Записки на склоне лет. В Караганде

28 сентября 202128 сен 2021

783

13 мин

- Где-где… В Караганде… В этом месте положено гомерически хохотать, подмигивать, всячески показывая, как это смешно, как это весело, и ты, как и все, в теме. На самом деле я ничего смешного в этой фразе не вижу, потому что я действительно 17 сентября 1950 года родилась в городе Караганде, шахтёрском индустриальном гиганте Казахской Советской Социалистической Республики. Сколько себя помню, всегда мы писали все слова в этом словосочетании с большой буквы, равно как и при расшифровке аббревиатуры СССР – Союз Советских Социалистических Республик. И делали это всегда уверенно и гордо, ведь мы родились в великой стране, в стране великой Победы. И - я глубоко в этом убеждена - родились и всю жизнь живём как победители. И никто не убедит меня в обратном. И сейчас, разговаривая с ровесниками, я убеждаюсь: у Советских собственная гордость. И – повторяю! – никто не убедит меня в обратном. Когда я родилась, была не здорова, глаза мои наполнены были гноем. Если бы не врачи, я бы, по меньшей мере, ослепла. Но они боролись - и за мою жизнь, и за моё зрение. Врачи были очень хорошие, из ссыльных, грамотные, самоотверженные, добрые. Их к нам ссылали ещё при царе. Потом, когда «был 37-й год». И перед войной, и после войны. Это были порядочные интеллигентные люди, из тех, кто до конца верен своему долгу. И очень хорошие специалисты. Они меня спасли. И Господь Бог, наверное, сказал: эта девочка, едва родившись, такую чашу мучений испила, что всю оставшуюся жизнь будет жить хорошо. И всю жизнь посылал мне на моём жизненном пути хороших людей. Сейчас, оглядываясь на пройденный путь, вижу, что действительно, как говорил мой брат, всю жизнь живу, будто в розовых очках. Нет, конечно же, испытания выпадали и на мою долю, но по сравнению с тем, что приходилось и приходится терпеть другим, это просто цветочки. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, дай мне, Господи, и далее прожить праведно, и с ношей, посильной мне и моим близким. О врачах хочу ещё вот что добавить. Чуть позже, уже когда мне было 6 лет, перед школой, папа повёл меня в глазной институт. И там тоже работали прекрасные учёные-врачи. Они меня обследовали, очень долго и обстоятельно советовались друг с другом. Они говорили друг другу «батенька» и «не соблаговолите ли, коллега». Они долго рассуждали, необходима ли операция, а если очки, то их должно быть несколько – для дали и близи, для нахождения на улице и для работы за столом. «Вы ж понимаете, коллега, сколь неудобно сие для особы в столь юном возрасте…». Подбор очков состоялся после нескольких длительных консилиумов, после того как бессчётное количество раз вынимались из стерильной коробки сверкающие линзы, протирались чёрной бархатной тряпочкой, сочетались на моих глазах и так и этак. И наконец, мне выписали рецепт. Не поверите, один на всю жизнь. Я росла. Менялись оправы. Вносились небольшие коррективы в двойной минус каждого моего астигматического глаза, но это всё те же бесподобные мои очки. Ношу их всю жизнь с благодарностью к тем офтальмологам, которые были настоящими профессионалами (уж не знаю, какие звания и учёные степени были у них, но они заслуживают самых высоких). На врачей с тех пор всегда смотрю с уважением, и мне всегда везёт. Слава Богу, не так уж часто приходилось к ним обращаться, но уж если приходилось, это всегда были асы. Например, хирург Тенчурин Ринат Шамильевич, который удалял мне желчный пузырь вместе с камнями. Это было уже здесь, в Ростове, буквально лет 10-15 назад. Операция была лапароскопическая. После неё он отправил меня в санаторий «НАДЕЖДА». В первый же день главврач санатория, принимая меня, воскликнул: «Узнаю шовчики тенчуринские!». Ну как тут не вспомнить, что Ринат Шамильевич вместе с братом у своего отца в отделении (он тоже хирург) санитарами работали чуть ли не с седьмого класса. Об этом мне рассказала старенькая санитарка: «Да они у меня километры полов отдраили, все поручения выполняли. Больница им стала как дом родной. И после всего у них дома семейный совет заседал: можно ли Ринату разрешить после школы поступать в мединститут». Вот так взращиваются истинные медицинские кадры. Повезло мне и на стоматолога. У Засориной Натальи Викторовны мы уже лет двадцать лечимся всей семьёй…

