Евгения Максимовна не заметила директора. Медленно листала страницы тетради Игорька Демидова из 8-А, радовалась старательно выполненным домашним работам… А Ирина Юрьевна вдруг заговорила горячо, ладонью будто рубила воздух:
- Вот-вот!.. Если Вы – о любви вместо учёбы, то чего ждать от Ваших одиннадцатиклассников! Какая любовь, Евгения Максимовна?! Что – беречь?! Вы не должны им это позволять!
Евгения Максимовна снова подняла взгляд, улыбнулась:
- Не вместо учёбы. И что я не должна им позволять? Влюбляться?
И лишь сейчас встретилась с внимательными и грустными глазами Валерия Михайловича. Чуть не рассмеялась: такое простое объяснение Ирининого внезапного красноречия! Только не видно, что Сухачёв оценил её пылкие слова…Он не сводил глаз с Евгении Максимовны. А Жене – и от досады на его по-мальчишески откровенный и отчаянный взгляд, и… от счастья – вдруг захотелось прикрыться тетрадью по алгебре Игорька Демидова: чтобы он не увидел, как она счастлива от его взгляда…
А Ирина Юрьевна упивалась своей педагогической прозорливостью:
- Видите, Валерий Михайлович! Какие у нас классные руководители! И это одиннадцатый – выпускной! – класс! Вместо того, чтобы настраивать их на экзамен, Евгения Максимовна поощряет всякую ерунду!
Валерий Михайлович оторвался от дверного косяка, задумчиво улыбнулся:
- Почему же – ерунду… Я вот до сих пор помню, как влюбился впервые, – в шестом классе… – Сухачёв виновато взглянул на Женю. – Она потом замуж вышла, – когда я в армии служил. Но в шестом классе это было таким светлым, тайным счастьем!.. – Сочувственно взглянул на учительницу химии: – А Вам, Ирина Юрьевна, не случалось влюбляться в школьные годы?..
Ирина Юрьевна опешила:
- Это что, – влияет на мои качества… преподавателя химии?
Сухачёв вздохнул:
- На химию не влияет. А на то, чтобы найти отклик в сердцах тех, кому преподаёшь химию… пожалуй, влияет. Видите ли, Ирина Юрьевна, химию они начинают понимать тогда, когда чувствуют наше понимание. И сами понимают нас, – не только как учителей химии.
Ирина Юрьевна взъярилась:
- Вы не кафедре педагогики!
Валерий Михайлович прищурил глаза:
- А педагогика что, – только там, на кафедре?..
Ирина Юрьевна возмущённо хлопнула дверью учительской. Валерий подошёл к столу. Евгения Максимовна старательно делала вид, что её интересует лишь то, почему у Савелия Зимина в ответе получилась минус единица… Валерий осторожно закрыл Савкину тетрадь:
- Женя!.. Ты сказала, – неисправимая ошибка…
Негромкий голос его вздрагивал от волнения. Как жалела его Женя за это волнение, за грусть в тёмно-серых глазах, за их так и несбывшуюся любовь! Себя жалела… что дочку рожала без него. И сердце рвалось от жалости и боли, что ничуть не прошла за эти годы. И в глазах темнело, – от обиды за себя, за Анютку. Но она холодно перебила его:
- Валерий Михайлович! Вы свою ошибку исправили. Думаю, – сразу после того, как сделали её: девчонку, свою студентку, привели в дом, где с женой жили. Привели, – совершенно не заботясь о том, как она, девчонка эта, будет жить, когда Вы помиритесь с женой. Я правда рада, что Вы сумели быстро исправить ошибку и помириться с женой.
- Женя!..
Обескураженность в его глазах продолжала рвать сердце. И голос Женин тоже рвался:
- И я очень рада, что она приехала к Вам вчера. Семья – это самое главное.
- Женя!.. У нас с Ларисой не было семьи!
Прозвенел звонок. Валерий хотел взять Женю за руку, хоть на минуту задержать её… А Евгения Максимовна собрала тетради в аккуратную стопку:
- У меня урок. – Всё же улыбнулась: – А за поддержку спасибо. Вот только Ирина Юрьевна вряд ли осталась довольна Вашими взглядами на школьную любовь.
Как всегда, любая боль снималась рукой, – едва входила в свой 11-А. В тот год, когда она приехала в Яснодольскую школу, её десять девочек и двенадцать мальчишек были только в шестом… Они тогда спасли её – своими невыполнениями домашних заданий, опозданиями на уроки – из-за того, что достраивали домик для бездомных котят… Спасли тем, что им так необходима была её простая и строгая любовь и забота: отцы их месяцами были в ополчении, а к шестерым отцы уже не вернутся… А мамы… Она, студентка последнего курса педуниверситета, тогда впервые поняла: на разную глубину пропахала война сердца этих женщин, когда вон там, за Луганкой, появились окопы… а из степи жутким недоразумением летят мины.. А ты дома одна с ребятами, – потому что он, твоя надёжная поддержка, должен быть в окопах. Страшный сон?.. И не все справлялись с этой невесть откуда взявшейся бедой, что и в страшном сне не виделась... В оголтелой, необъяснимой ярости война расшвыривала клочки непоправимого горя: то подорвались на оставленном «айдаровцами» взрывном устройстве соседские мальчишки… то от сердечного приступа – а «скорая» не успела приехать из-за перекрестного огня – умер самый старый шахтёр посёлка, дед Петро Ивашин… то миномётный обстрел повредил крышу нового дома, – совсем недавно дом был просто невероятно красивым и счастливым, казался построенным на века, чтобы внуки и правнуки… И зарядили дожди, и неизвестно, когда хоть на пару дней вернётся самый родной ополченец… и значит, будет валиться промокший потолок, а на полу так и будет стоять лужа дождевой воды, – в новом доме!..
