"А между нами снег" 158 / 157 / 1
Матвей так и крутился рядом с Мустафой. Чтобы повторение мальчиком сложных арабских фраз было на пользу, Мустафа предложил ему учить стихи. За один вечер мальчик запомнил несколько четверостиший. Ярина уже не вмешивалась.
Она после смерти Михаила ещё не оправилась, как свалившиеся на её голову гости, взбудоражили всех вокруг. Теперь даже младшие дети, услышав, как молится араб, чтобы не поругала мать, шёпотом за игрой всё повторяли: «Бисмилях, бисмилях…»
Иногда Ярине казалось, что она сходит с ума, или сошла уже давно. Видеть Ивана Григорьевича таким блаженным было настолько необычно, что даже многолетняя злость к нему куда-то исчезла. Простила, смирилась Ярина. Повернуть вспять всё это было невозможно.
— Все зубы выпали мои, и понял я впервые,
Что были прежде у меня светильники живые.
То были слитки серебра, и перлы, и кораллы,
То были звезды на заре и капли дождевые.
Все зубы выпали мои. Откуда же злосчастье?
Быть может, мне нанес Сатурн удары роковые?
О нет, не виноват Сатурн. А кто? Тебе отвечу:
То сделал бог, и таковы законы вековые. (Рудаки)
Мустафа сначала читал Матвею по-арабски, потом для понимания переводил на русский.
Через два месяца, которые Мустафа пролежал на печи, сын Ярины выучил больше десятка стихотворений.
Матрёна после похищения ковра пришла навестить пациента только через неделю. Осматривала его, опустив голову, ни слова не сказала. Получив деньги, убежала, как тогда с ковром и больше её в доме Ярины никто не видел.
Первые шаги давались арабу с трудом, внутри всё болело, дышать было совершенно невозможно. Только в лежачем положении он мог полной грудью вдыхать и выдыхать. Стоя на ногах, задыхался, кашлял и всё норовил упасть. Ноги подкашивались. Он опирался на плечо Ярины и от печи до стола делал всего 5 шагов, больше не мог.
Мустафа уже очень скучал по дому. Иногда, взглянув мельком на Ярину, вспоминал свою Мадину. Но пока молчал. Ничего не говорил Ярине. Ждал, когда полностью окрепнет, чтобы в случае чего мог и силу применить.
Перед этой поездкой впервые за много лет не стал Мустафа приставлять осведомителя к дому, где жила Элен. Он так серьёзно был настроен на женитьбу, что решил проверить её чувства. Поэтому надеялся только на благоразумие Элен, её верность и любовь. Ему достаточно было Мансура. Он знал, что в случае чего, эликсир правды выведет мальчика на чистую воду.
Как живёт его француженка, чем занимается, скучает ли… Все эти мысли всё чаще не давали покоя. Но сломанные рёбра диктовали свои условия. Иногда Мустафа думал о том, что Аллах специально задерживает его тут, уберегая от чего-то страшного.
Когда шаги стали твёрдыми, а дыхание при ходьбе свободным, Мустафа стал думать о пути домой.
— Нужно ей всё рассказать, Иван, — сказал Мустафа, придя в комнату Ивана Григорьевича.
Покровский побелел, его подбородок затрясся. Иван Григорьевич отвернулся от Мустафы, уткнулся в подушку и зарыдал.
Мустафа занервничал.
— Что ты как красавица на выданье, тьфу на тебя… — пробормотал он. — Встань, Иван, иди с гордой головой. Любой, даже самый страшный поступок можно оправдать, а тебе тем более. Похоже твой рыжебородый тот ещё шарлатан, раз своими песенками смелости в тебе так и не прибавил.
— Не пойду, — захныкал Покровский, — сам иди…
— Ну хорошо, — протянул Мустафа, — сам напросился…
Ярина хлопотала по хозяйству. Благодаря финансовой поддержке Мустафы, она покупала больше продуктов, чем им требовалось ранее, поскольку и Мустафа, и Иван ели за троих каждый.
— Мать-орлица, — ласково произнёс араб, — присядь, отдохни…
Ярина заподозрила что-то неладное. Поняла по голосу. И от неожиданности уронила на пол горшок с кашей. Вскрикнула, присела на корточки, сжала в руке большой палец правой ноги. Именно по нему прошёлся основной удар горшка. Долго-долго растирала палец. Мустафа не подгонял, терпеливо ждал. Сначала подумал, что это знак, и рано начинать разговор, но так хотелось домой…
Ярина всё убирала медленно, словно тянула время.
Когда её медлительность дошла уже до абсурда, Мустафа прикрикнул:
— Ну хватит там по зёрнышку, садись, мать-орлица, разговор есть.
Ярина присела рядом.
— Рассказывай, чем Иван тебя обидел в молодости, да ничего не скрывай.
Ярина уставилась на Мустафу и прошептала:
— А это не для чужих ушей, что было, то не вернуть, не изменить…
— Ну начинается, — Мустафа откинулся на спинку стула. — Не заставляй меня применять силу.
Ярина вскочила со стула, метнулась к печи, вернулась с кочергой.
— Я теперь посильнее буду, — прошипела она. — Говори, что хотел, некогда мне тут с тобой языком плести, детей кормить нужно.
Мустафа выхватил кочергу из рук Ярины, глаза сверкнули.
Он коснулся своим лбом лба мамыньки и сквозь зубы произнёс:
— Всё уже, Мустафа силён, как и раньше. Говори, пока не поздно…
Продолжение тут
Заказать книгу "Бобриха" с моим автографом можно тут (пока можно заказать)