Осветит лица милосердье
Помните поэзу "светозарно-ореолочного" Игоря-Северянина «Мои похороны», где поэт прогнозирует, что в последний путь
Не повезут поэта лошади, —
Век даст мотор для катафалка.
Также он предполагает, что
Всем будет весело и солнечно,
Осветит лица милосердье…
Сегодня мы знаем, что для самого Короля поэтов прогноз не сбылся, по крайней мере, в части транспортной составляющей.
Три женщины в декабре 1941 года на санях тянули по таллиннскому снегу свою горькую ношу в сторону Александро-Невского кладбища.
Стихотворение-прогноз датировано 1910 годом, а в 1913 выйдет нашумевший суперсборник Игоря-Северянина «Громокипящий кубок».
Весной того же 1913-го года не станет другого замечательного поэта, искренне воспевающего, как и Игорь Васильевич, жизнь и природу, Елены Гуро.
Похоронили ее в на тихом поселковом кладбище в Карелии, после чего художник и критик Александр Ростиславов – один из немногих, провожавших Гуро в последний путь, – напишет в некрологе:
«…Скончалась она в одинокой бревенчатой финской даче на высотах, покрытых елями и соснами. Гроб ее на простых финских дрогах, украшенных белым полотном и хвоей, по лесистым холмам и пригоркам провожала маленькая группа близких и ценивших...
Пройдет несколько месяцев, и в этом же поселке Усикирко, где была дача семьи Матюшина и Гуро, состоится первый съезд русских футуристов. Конечно, там будут ее вспоминать, читать ее стихи, любоваться картинами. Конечно, навестят ее последний приют:
Могила под деревьями на высоком холме простого и сурового финского кладбища с видом на озеро, оцепленное лесом. Лучших похорон, лучшего места успокоения нельзя было придумать для покойной, которая и при жизни так упивалась „зелеными кудрями в небе“, всем миром, „вымытым солнцем“, сердце которой разрывалось „любовью в пространство“ – к дереву, вечеру, небу и кусту».
Поскольку политических прокламаций и призывов "шагать левой" навстречу революции в творчестве Елены Гуро не находилось, то при Советской власти ее имя было предано забвению. Книги Гуро в библиотеках и частных коллекциях со временем списывались, новые же не издавались. Лишь в перестроечные девяностые запорный вентиль беспамятства был несколько ослаблен, и тогда оказалось, что мы сами себя лишили одного из ярчайших имен Серебряного века.
Неразделимая органичность с детства
Сегодня имя Елены Гуро возвращается к российскому читателю красивыми изданиями ее книг и репродукций, поскольку невозможно определить однозначно и разделить, кем она была больше, – поэтом, писателем или художником, настолько органично и хорошо все у нее получалось.
Все таланты и способности Елены были заложены в семье. По отцовской линии Елена Гуро происходила из старинного и знатного рода французов-гугенотов. Ее отец Генрих Гельмут Гуро, повоевав за матушку-Россию в Крымской войне и Польской кампании, служил в Штабе гвардейского корпуса, был награжден многими отечественными и иностранными орденами. Завершил военную карьеру (в 1905 году) в чине генерала от инфантерии.
Женат он был на Анне Михайловне Чистяковой, дочери известного педагога и литератора Михаила Чистякова, который будучи профессором Николаевского института, успевал еще издавать журналы и книги для детей. Анна Михайловна была женщиной одарённой, хорошо рисовала и передала свой талант трем дочерям, младшей из которых была Елена.
Детство и ранняя юность девочки прошли в семейном имении Починок (Псковская губерния) вдали от суматохи и шума большого города.
Именно здесь Елена с восьми лет начала рисовать и записывать свои первые детские впечатления, вела дневник.
В архивах сохранилось множество ее ранних альбомов и тетрадей с рисунками, стихотворными и прозаическими набросками.
Становление мастера
После такого яркого старта логичным было решение поступать в Рисовальную школу Общества поощрения художеств в Петербурге. После ее окончания Елена продолжила занятия живописью в мастерской умелого педагога и мастера Яна Ционглинского, где познакомилась со многими известными людьми, в том числе с музыкантом, художником и будущим теоретиком искусства Михаилом Матюшиным.
Разница в возрасте (16 лет) не мешала молодым людям совместно постигать таинства изобразительного искусства, тем более, что ради Елены в 1904 году ведущий скрипач Придворного оркестра (кем был уже в то время Матюшин) оставил первую жену и четырех детей, младшей из которых было пять лет.
