Я всегда всем говорю, что балет – это моё решение. Но на самом деле, будет правильно сказать, что все-таки, это мамин выбор. Я родился в Саранске (столица Мордовии) и изначально занимался бальными танцами и кикбоксингом (детей часто отдают в несколько секций, чтобы посмотреть, что зайдет). А потом при Саранском театре им. Яушева объявляли набор в студию балета и моя партнерша по бальным танцам решила, что она пойдёт в балет и ушла от меня. А в бальных танцах без партнёрши никуда. Поэтому мама в игровой форме предложила: «Может, ты тоже хочешь попробовать?». Я пошёл и меня приняли. У меня есть родной брат, старше меня на 1,5 года. Его, естественно, тоже туда привели. Но его не взяли. Сказали, что данных нет и ребенок будет мучаться. А про меня даже на занятиях боевыми искусствами говорили: «Чё за балет?».
Не могу сказать, что в той студии мы занимались настоящим балетом. Это скорее был хореографический кружок. Поэтому в 13 лет я решил, что хочу учиться балету профессионально. Это было уже моё взвешенное решение. Я понял, что нужно как-то развиваться, а местные педагоги не могут мне дать того, чего я хочу. Мы стали думать, куда мне пойти. В России есть три лучших академии хореографии: Вагановская (СПб), Московская и Пермская. В Пермское балетное училище во времена Второй Мировой войны был эвакуирован Вагановский корпус, что сильно способствовало развитию местной школы. И мы выбрали Пермь, т.к. у моей мамы там есть друзья, которые были призваны “присмотреть за ребёнком”. Когда я прилетел в Пермь, для поступления в балетное училище я был уже очень старым – мне было 13, тогда как обычно туда берут детей не старше 8-9 лет. И конечно, «базы» у меня не было. «Базой» в балете называют то физическое состояние, в котором у маленьких детей максимально развивается выворотность, растяжка, координация и прыжок. Взять, к примеру, Сергея Полунина – его мама отдала в 4 года в гимнастику. Это было верное решение – в гимнастике детей экстремально растягивают и развивают у них координацию. Все эти сальто, колесо, фляки очень хорошо развивают мозжечок. У меня время на развитие «базы» было упущено, но видимо природных данных было столько, что их хватило для поступления. В итоге, начав заниматься балетом в 13 лет, я окончил училище на “отлично”.
Про хореографические училища ходили слухи, что с учениками там обращаются очень жестоко. И это правда. Сейчас конечно всё не так. Мне, например, мой педагог сломал ребро. Есть такая поза – она называется аттитюд – когда нога заводится назад, а рука вверх. И педагог говорит мне: «Выше ногу! Выше, выше!», а потом как ударит. И сломал ребро. Мне тогда было лет 16.
Я сам видел, как к стоящей на пуантах девочке, педагог подходит и бьёт ногой по щиколотке, якобы проверяя не расслаблена ли она. Почему педагоги так делали? У меня нет этому объяснений. Но абьюз был не только со стороны педагогов. Мы жили в интернате и там была просто ужаснейшая дедовщина. Те, кто старше издевались над теми, кто младше. В первый год учебы я получал вообще от всех. В зоне туалета и умывальников нужно было быть особенно осторожным. На следующий год уже было поспокойнее. А когда я выпускался, уже никто никого не бил. Я думаю, это был такой болезненный переход от Советского Союза к тому, к чему мы сейчас пришли или идём. На мой взгляд, со временем люди просто стали добрее.
Мальчиков в балетном училище всегда меньше, чем девочек. Со мной выпускалось еще 8 мальчиков – это считается много. Сейчас я вижу, что в Московской академии нет проблемы недобора детей. Но другое дело – кого берут и кто туда может попасть. У моего друга и коллеги Сергея Полунина есть фонд, который планирует заниматься поиском одаренных детей в глубинке. Специальные скауты будут ездить по городам и весям и отсматривать детей в поисках талантов. Чтобы не только столичные дети, но и те, у кого нет средств и возможностей попробовать, могли освоить профессию “артист балета”.
