- (По мотивам русской народной сказки)
Весело гудел самовар. На столе у Фомы Ильича было два вида ситного, а в вазочках — разные сорта варенья. Жена Маланья, в богатом платке, накинутом на сдобные плечи, принесла ещё и пышки — с пылу, с жару.
Вьюга за окном свищет, пёс брешет. Фома Ильич с супружницей чаи гоняют. С полчаса прошло, пока хозяин соизволил в окошко глянуть. Посмотрел и осерчал: за калиткой бедный сосед, Пантелей. Небось, опять в долг просить пришёл! Выругался Фома «вот бес принёс», набросил шубу и вышел во двор.
Грозно зыркнул он из под кустистых бровей на замерзшего Пантелея, кутающегося в латанный зипунишко:
— Чаво надо? Денег нет!
— Да не за тем я, батюшка, Фома Ильич, — пытаясь отогреть руки дыханием, сказал бедняк, — Матрёна моя померла. Отмучилась, милая.
— Сочувствую, — смягчился Фома,— Что делать думаешь, сусед?
— Похоронить бы… Помощи вот пришёл просить! — и Пантелей поклонился в ноги богачу.
— Я бы рад, да нонче в избе одна баба. Отпустил я работников по домам. Вишь, что на дворе творится! Так что людьми помочь не могу.
— А может, хлеба дашь, чтобы мне было чем с помощниками расплатиться? Я отработаю…
— С хлебом, брат, тоже туго. На, вот! — он сунул в руку Пантелею надкусанную пышку, что прихватил со стола случайно. — Последним делюсь!
Похлопав бедняка по плечу, Фома Ильич пошёл в избу. Когда дверь за ним закрылась, Пантелей посмотрел на пышку, отломил маленький кусочек и съел. Остальное положил в карман. Эдакую пышку можно растянуть на целый день. Помирать ему нельзя, ведь некому будет Матрёну схоронить.
Пантелей ходил со двора на двор. Люди ему сочувствовали, но помогать рыть могилу в мёрзлой земле бесплатно никто не хотел.
— Ты положи покойницу в сарай! — присоветовал один старичок,— весной похоронишь!
— Да виданное ли дело! А коли сам до весны не дотяну? Нет, мёртвому нужна могила! — чесал затылок Пантелей.
Вот вернулся бедняк домой. Продрог до костей! Бросил в печку остаток сухих дров, тех, что они с Матрёной берегли.
«Теперь-то что беречь?» — спросил он Матрёну. Та лежала тихо, может быть, впервые за всю их долгую жизнь ничего не возразив.
Обогрелся Пантелей, взял топор, лопату и пошёл на кладбище. Вьюга кончилась, было тихо, только снег скрипел под ногами.
«Прикопаю где-нибудь, с краешку» — думал бедняк, и отмерив несколько шагов от старого, покосившегося креста, стал разгребать снег. Пока показалась темная, смёрзшаяся земля, с него семь потов сошло, несмотря на лютый мороз.
На небе показалась луна. Снег искрился, видно было, как днём. Пантелей рубил топором мёрзлую землю. Потом выскребал её лопатой. После снова рубил. С огромным трудом он выкопал небольшую ямку. «Дзеньк!» — раздался железный звук.
«Что за диво?» — подумал Пантелей. Вот показалась крышка, а затем и чугунок. Не без труда открыл его Пантелей, и обмер: чугунок-то доверху набит золотыми монетами!
Подхватил он свою находку и домой побежал.
— Гляди-ко, Матрёна, что я нашёл! — радостно сообщил он покойнице. — Теперь тебе не то что могилу, домовину справим! И поминки… самые наилучшие!
На следующий день Пантелей нанял деревенских мужиков копать могилу, заказал плотнику гроб, а в церкви панихиду.
К вечеру второго дня тело Матрёны стояло в церкви, ожидая похорон. Пантелей был там же, и молился Богу, благодаря его за чудо. Было ему радостно оттого, что теперь всё по-людски.
После Матрёниных похорон, вдовец позвал всех на поминки. Смотрит Фома Ильич в окно, а к дому бедняка потянулись люди. Над трубой дымок вьётся! В доме, видать, все не поместились: на улице наскоро сколотили стол из досок. А на том столе и кутья, и блинки, и зелено вино.
— Что за чепуха? — трёт богач глаза.
— Наш сусед видать ограбил кого, али убил? Откеда у него деньги-то тризну править? — подлила масла в огонь Маланья.
— Собирайся! Пошли, помянем сумежницу-то! — надевая валенки, бросил Фома жене.
Вошли в избу, поклонились образам. Пантелей гостей за стол посадил, на лучшие места. Помянули Матрёну. Фома Ильич всё примечает: не укрылось от него, как Пантелей дал денег вдове Прасковье, у которой было дома несколько голодных ртов. После одарил местного дурачка Спирьку.
"Раздаёт своё богатство, дурень!" — с досадой думал Фома Ильич.
Дождавшись, когда все разошлись по домам, отослал он свою Маланью и налил вина себе и Пантелею. Вдовец едва держался на ногах: весь день сколь не пил, был трезв, а к вечеру его развезло. Этим и воспользовался Фома Ильич. Вначале он хотел попросить у Пантелея денег, но после передумал. Что даст Пантелей? Ну золотой, ну два. А Фоме Ильичу хотелось забрать всё.