Среди мам Жениных шестиклассников были такие, что сжимали сердце в кулак… И сами, как могли, заделывали повреждённую крышу. А другие – в каждодневных сумасбродствах гражданской войны – просто теряли себя, становились беспомощными и – безвольными… С самого утра бежали, стыдливо оглядываясь, к Мироновне, – за очередной бутылкой самогонки… И оставались пустыми кастрюли, и нестиранные полотенца и детская одежонка в каждом углу недавно самого уютного дома заставляла вернувшегося на полдня хозяина-ополченца, что шатался от усталости и хрипел от нескончаемых пачек сигарет, сжимать кулаки…и учить свою Настёну уму-разуму,– на тринадцатом году семейной жизни!.. А уходил, – Настёна отыскивала свои заветные тюбики и изящные баночки, что ещё недавно, по утрам, были привычной необходимостью, чтобы нравиться ему…и себе. Наспех скрывала синяки на плечах и на лице, и снова шла к Мироновне. Рукой прикрывала глаза, чтобы не встретиться взглядом с сыном, шестиклассником Алёшкой. Утешала себя тем, что вот окончится война… А она – восьмой год…
И классный руководитель, девчонка-студентка, спасала своих шестиклассников от маминого безысходного горя, что не заливалось и самогонкой. Сама убирала класс, – чтобы было чисто и красиво: ребята часто оставались в школе до вечера, пусть хоть здесь живут в чистоте и уюте. И выросли её ребята, – за войну стали одиннадцатиклассниками. Выросли и принесли ей новые тревоги: если раньше можно было сделать счастливым Алёшку Руднева испеченным вечером пирожком с картошкой и – ну, совсем чуть-чуть завышенной! – четвёркой за домашнее задание по математике, то как быть сегодня с заплаканными синими глазами Катюши Евсеевой и Денисовым угрюмым взглядом исподлобья… Как быть с тем, что сегодня Денис вдруг уселся за последнюю парту, – а они с Катей ещё с восьмого всегда сидели за третьей партой у окна… И весь урок – вместо того, чтобы решать самостоятельную по производной степенной функции – яростно чертит в тетради какие-то ломаные линии с острыми углами…
Денис ненавидел себя – за то, что случилось у них с Катей два дня назад, когда они после тренировки в школьном спортзале спустились к Луганке. Ненавидел себя за настойчивость, за растерянный испуг в Катиных глазах, когда он прикусывал горький стебелёк и говорил, что хочет… чтобы у них это случилось, что это должно случиться, если они любят друг друга, что они уже давно не восьмиклассники, чтобы только целоваться и держаться за руки… Неумело шарил рукой по её груди, потом, отчаянно преодолевая стыд, полез ей в трусики. Чуть слышно застонал от того, что внизу, под брюками, у него безудержно билась неосознанная сила… На секунду удивился: а Катюшка сильная!.. И, наслаждаясь своей силой, легко развёл её колени…
Потом Катюшины плечики сотрясались от недавней боли и стыда, а он снова прикусывал травинку, и от отчаяния, от жалости к ней чуть не плакал: из-за своего упрямого желания – прямо сейчас, вот здесь, немедленно!.. – испытать ту невероятную сладость, о которой много слышал от пацанов, он словно растоптал их с Катюшкой любовь… Катюша не смотрела на него, и он всё же незаметно смахнул мальчишескую слезу: не сумел сохранить тайну, что должна была стать их с Катей счастьем, – наверное, уже в их университетском будущем…Не сохранил ради мгновения так до конца и не почувствованной сладости, – потому что Катя горько всхлипывала…
А утром увидел, как Димка Привалов взял у Кати тетрадь по геометрии, – списать домашку… И положил на парту конфету, и что-то негромко сказал Кате.
Уже прозвенел звонок на историю, но Валерий Михайлович ещё не пришёл: директору часто не хватало большой перемены, чтобы решить все дела… В классе стоял обычный радостный гул: хоть на пару минут, а перемена дольше, пока Валерий Михайлович говорит по телефону по поводу ремонта спортзала, а за эти пару-тройку минут можно и параграф глазами пробежать, и домашку по геометрии скатать, и просто вспомнить вчерашнюю игру с командой Степновской школы… И в этом гуле Денис спросил:
- Конфета-то хоть вкусная?
Прищуренным взглядом смотрел в окно. Катя удивилась его непонятной иронии, чуть ли не открытой враждебности:
- Я ему тетрадь по геометрии дала! Он же всегда списывает домашнее задание!
Денис продолжал ненавидеть себя, – сейчас уже за свою ухмылку:
- Тетрадь… дала?.. А мне показалось, что ты не только тетрадь… дала бы ему. Ну, раз мне дала!..
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 9 Часть 10 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цветы»