— Полина, хватит саботировать! — Вадим стоял на террасе квартиры, сквозь стекла пристально наблюдая, как рабочие аккуратно распаковывают сантехнику. Он курил и прижимал телефон плечом. — Ты еще вчера здесь должна была быть!
— Вадим, ну не могу я пока, — почти умоляюще сказала Полина. — Заказчик у меня на выставке появился, хочет серию кукол, из десяти штук. Пока договор не подпишем, не могу никак.
— Ох, Полинка! Потом опять у тебя отговорки будут!
— Не будет! Я уже тут сама скоро лопну от нетерпения! Так к вам хочется, сил нет. Что хоть новенького у вас?
— Все хорошо у нас. Стены закончили. Сегодня сантехнику начали ставить, кое-где уже светильники нормальные повесили. На втором уровне балкон осталось доделать — перил нет пока. И на кухне плитку уложить. Под камин на следующей неделе камни привезти должны. В общем, все делается неимоверно быстро и почти как по волшебству.
— Надо же! А как быстро так получается?
— А вот с Марьей познакомишься, и сразу понятно будет! Это не девушка, это броненосец Потемкин!
— Удивительно! Как хоть получается?
— Ну, получилось три двухэтажные квартиры по сто квадратов каждая. Холл на сто квадратов. Да я же сто раз тебе рассказывал, и проект присылал, и фотографии!
— Просто так хочется уже увидеть все. А Наташа как?
— Отлично! Уже сама садится, сегодня вставать пыталась — но ноги пока плохо держат. Я ее поддерживал, она постояла немножко. Сказала, через неделю пойдет сама. Мы с Марьей ей парик купили, они ей одежды набрали всякой, халатиков, рубашек. В общем, все хорошо.
— А у вас как с ней?
— А у нас с ней все лучше не бывает! Я сейчас почти все время в клинике провожу. Только вот на квартиру съездим и обратно. И кошек кормлю. А так, все с ней. Она скучает, когда я уезжаю.
— Ой, я не могу! Я честно, вот только договор подпишу, сразу же к вам, клянусь!
— Ну, давай уже. А то все пропустишь! Приедешь, а тебе уже никто и не рад!
— Острогов, ты сволочь!
— Зараза, надо говорить.
— Ну, зараза! Сволочная зараза!
— Не без этого, Полиночка, не без этого. Ладно, давай уже скорей приезжай! Скучают тут все по тебе.
Вадим отключил телефон, глубоко затянулся. Он сам безумно скучал по Наташе. Они уехали из клиники утром, и за полдня Вадим успел соскучиться так, что готов был все бросить и лететь. Он усмехнулся.
— Влюбился, как пацан, — проворчал он, жмурясь от удовольствия.
Стеклянная дверь на террасу открылась, вышла Машка, закурила, опершись на перила.
— Я так понимаю, поговорить хочешь? — спросил Вадим.
— Хочу, — Машка улыбалась, глядя на город. Глаза ее в лучах солнца сияли изумрудами.
— Ну, давай поговорим.
— Ты знаешь, я тебе спасибо хочу сказать.
— Господи, за что?
— За Наташу. Если бы не ты, неизвестно, как бы все было.
— Не выдумывай. Все нормально было бы.
Машка в упор посмотрела на Вадима.
— Может быть, только это любовь ее проснуться заставила. Любовь сейчас ей помогает поправляться так быстро. И вообще, я ее такой счастливой никогда не видела! Она… Она аж светится! Счастливая.
Вадим промолчал.
— Вот знаешь, Рыцарь, ты необыкновенный. И так хорошо, что мы тебя встретили. Ты столько сделал и делаешь! И ты… Наташа тебя очень любит. И мы.
— Да я вас тоже всех люблю. Наташу… Наташку безумно люблю. Думал, так не бывает.
— Бывает. Слушай, а вот ты как относишься, что мы с Ренаткой?
