Кирилла. Полковник Иван предложил выложить ордена. Нашли маленькую подушку, кусок красного сатина, положили у изголовья. К обеду понесли на кладбище, женщины вычистили весь угол, где с основания деревни хоронили Пальяновых, поставили гроб на две табуретки, помолчали. Потом поочередно наклонялись к скрещенным на груди отца рукам, что-то шептали. На выходе с кладбища встретили процессию бабушки Апроши, несколько мужчин вернулись помочь.
Сидя за поминальным столом, вспоминали детство, большую деревню, много молодежи. И вот за двадцать лет деревни не стало.
Подняв рюмку с водкой, полковник встал:
– Братья и сестры мои, зятья и снохи, мы сегодня похоронили последних жителей нашего села. Мы похоронили деревню. Денег на памятник отцу мы оставим. А вот как быть с памятником деревне?
– Ей какой-то поэт просил на Красной площади памятник поставить, – шепнула его жена.
– Не надо на Красной. И площадь эта, и то, что за стеной – это они угробили наши деревни. Мы сами сделаем памятник. Есть у меня в полку мастеровые ребята, привезем кусок мрамора из карьера, договорюсь. И они напишут: «Здесь была деревня Луговая. От виноватых земляков».
***
Еремину доложила секретарша, что на прием просится полковник.
– Не наш? Да у нас и полковников нет. Военный? Пусть входит.
И сам поневоле поднялся навстречу высокому и статному военному. Поздоровались, познакомились.
– Вопрос вот в чем, Григорий Павлович, – начал полковник. – Я родился и вырос в деревне Луговая, мой отец был ее последним жителем. Вы отключили энергию, перестали поддерживать дорогу, то есть, вы похоронили ее еще живую. Нет, я не за тем пришел, чтобы предъявлять претензии. Конечно, за такую сельскую политику рано или поздно придется отвечать. Мне нужно официальное разрешение на установку на месте моей деревни памятного камня.
– Не понял! – Еремин стал серьезным. – И что это за камень?
– Обыкновенный кусок мрамора, на котором поминальная надпись. И все.
– Я понял. А написано что?
– «Здесь была деревня Луговая. От виноватых земляков». Как видите, никакой политики.
– Хорошо, с вами поедет архитектор, надо же выбрать место.
– И пусть он прихватит бумажку, что установка камня согласована с властями.
Они сухо попрощались.
Дня через два Еремин вдруг вспомнил о камне и подумал: если этот дурной пример подхватят выходцы из других закрытых деревень? Они же весь район уральским мрамором украсят!
Он снял трубку и набрал номер:
– Елена? Если принесут заметку про памятный камень на месте деревни Луговой – не печатай.
– Поздно, Григорий Павлович, фотография и статья уже в номере.
Еремин с остервенением бросил трубку.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Ольков Николай
Книга этого автора здесь