Но вернёмся в Караганду. Я вспоминаю нашу улицу. Прямо между домами была естественная площадка, на которой мы, детвора, играли. Катались на великах. Днём мы, младшие. Вечером подростки и молодёжь. Все они щеголяли в широких сатиновых шароварах, сколотых прищепками, чтобы не зажевала штанину велосипедная цепь. Играли в разные игры. В «Садовника», в «Кондалы закованы», «Штандар», в «Гуси-гуси», в «Казаки-разбойники», в догонялки, в прятки. Игра сменяла игру, и время неслось незаметно. По-настоящему зрелищно было, когда играли в лапту, особенно когда на кон выходили взрослые мужики, что в те времена бывало нередко. Тогда было всё по-серьёзному и по-честному. Ещё бы, это ж не какие-нибудь сопляки-малолетки, это настоящие мужчины, надёжные, уж если они говорят, то слово их крепко, если делают, то уж не извольте сомневаться.

Всё вокруг принадлежало всем. Никто никого не отгонял, например, от кучи песка. Кто-то привёз, использует, когда надо. А пока в ней возятся все окрестные ребятишки, что-то строят, сыплют, прямо купаются в песке как воробьи. То же с кучей брёвен. Сложили их мужики так, чтобы не покатилось, не покалечило никого. И сидят на них, то ребятня, то курит кто-то, то взрослые тетеньки присели поболтать, новостями поделиться.

Неподалёку от крайних домов была глиняная круча. Были дни, когда вся ребятня пропадала здесь. Рыли себе норки. Глина была жёлтая, маслянистая, прохладная. После неё руки и коленки были гладкие и жёлтые. Сейчас сказали бы: целебная глина! Расфасовали бы по пакетикам и продавали. Тогда о таком никто и не помышлял.

Был недалеко от нашей улицы котлован. Не знаю, кто его выкопал, когда и зачем. Была в нём вода. Не очень чистая. Но это никого не смущало.

Купались и плавали все. Мне не разрешали. Во-первых, потому, что мама одевала меня в белоснежные майки. Во-вторых, потому, что всегда боялась, что я утону. Иногда я втихаря обкупывалась. И счастлива была, если до вечера майка на мне высыхала и была почти чистая. Однажды в котлован упала моя соломенная шляпа. И так как она была из натуральной соломки, то к вечеру высохла и стала на пару размеров меньше. Мама была очень замотана и просто подумала, что я так быстро выросла и шляпа перестала налезать. А я так и не призналась, что ходила купаться на котлован. Некоторые таскали из этого котлована воду и поливали огород. Собственно, только Маракулины, соседи наши через стенку, огород и имели. У них бабушка была немка. Дочь её т. Лиза, соответственно, тоже. Внуки – Любка, Люська и маленький Витька – тоже считались немцами, хотя зять дядя Вася был русский. Всё делалось под руководством бабушки. Бабушка была самая главная. Бабушка следила за огородом. Выращивала цветы. Пекла вкуснейшие пироги. С присыпкой – кухен. С повидлом, с плетёной румяной сеточкой сверху. А ещё отваривала кусочки теста и обжаривала их с луком. Называлось «галушки», ударение на последнем слоге. Вкуснятина неимоверная! Нам, соседским детям, тоже иногда перепадало, потому что родители с утра уходили, дверь закрывали на замок, и мы целый день были в летней кухне или на улице. Любка, Люська и Витька жили по расписанию. Их кормили в обед и загоняли после обеда спать. Нам иногда бабушка давала в тарелке «галушков», а уж спать – увольте! Мы рады были своей вольнице.

Насчёт угощения. Народ после войны был очень сплочённый и добрый. Все в основном жили бедно. Но угощали всегда. Помню, идёшь с мамой, встретишь кого-нибудь. Конфетку обязательно дадут. Сейчас я понимаю, что конфеток у всех было мало. Но вот сами не съедали, а, чтобы угостить – берегли. Простую, карамельку с повидлом, но всегда. А если идёшь к кому-нибудь, хоть просто забежишь – чай обязательно усадят пить. Чай обычно меня не очень интересовал. Но вот то, что в сахарнице – особенно у бабушек – обязательно есть «подушечки» – вот это дело. И пока взрослые свои дела решают, потихоньку эти конфетки тягаешь. Красота! «Подушечки» разные были. Цветные - мне не так уж, в них повидло с кислинкой. А вот чисто белые – молочные, вот уж вкусные! А ещё коричневые, посыпанные какао, эти уж и вовсе к шоколадным можно приравнять. Мне ещё везло, потому что раньше отец мой «в органах работал». И его хорошо знали бабушки-кореянки, которые торговали самодельными конфетами, козинаками, семечками. Отец, бывало, предупреждал их об облавах (которые и сегодня любят устраивать наши "органы"). Вот они и угощали иногда меня, дочку то бишь. Признаюсь, перепадало – тянучка, семечек стакан, а это уж целое богатство.