Михаил Васильевич не мог налюбоваться на свою молодую жену, ставшую единомышленником в постижении искусства:
«С тех пор я постоянно наблюдал за ней и всегда поражался напряжению ее ищущих глаз. Постепенно узнавая друг друга, мы сблизились и стали настоящими товарищами по работе и убеждениям»
После студии Ционглинского была студия Званцевой, где преподавали Бакст и Добужинский.
Мстислав Валерианович оставит такие воспоминания о встречах с Гуро:
«Я хочу вспомнить тут одну мою необыкновенно талантливую ученицу, Елену Гуро, маленькое, болезненное, некрасивое существо (она умерла очень скоро), которая была очень тонким и очаровательным поэтом. Она успела напечатать только одну маленькую книжку стихов, ею самой прелестно иллюстрированную и посвященную ее сыну, который существовал лишь в ее воображении»
Живи, живое! (с)
Мы можем лишь предполагать, что Елена очень хотела родить ребенка, но в силу причин связанных с собственным здоровьем, не могла и очень переживала по этому поводу.
Безумно любя все живое на свете, необыкновенно ценя природу и солнечный свет, она писала:
А теплыми словами потому касаюсь жизни, что как же иначе касаться раненого? Мне кажется, всем существам так холодно, так холодно.
Видите ли, у меня нет детей, – вот, может, почему я так нестерпимо люблю все живое.
Мне иногда кажется, что я мать всему.
В 1909 году выходит первая книга Гуро «Шарманка» (об этом издании и вспоминает Добужинский), но, похоже, автор несколько опередила время. Через 2-3 года книга зашла бы «на ура», читающее общество уже было бы подготовлено к футуристическим обновлениям и нововведениям в искусстве.
А в момент издания книги, ее смогли оценить только люди с «зорким сердцем». Писатель Осип Дымов (Перельман), книги которого иллюстрировала Гуро, вспоминал, что
«Шарманку» любили А. Блок, А. Ремизов, Л. Шестов. Эта книга многих пленила силой «душевного импрессионизма».
Добавлю от себя, - многих, но из узкого избранного круга. Массовый же читатель, повторюсь, не проявил энтузиазма к интересной книге, где стихи и иллюстрации выступали единым целым. И это было стилем Елены Гуро, которая не разделяла стихи и живопись (настолько органичными они были для нее!), рисуя прямо на листах с написанным текстом или записывая строки на холсте.
Солнечное сплетение
Через десятилетия после ухода Гуро в мир иной, ее муж Михаил Матюшин, ставший гуру в теории искусства, будет вспоминать:
Я немало повидал на свете,...но нигде и никогда не встречал так тесно сплетавшегося рисунка и стиха, как у Елены Гуро. Когда она работала над словом, она тут же рисовала. Когда она делала рисунок или акварель, она на краю записывала стихи или прозу. И так с раннего детства... Это было какое-то «солнечное сплетение»
Действительно, в творчестве Елены Гуро невозможно разграничить поэзию и живопись. Она нашла собственные средства для выражения своего мироощущения – уподобить творческий процесс ритмам самой природы.
Девизом и жизненной позицией Елены Гуро, по ее же словам, была формула:
«Попробуй дышать, как шумят вдали сосны, как расстилается и волнуется ветер, как дышит вселенная. Подражать дыханию земли и волокнам облаков»
Ну, а что же с тиражом (1200 экз) «Шарманки»? Да все очень просто. Было принято очень красивое решение – просто подарить книги людям, нуждающимся в добре. Поэтому большинство книг были разосланы в библиотеки больниц, санаториев, тюрем.
По мне, так это гораздо лучше, чем сжигать книги, выказывая свою обиду на "непонятливых" читателей или досадуя на себя, не сумевшего самовыразиться.
Месяц в колпаке
Перечитывая стихотворения Гуро, нашел строки, созвучные названию канала «Серебряный Месяц», где мы с вами, дорогие читатели, и встречаемся.
«Лунная» (Из сборника «Шарманка»)
Над крышами месяц пустой бродил,
Одиноки казались трубы…
Грациозно месяцу дуралей
Протягивал губы.
Видели как-то месяц в колпаке,
И, ах, как мы смеялись!
«Бубенцы, бубенцы на дураке!»
Время шло, — а минуты остались.
Бубенцы, бубенцы на дураке…
Так они заливались!
Месяц светил на чердаке.
И кошки заволновались.
Кто-то бродил без конца, без конца,
Танцевал и глядел в окна,
А оттуда мигала ему пустота…
Ха, ха, ха, — хохотали стекла…
Можно на крыше заночевать,
Но место есть и на площади!