По окончании училища в Перми я был приглашен на стажировку в Японию. Мальчик, который жил в Саранске, а потом в Перми, в 17 лет попал в Токио. Это было в 1999 году. Когда ты видишь 4-этажные дороги и скоростные поезда – сознание меняется. Но самое главное – я увидел, что значит работать. Я очень благодарен Японии, что она меня научила работать. Я понял, что если тебе кажется, что ты устал – тебе кажется. Есть такое понятие, как балетный класс, в котором артисты балета занимаются каждый день. Он длится в среднем 1,5 часа. В 11 часов начинает играть музыка, ты к этому моменту уже должен быть растянут, разогрет. И начинаешь потихонечку разрабатывать всё тело: снизу, с пальцев. Дальше выходишь на середину класса, вращаешься. И потом прыжки: сначала маленькие, потом побольше. Самый конец урока – большие прыжки. Это ты делаешь каждый день. В Японии я занимался таким классом 4 раза в день. Наверное свой самый большой скачок в профессиональном развитии я совершил за этот период. Потом я ездил каждое лето на три месяца в Японию и вот так работал. Надо сказать, работа в Японии еще и неплохо оплачивалась. Но там всё стимулировало: уровень жизни, наблюдение за тем, какие японцы трудоголики, денежное вознаграждение. Японцы – фанаты русского балета и всей классической хореографии. Так, как в Японии принимают артистов балета, их не принимают нигде. Я чувствовал себя там, как рок звезда. Выходил на улицу и ко мне бежали школьницы за автографами.
Потом судьба меня привела в Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. Я там – ведущий солист балета. За время работы, станцевал практически все заглавные партии. Было время, я весь репертуар тащил. Из классики: «Лебединое озеро» –граф Альберт, «Щелкунчик» – принц и т.д. Но свою карьеру я построил благодаря неклассическим спектаклям. В каком-то далёком году к нам приехал Джон Ноймаер – хореограф, основатель школы современной хореографии в Гамбурге. Он ставил у нас балет «Чайка» и отобрал меня на роль Кости Треплева. А потом ещё «Русалочку» поставил со мной в главной роли и балет «Татьяна» (по произвеению «Евгений Онегин», просто он его решил назвать так), где я исполнял сразу две партии: в одном составе Евгений Онегин, а в другом Князь Н. Юрий Николаевич Григорович перенёс «Каменный цветок» в наш театр, отобрав меня на роль Данилы-мастера. Помимо этого все современные постановки Килиана, Начо Дуато, Йормы Эло, Форсайта, Кайдановского, Охада Нахарина и многих других прекрасных хореографов, качественно развивали во мне исполнителя современной хореографии.
Про балерин, которые получают заглавные партии говорят “прима”. Но если углубиться в историю, то само по себе слово “балерина” – это и есть та самая прима. Раньше балерина была одна. Все остальные были артисты балета. Сейчас, для удобства, балериной называют любую девочку занимающуюся балетом, а для мальчиков такого слова не нашлось. Как же так? Поясню. Профессия человека, работающего в балетной труппе, называется артист балета. А у артиста балета существует градация профессионального уровня. К примеру: есть главный лебедь в «Лебедином озере» и принц - они ведущие солисты. То есть лебедь –ведущая солистка и принц – ведущий солист. Есть ещё градация: первый солист (после ведущего), второй солист и дальше кордебалет. Сейчас иногда ведущего солиста называют “премьер” по аналогии с примой. Но понятие «премьер» к нам пришло с Запада.
Когда ты ведущий солист, ты каждый день должен доказывать, что ты и есть номер один для того, чтобы оставаться на этой высоте. Мало один раз «выстрелить», надо «выстреливать» каждый день. Имеет значение не только физическая форма, но и внешность, и интеллект. Ведущие солисты глупыми не бывают. Сколько я знаю ребят, которые что-то из себя представляют, они все интересные.