Везло, у кого была бабушка. Например, у Верещак - Томки, Валерки и Людки - бабушка была чудная. Да им вообще везло. Дом у них был большой и всегда открытый. Перед домом сад. Как зайдёшь, прихожая большая. Направо кухня, там живёт бабушка, на её кровати мы с Людкой иногда валялись. Бабушкины блины до сих пор помню, румяные, в дырочку, духмяные, из кислого теста. Ни у кого больше таких не ела. Из прихожей две приступочки ведут в основные комнаты. У них зимой всегда ёлка наряженная. На окнах и дверях шторы бархатные. На них цепочки – удерживают шторы в собранном виде, а если надо – расцепил их, и вот окна уже занавешены. С этих цепочек мы с Людкой немало колец поснимали, на пальцы свои нанизывали, изображали принцесс и царевен. И никогда нас за это, да и вообще ни за что никто не ругал, у Верещаков все были добрые. Хоть все игрушки и конфеты с ёлки сними – слова не скажут. Отец их был офицер, войну прошел, только мы тогда с Людкой этого не понимали, маленькие были. Весёлый, всегда шутил, смеялся со мной и с Людкой. С замиранием сердца смотрела я, как он чай из чайника льёт прямо себе в рот. Красивый, и глаза весёлые. В их дворе нам всем ставили турник и качели. В их дворе зимой мы строили снежную крепость. А потом однажды, тоже белой-белой зимой всей улицей провожали дядю Ваню в последний путь. Была целая толпа людей в военной форме. Были все мы, соседи, знакомые. Только сейчас я осознаю, что он был очень нездоров после всех фронтов и войн. Он ушёл, как уходили тогда многие. Победители, которых настигла-таки война. Ранами, кусочками металла, которые затаились, а потом всё-таки поразили в самое сердце.

Помню и другие похороны. Дядя Петя не воевал в Великую Отечественную. Он был уже пожилой, и у него была бронь. Он давал стране угля. И после войны делал это. Размеренно, из смены в смену, всегда в передовых рядах. Они были откуда-то с Урала. Жили с женой, суровой пожилой женщиной, и внуком Митей 4-5лет в крошечном домике изумительной чистоты. У них единственных в округе был телевизор, и я ходила к ним его смотреть. Никаких церемоний. Заходишь (не помню, чтобы двери у кого-то запирались), здороваешься. Бабушка смотрит строго, но говорит: «Заходи». Проходишь. Садишься. О везение! Сегодня есть фильм - «Жених для Лауры». Музыка, песни, красота неземная. Уже поздно. Но оторваться невозможно. Бабушка присыпает. Сидишь не шевелясь. Главное, не разбудить бабушку и не помять домотканые дорожки. А то вдруг в следующий раз не пустят. Но пускали всегда. Митька маленький рано ложился спать. Дед был на работе. Наверное, я сознательно не приходила туда, когда дед был дома. Понимала, наверное, что работа у него тяжёлая и ему надо как следует отдохнуть. А может, взрослые мне так подсказывали. Однажды дядя Петя с работы не вернулся. «Убило в шахте» - это про него. И тоже была зима. Снег слепил глаза. Тоже хоронили всей улицей. Больше «на телевизор» я не ходила. Не к кому было. Домик продали. Бабушку забрала дочка, Митькина мать.

Зима в Караганде помнится большими снегами, пургой, бураном. Катанием с огромной горы. По вечерам выходили все, и стар, и млад. С санками, с лыжами, с тарантасами - изогнутая железяка, сплошные полозья. Становишься обеими ногами, держишься спереди за неё же – и вперёд!