Улыбается вывеске фонарь,
И извозчичьей лошади.
Правда же, здорово написано?
Так же считали и все те, кто окружал Елену в ее поэтической и художественной жизни и деятельности, – любимые ей и любящие ее футуристы Василий Каменский, Алексей Крученых, Велимир Хлебников, братья Бурлюки, художники Казимир Малевич и Павел Филонов; как поэта и иллюстратора ценили ее Александр Блок, Вячеслав Иванов, Алексей Ремизов, да всех разве перечислишь...
Вова мимо проходил
Крутился рядышком и Вова Маяковский, который всегда был не прочь ухватить то, что плохо лежит, представив потом спиз..."спионеренное", как свою придумку и заслугу.
Если будет время и желание, почитайте стихи Гуро (в той же «Шарманке» или в «Небесных верблюжатах»), и вы, даже знакомясь с ними впервые, поймаете себя на эффекте «дежа вю», что где-то когда-то похожее уже читали… Я подскажу где – у раннего Маяковского, стихи двенадцатого-тринадцатого года о городе, об окнах, улицах и площадях, о цвете и о многом другом. Все это есть у Елены Гуро, только написано-то до того, как с ее темами и образами начал "работать" Володенька.
Ну, если книга выходит в 1909 году, понятно, что стихи, как минимум, не позже этого самого девятого года Еленой Гуро были написаны.
Не могу не представить еще одно произведение Елены Генриховны, с которого будущий горлан-главарь тоже сделал свой "слепок".
ГОРОД
Пахнет кровью и позором с бойни.
Собака бесхвостая прижала осмеянный зад к столбу.
Тюрьмы правильны и спокойны.
Шляпки дамские с цветами в кружевном дымку.
Взоры со струпьями, взоры безнадежные
Умоляют камни, умоляют палача…
Сутолока, трамваи, автомобили
Не дают заглянуть в плачущие глаза.
Проходят, проходят серо-случайные,
Не меняя никогда картонный взор.
И сказало грозное и сказало тайное:
«Чей-то час приблизился и позор».
Красота, красота в вечном трепетании,
Творится любовию и творит из мечты!
Передает в каждом дыхании
Образ поруганной высоты.
Так встречайте каждого поэта глумлением!
Ударьте его бичом!
Чтоб он принял песнь свою, как жертвоприношение,
В царстве вашей власти шел с окровавленным лицом!
Чтобы в час, когда перед лающей улицей
Со щеки его заструилась кровь,
Он понял, что в мир мясников и автоматов
Он пришел исповедовать – любовь!
Чтоб любовь свою, любовь вечную,
Продавал, как блудница, под насмешки и плевки, –
А кругом бы хохотали, хохотали в упоении
Облеченные правом убийства добряки!
Чтоб когда, все свершив, уже изнемогая,
Он падал всем на смех на каменья в полпьяна, –
В глазах, под шляпой модной смеющихся не моргая,
Отразилась все та же картонная пустота.
Не знаю, из-за этого вовочкиного "подворовывания" у своей супруги, или из-за чего другого, но Михаил Матюшин, не очень-то любил и привечал Маяковского в своем доме, ставшим своего рода штаб-квартирой футуристов-авангардистов.
Обещаем?
Впрочем, мы несколько сошли с главной дороги нашего эссе – о том, каким замечательным поэтом и художником была Елена Гуро. Безумно жаль, что лишь 36 лет было отпущено этому талантливому человеку, о которой наш современник, поэт и переводчик Геннадий Айги (Лисин) высказывался так:
«У нас не два великих русских поэта-женщины: Ахматова и Цветаева, а три. Я считаю Елену Гуро тоже великим русским поэтом...»
Творческим завещанием Елены Гуро можно считать это стихотворение в прозе из «Небесных верблюжат», ее самой успешной и значительной книге, вышедшей уже после ее кончины.
Обещайте
Поклянитесь, далекие и близкие, пишущие на бумаге чернилами, взором на облаках, краской на холсте, поклянитесь никогда не изменять, не клеветать на раз созданное – прекрасное – лицо вашей мечты, будь то дружба, будь то вера в людей или в песни ваши.
Мечта! – вы ей дали жить, – мечта живет, – созданное уже не принадлежит нам, как мы сами уже не принадлежим себе!
Поклянитесь, особенно пишущие на облаках взором, – облака изменяют форму – так легко опорочить их вчерашний лик неверием.
Обещайте, пожалуйста! Обещайте это жизни, обещайте мне это!
Обещайте!
Ну что, пообещаем?
