Ну да. Были у нас в Америке дедушкины (по маме) родственники, и довольно близкие – его сестра и брат, уехавшие в ранние 20-е из Одессы. Люди совсем не богатые, но до войны, во время Голодомора, очень помогавшие. После того, как бабушка отнесла в ТОРГСИН последние серебряные ложки и вилки и стало совсем туго, они начали присылать по пять долларов в месяц и иногда даже посылки с вещами.
Потом началась война. В эвакуации, куда мама с бабушкой выехали из Одессы буквально последним поездом, их обокрали на первой же пересадке, и вместе с чемоданом пропали письма с американскими адресами. Только в 47-м американская тетя Аня чудом разыскала своих бедствующих родных.
Это достойно отдельного рассказа: американские евреи, почти сплошь выходцы из Российской империи, организовали сбор вещей для нуждающихся в СССР. Так вот: мамина тетя в одном из пальто зашила свой адрес – с просьбой тому, кто получит посылку, разыскать маму и бабушку.
Получатель оказался порядочным человеком, нашел их и передал адрес. Мама написала тете, связь возобновилась. Это было просто спасением для них, поскольку мамин папа, мой дед, умер в эвакуации. Заболел лихорадкой и буквально за два дня сгорел. После похорон, когда мама с бабушкой вернулись в убогую съемную комнатку в Ленинабаде, куда был эвакуирован дедушкин НИИ, оказалось, что их обокрали. Видимо, сами хозяева. Вынесли все. Вот просто ВСЕ. Так, что не сохранилось даже ни одной фотографии деда. И я не знаю, каким он был.
И остались они – мама-школьница и бабушка без рабочей карточки. А оба маминых брата погибли на фронте.
Мама вспоминала: «Я им написала письмо, тетя ответила и прислала пару посылок со старыми вещами, которые для меня были очень важны. Я в буквальном смысле была голая и бóсая. У меня была юбка с огромной заплатой, и зимой в институте я не снимала пальто – благо там была холодина».
А потом опять настали страшные времена (как будто когда-нибудь были хорошие). Космополитизм. Сажать стали опять без разбору, особенно наших. Да и в самой Америке с холодной войной тоже началась «охота на ведьм», и переписка прекратилось. Но адреса бережно хранились. До лучших времен.
И они настали. Шутка.
Когда папу по службе перевели в Ленинград, то в нашей комнате в коммуналке, естественно, останавливались все родственники и знакомые с просторов необъятной. А летом 1956-го приехала и жена папиного брата, героя-фронтовика из Львова. Скажем так, женщина не совсем адекватная. Да чего уж там, просто сумасшедшая. И как-то, оставшись одна и проведя небольшой обыск в комнате, она обнаружила тот самый заветный заграничный конверт с марками и американским почтовым штемпелем. И тут же отправилась в ближайшее отделение милиции – разоблачать американских шпионов.
Еще три года назад этого было бы достаточно, чтобы всей семьей оказаться в лагерях. Но времена изменились, да и следователь, видимо, был умный и не сволочь. Папу вызвали со службы и передали просьбу тщательнее присматривать за «ненормальной снохой». Конечно же, он сразу купил обратный билет и отправил ее домой во Львов. Но письма и конверт с адресом были уничтожены. Теперь уже навсегда.
Вот и все. Живут где-то американцы с фамилией Крель, или, по-английски, Krell. Но все попытки разыскать их успехом не увенчались. Как жаль...
P.S. Только сейчас пришло в голову, что побежала-то она в милицию на угол Некрасова и Чехова. Ба, да это же то самое отделение милиции, где у меня был первый привод.
Случилось это в ноябре 1970-го, когда мы с Андрюшей Елагиным и Костей Ермишкиным забрались по трубе на пустующий тогда храм Спаса на Крови. До самого-самого верха, под маковку. Уму непостижимо. А, главное, неясно – зачем. Хотя это как раз понятно: на каникулах после седьмого класса мы уже долезли до середины. Но выше не получилось из-за дождя. Мы тогда были «крышелазами», то есть, сами того не зная, «руферами». Это как мольеровский господин Журден не знал, что говорит прозой.
Залезли, выкурили по сигарете, прокляли советскую власть из всех по очереди окошек-бойниц. Город с высоты был совсем другой – яркий, нервный, пронзительно красивый. Потом мы долго спускались вниз. Это оказалось гораздо труднее, чем лезть наверх. А внизу нас уже ждал милицейский воронок. Ночь в отделении на Чехова запомнилось тем, что сказал замордованный, злой следователь: «Где, говоришь, ты учишься? В Политехе? Нееет, ты уже нигде не учишься...» Отобрали все, что было в карманах, продержали в обезьяннике до шести утра и выкинули на улицу без последствий.