Только ветер свистит. А кто-то просто на ногах скатывался с горы – особая виртуозность доехать до конца и не упасть. У меня были отличные санки, железные, самодельные, тонкие, лёгкие. Ух, набирали скорость! Мчишься – душа замирает. А надо уметь ими управлять, маневрировать. Иначе все кочки, все трамплины протрещат на твоей пятой точке или на рёбрах, если едешь на пузе. Весело с горы! А на горку? На себе сто раз испытаешь: любишь кататься, люби и саночки возить. Ух, долезла до вершины. Вставай в очередь. Она быстро проходит. Но тут ещё надо, чтобы не настиг тебя Солома. Это папин друг, мальчишка-чеченец. Почему-то его так зовут. Может, это прозвище, а может, производное от чеченского имени. Папа поручил ему смотреть за мной. А он и рад. Ведь своих санок у него нет. И он становится на запятки моих, и вот мы уже мчимся вниз по накатанной. Наверное, с Соломой безопаснее, нипочём не перевернёшься. Но я почему-то Солому не люблю. Не люблю, когда он надо мной сзади нависает, да ещё орёт в самое ухо и гикает. Да и санки на вершину он не тащит, самой приходится. Так что сейчас, пока его поблизости не видно, скачусь-ка я одна. Помчалась. Не успел Солома. Зато успел меня нагнать кто-то другой на санках. А там ещё и второй, третий. Куча-мала. Крики, визг, писк. Вот и папа прибежал, выдернул меня вместе с санями. Уф! Все живы-здоровы, и ничего не болит. Удивительно! Сейчас вспоминаю, сколько было травмоопасных ситуаций, ушибов, ссадин. Нынешним детям такое и снилось. И ничего. Никто не жаловался, не плакал, не ныл. И редко, кто болел или травмировался. Из всего детства помню, как Валерка Верещак ногу сломал. Так ему все завидовали: в школу не ходить, и ещё костыли дали. На них все пацаны походили, попробовали. Валерка, когда в войнушку играли, теперь настоящим раненым был, да не простым, а советским разведчиком. А это честь была, быть нашим советским разведчиком. «Фашисты» пытали по-настоящему. И надо было терпеть, молчать, не выдавать. А если заплачешь, ты слабак.

Снег, снег, снег. Так много снега, как в моём карагандинском детстве, я, пожалуй, не видела больше никогда. Между огромными сугробами прорывались тропинки. Ходить можно было только со взрослыми, иначе нипочём не попадёшь через дорогу к соседям или к кому-нибудь в гости. Мама жаловалась, что снег черный от угля, перестирывала бельё, что само по себе было чудовищно, как я теперь вполне себе осознаю. Потому что папа должен был беспрестанно носить воду, ведер по 30-40. Мама стирала, полоскала, крахмалила, синила. Вывешивалось всё на улице, во дворе. Вечером замёрзшие негнущиеся огромные простыни и пододеяльники, и всё остальное прочее заносилось в дом. И пахло в доме свежестью и снегом. Совершенно не помню, как всё это сушилось. Но вот как мама по ночам гладила, помню хорошо. Вообще, как могла так много работать мама, я сейчас никак не могу понять. С тремя детьми. Без газа. Без воды. Без стиральной машины. Без холодильника. Без пылесоса. Без детского сада. Без микроволновки. Без мультиварки. С утра затопить печки, чтобы элементарно не замёрзнуть. Сварить на печке еду. Целый день кормить, поить, убирать, мыть, стирать, купать. А летом ещё мазать, белить: элементарно месить глину с навозом и песком голыми ногами и мазать дом снаружи. И выбелить, чтобы был «как яичко». И ещё ко всему прочему заработать денег, чтобы семья не голодала. Потому что папа много лет периодически пребывал в депрессии или творческом поиске. А мама его любила. И всё-всё-всё тащила на себе.

это был 2-й эпизод из 5

Продолжение здесь https://zen.yandex.ru/media/lakutin/zapiski-na-sklone-let-mama-6152ef9b22da691669d67b5b

первая часть данной работы здесь https://zen.yandex.ru/media/lakutin/zapiski-na-sklone-let-koreicy-liubov-moia-615030a7f8c7465618145087

...

Автор: Флория Нетреба, член Союза журналистов России

floriyan@yandex.ru - почта для обратной связи

С удовольствием ПРИНИМАЕМ на публикацию не опубликованные ранее истории из жизни, рассуждения, рассказы, повести, романы.

!Тёплые комментарии, лайки и подписки приветствуются (даже очень)!

...

официальный сайт автора канала http://lakutin-n.ru/

Почта :Lakutin200@mail.ru

Страница VK https://vk.com/avtor_nikolay_lakutin