— Марья, вот уж не думал, что тебя чье-то мнение интересует! Но если уж спросила. Вот знаешь, честно. Видел я пары такие — девочка с девочкой. И у всех есть одна неприятная особенность, какая-то показуха. Дурацкий вызов. И сразу все пошло и некрасиво выглядит, о любви уж и не думаешь, когда смотришь на них. Как будто специально все наизнанку вывернули и трусы грязные вывесили на всеобщее обозрение и так еще, с пафосом, мол, вот мы какие! А у вас, так все естественно. И видно, что любовь. И сразу все по-другому, понимаешь? Красиво. Потому что любовь не может быть некрасивой. Да и не можете вы выглядеть нечисто. Неискренне. Так что, не переживай, очень хорошо отношусь. И Ренатка твоя — хорошая. Нежная такая.
— Да мне раньше вообще до фонаря было. А вот твое мнение, почему-то, важно. Спасибо тебе.
— Марья, хватит спасибкать, в конце-то концов! Не за что меня благодарить.
— Есть. Хотя бы, за то, что ты есть.
— Ну, придумала! Все, если не против, закругляемся. Вы все, разобрались с деньгами, с бригадой?
— Ага, — Машка улыбнулась. — Они считать не умеют!
— А чужие деньги никто правильно считать не умеет. Привычка. Ты только морды не бей больше. Они и так тебя боятся уже.
— Не буду. Вообще-то, они молодцы, быстро все делают.
— А что, у них выбор есть? Тут или быстро, или по морде. Мотивация, знаешь ли, получше всяких моральных.
— А ты почему нас к себе в гости не зовешь? — неожиданно спросила Машка.
— Это-то зачем?! У меня не жилье, а берлога.
— Вот, давай в берлогу твою, и заедем, — Машка хитро прищурилась.
Вадим подозрительно посмотрел на Машку.
— Задумала что-то, Красна Марья?
Машка вытаращила глаза, невинно удивилась.
— Ничего я не задумала! Просто хочу посмотреть, как ты живешь.
— Ну, ладно, поехали. Заодно и чаю попьем. Только недолго!
— Скучаешь?
— Скучаю.
— Лика! Нас Рыцарь в гости пригласил! — радостно крикнула Машка в открытую дверь.
— Ох, и зараза ты, Марья! Ох и зараза!
— Не без этого! — кривляясь, ответила Машка.
Квартира Вадима на жилище была похожа только слегка. В большой комнате из мебели длинный, явно самодельный, низкий пухлый диван с шотландскую клетку. Перед диваном столик из стальных трубок, покрашенных под старую бронзу. В углу электронная ударная установка с небрежно брошенными на стульчике наушниками. Вдоль стены верстак и полочки с инструментами, какие-то детали для оружия, грубо обработанные клинки причудливой формы. В другом углу мощный усилитель, две огромные колонки, проигрыватель для виниловых пластинок. На одной из стен огромная картина два рыцаря, бьющихся на мечах. Над диваном три больших меча в ножнах.
Спальня была единственным жилым местом. Кровать, висящая на блестящих цепях, небольшой телевизор и книжные полки с разноцветными корешками.
— А кровать качается! — восхищенно воскликнула Лика.
— Мсье знает толк в извращениях! — улыбнулась Машка.
— Никаких извращений, — Вадим покачал головой. — Просто так думается лучше. И сон крепче.
— Я так и поняла! — сказала Машка. — Ну, когда чай будем пить?
— И пожрать бы чего-нибудь, — жалобно сказала Лика, — а то с утра голодные.
— Сейчас будем. И пожрать найдем.
Они сели на маленькой кухоньке за деревянным столом, пили чай из больших кружек.
Лика увлеченно поедала бутерброды с сыром, не обращая внимания на насмешливые взгляды.
— Лика, — сказал Вадим, — мне Наташка сказала, что ты ножевым боем владеешь в совершенстве?
— Не без этого. Тьфу, Рыцарь, твоя присказка ко всем прицепилась уже! — Лика вытерла руки о полотенце. — А что?
— Подарить тебе кое-что хочу.
Вадим ушел в комнату и вернулся с двумя одинаковыми ножами. Клинки замысловатой формы отливали синим радужным покрытием. Красные рукояти с тонкой золотой вязью были в форме драконов.
— Вот, держи, — Вадим протянул ножи ручками вперед. — Они, в принципе, из хорошей стали, не сувенирные.