— Скажи, друг Пантелей, откуда у тебя, бедняка, вдруг появились деньги на погребение и… прочее? А? — спросил богач, ласково поглаживая рваный рукав Пантелеевой рубахи.
— А вот не скажу! — Пантелей окинул соседа мутным взором, — Ты, Фома Ильич, не стал мне помогать… я б век не забыл, а ты…
— Что ж так! Не хочешь говорить, так и не говори! Но рубаха-то у тебя, гляди-кось, совсем истлела! — продолжал хитрый богач, — при таких капиталах, как у тебя, надобно новую.
Пантелей, икнув, подпёр голову рукой и заявил:
— Таперича куплю себе пять рубах! Нет… шесть! И красну, шёлкову… Эх, Матрёна, не увидишь ты, какой у тебе будет справный муж! — слёзы заблестели на глазах Пантелея. А Фома Ильич знай подливает.
— И где же ты такое богатство раздобыл? Кого ограбил? — спросил он елейным голосом.
— Я честный ч-человек! — вскричал Пантелей, и грохнул пустой стакан об стол так, что тот едва не разбился. — А золото… это… Господь смилостивился… золото я нашёл на кладбище, когда могилку Матрёне копал…
Через мгновение Фома услышал храп — Пантелей уснул.
Фома Ильич посмотрел на зажигающиеся в зимнем небе звёздочки, и решил не терять времени. Бегом домой побежал.
— Эй, Маланья! Пантелей-то наш, клад сыскал! — крикнул он, снимая шубу.
— Ох, свезло так свезло! Где же он его сыскал?
— Да на кладбище, коль не брешет. Дай-ка нож!
— Ох, Фома Ильич, что это ты удумал? — спросила жена, подавая ему острый нож, — уж не сумежника ли зарезать, да забрать его богатство?
— Молчи дура! — сверкнул глазами Фома. — Не Пантелея, а козла нашего. Пантелей сам всё отдаст!
— Жалко козла-то! — захныкала Маланья.— Знатный козёл!
— Цыц, баба. Бери иголку с ниткой, иди за мною! Времени мало.
Пришли они в сарай, Фома Ильич козла зарезал, разделся, шкуру на себя надел и приказал жене зашить. Потом, не теряя времени, побежал к сумежнику, и давай стучать в окно.
Пантелей встал, смотрит в окно: а там рожа козлиная.
— Ты кто?
— Сатана!
— С нами крестная сила! — крестится Пантелей.
— Ан нет, мужичок! Так просто ты от меня не отделаешьси! Возвращай мои деньги! Я тебя пожалел, клад тебе указал. Думал, ты немного возьмёшь, а ты что?! Нищим раздаёшь! — проблеял Фома, подражая козлу.
Смотрит Пантелей на нечистого, как тот под окном гарцует. Плюнул он, и вынес сокровище на мороз.
— Спасибо, что выручил! — поклонился он козлу. — А коли я взял лишнего, не взыщи. Я ж не знал, что деньги твои.
"Ничего" — думает,— "Жили мы без денег, Бог даст и ещё поживём".
Обрадовался богач, схватил чугунок и до дому поскакал.
— Маланья! Клад наш! Тащи скорее нож, вспарывай швы, проклятая шкура к коже совсем пристыла! Да баню затопи, дух козлиный в кожу въелся!
Маланья, увидев чугунок с золотом, рассмеялась.
— Ловко ты, батюшка, Фома Ильич, суседа провел! — нашла она шов, поддела ножом. А оттеда кровь как брызнет!
— Ты что, дура! Больно мнееее! Мееее! — заверещал Фома Ильич.
— А ты, батюшка, ляг на спину. Я на животе шов вспорю!
Лёг Фома на спину, взялась Маланья пороть, та же история. Брызнула алая кровь.
— Что же делать, батюшка? Приросла шкура-то!
— Золото проклято! Беги к сумеее-ееежнику! Верни чугунок!
— Как? Всё золото?
Жалко стало Маланье расставаться с кладом, но Фома Ильич, поддев её рогами, нетерпеливо стучал копытом.
Побежала Маланья до Пантелея. Отдала ему чугунок, присвоив, однако, себе маленько.
Добрый Пантелей клад принял и Фому Ильича простил. Прибежала Маланья в хату, думает, полегчало мужу. Но не тут-то было! Фома Ильич, напротив, совершенно в козла обратился: наладился скатерть со стола жевать.
"Ах ты, нечисть!" — крикнула жадная баба, и как даст козлу по хребту ухватом! Козёл в панике бросился бежать, да и стукнулся с разбегу о дубовую дверь с такой силой, что его отбросило к противоположной стене.
Глядит Маланья, а заместо козла на полу муж её, Фома Ильич, сидит, башкой крутит, лоб ушибленный потирает, с гневом на неё взирает. Поднялся он, схватил ухват, и ну гонять её по дому: "Вот тебе, глупая баба! Я тебя научу мужа уважать!"