У меня на теле есть несколько татуировок. Я их сделал довольно давно. Сейчас уже во многих балетных труппах, даже в договоре прописывают, что ты не имеешь права наносить рисунки на тело. В то время, когда я их наносил, это не было прописано юридически, но и не приветствовалось. С моей стороны это был вызов обществу, проверка своей степени свободы. У меня очень много спектаклей было, где я танцую с голым торсом. Поэтому я знал, на что шёл. Когда выступаю в театре, татуировки приходится замазывать, но чаще всего я танцую в костюме, под которым их не видно. А когда я езжу со своими частными гастролями – ничего не замазываю. Конечно, я считаю, что нужно отходить от стереотипа «танцовщик не имеет права делать тату». Если он видит себя так, то не надо душить его и запрещать ему.
Все наверняка знают еще одного артиста балета с большим количеством татуировок – это Сергей Полунин. Он тот еще бунтарь. Полунин был приглашён в наш театр тогдашним худруком Игорем Анатольевичем Зеленским. На тот момент я танцевал весь ведущий репертуар и по сути Сергей пришёл как конкурент. Но объективно я со своей стороны могу сказать: какая конкуренция? Сергей гораздо круче. Люди в балете довольно завистливые: кто больше танцует, кто меньше. Но это же вопрос не друг к другу, а к руководству, мы же не сами себе партии назначаем. Быть обиженным и завистливым – это глупая позиция. Это как быть гомофобом или ура-патриотом, на мой взгляд, просто показывает уровень интеллектуального развития человека. Как можно обижаться на то, что пришёл человек, который танцует лучше тебя? Я больше позиционировался в театре как современный танцовщик, исполнитель современной хореографии. А Сергей – звезда классического танца, в классике его не переплюнет никто. Я остался в своей нише, а он занял свою. В балете как в дикой природе – сразу всё видно. В классе есть центральный станок и есть боковые палки. Чем выше профессиональный уровень артиста - тем ближе к центру он стоит на этом станке. И мы сами друг другу уступаем место, знаем, кто чего достоин. Происходит такой вальс снежинок. В начале 2000-х я ещё видел стычки типа: «Это моё место!». Но сейчас это уже считается узколобостью. Люди правда стали добрее, мудрее. Эволюция происходит.
Я открыт новому опыту. Мне интересно всё. Я снимаюсь в кино, катаюсь на мотоцикле, много путешествую. Судьба сама приводит ко мне людей, которые просят научить их чему-то. Если я с ними начинаю работать, и вижу, что действительно могу помочь и быть полезен – это ценное ощущение. Я всегда думал, что никогда не буду педагогом или преподавателем, потому что это очень большая ответственность. Но жизнь распорядилась по-другому и сегодня я преподаю балет. Я вижу в этом потенциал.
Могу сказать, что как артист я полностью состоялся. Вообще, у артистов балета выработка 20 лет. 20 лет отработал и ушёл на пенсию. Мне сейчас 40. По идее я уже пенсионер, но я по-прежнему на сцене. Сегодня возраст – это такая индивидуальная вещь. Я знаю людей, которые и в 45 лет танцуют. Когда-то, на заседании по присуждению трудовых пенсий работникам культуры, Игоря Моисеева спросили: «Артист в 40 лет может танцевать?» - «Может» - «А в 50?» - «Да, может» - «А в 60 может?» - «Да, может. Но смотреть на это уже невозможно». В балете, как нигде, нужно обладать здоровой самокритикой. Поэтому, как только мне перестанет нравиться то что я вижу в зеркале балетного зала, с этой главой своей жизни я закончу. А пока, к накопленному опыту, только прибавляются новые знакомства и неожиданные возможности. И с благодарностью Богу, Вселенной и Судьбе я с уверенностью говорю: я - счастливый человек!