Лика восторженно вздохнула, взяла ножи в руки, привычно взвесила их на ладонях, проверила балансировку.
— Спасибо тебе! — горячо сказала она. — Ножи — обалдеть! Только балансировка немного не моя и тут бы вот серрейтор. Ой, прости! Хорошие ножи, правда!
Вадим улыбнулся.
— Ты бы показала что-нибудь, — Машка подмигнула Вадиму.
Лика задумчиво почесала кончиком клинка висок.
— Ну, можно и показать. Только в комнату надо. Тут места маловато.
— Итак, почтеннейшая публика! — громко провозгласила Машка. — Только одно выступление! Приготовить валидол и валерьянку!
Лика вышла на середину комнаты, смущенно улыбаясь, покрутила ножи в ладонях.
— Ну, готовься Рыцарь! — шепнула Машка. — Сейчас испытаешь культурный шок.
Лика напружинилась, выдохнула и начала.
Вадим, как завороженный, смотрел, как тонкое гибкое Ликино тело, словно в танце, заметалось по комнате. Руки мелькали, синими молниями сверкали длинные клинки. Золотая волна волос Лики развевалась. Это было похоже на танец огня.
Вадим восхищенно выдохнул.
Лика закончила свое выступление изящным прыжком и сильным взмахом ножей на вытянутых руках, как ножницами, потом встала на одно колено, и с громким «аааххххаааа!!!» метнула оба ножа в дверной косяк. Клинки, громко стукнув, глубоко вбились в дерево в сантиметре друг от друга.
— Ну, как-то так, — с улыбкой сказала она, забрасывая волосы за спину.
Вадим закатил глаза и захлопал в ладоши.
— Нет слов! — сказал он.
— А я у тебя тут мечи вижу, — Лика лукаво улыбнулась. — Спарринг не хочешь?
Вадим задумчиво поскреб затылок. Молча подошел к стене, снял два тренировочных меча.
— Понимаю, что на самоубийство иду, — усмехнулся он. — Но придется. Не сдаваться же девочке. Еще и блондинке.
— Вы чего? — Машка округлила глаза. — С ума сошли?
Но Лика с Вадимом уже стояли в разных концах комнаты, сжимая мечи.
— Ты бы, Марья, посторонилась, — сказал Вадим, делая мечом «восьмерку». — А то зашибем, ненароком.
— Психи, вы! — Машка махнула рукой, отошла в сторону. — Ну, давайте. Блин, мне бы остановить вас, малахольных, но так интересно, чем кончится! Только не калечьте друг друга!
— Не боись, Марья, — Вадим напружинился. — У нас дружеский поединок. Без кровопролития.
— Машка! — Натка укоризненно хмурилась. Она сидела на кровати, спустив ноги на пол, в короткой красно-черной рубашке, держа в руке кружку с чаем. — Ну ты-то куда смотрела? Ну эти, ладно, ненормальные, но ты-то! А если бы головы проломили друг другу?
— Наташ, — Вадим виновато улыбнулся.
Правая рука его была забинтована от локтя до запястья, на скуле алел кровоподтек, — мы не хотели же. Мы думали, немножко побалуемся.
— Кузнечик, вот честное слово, не хотели! — подхватила Лика. Ее левая рука висела плетью, от плеча до локтя тоже в бинтах. — Как-то само собой… Разошлись.
— Разошлись они! — воскликнула Натка, закатывая огромные глаза к потолку и поправляя парик. — Блин, ну вот как дети! Машка, ну а ты-то!
— А я им говорила, между прочим, что ты ругаться будешь! И про люстру тоже предупреждала! И что они как малолетки, тоже говорила!
— Марья! — Вадим укоризненно покачал головой. — Ты предатель! Лика, ты помнишь, чтобы она говорила что-то подобное?
— Дай-ка вспомнить, — Лика посмотрела на потолок. — Давай-давай, помню. Лика, гаси его — помню. Рыцарь, уделай ее — помню. Бл…, люстру разобьете — точно было. Еще помню — а-а-а-а, люстре копец! Еще невнятные выкрики. Вот и все.
— Наташ, да не переживай ты так — это ушибы всего лишь! Завтра все пройдет! — Вадим пожал плечами.
— Ушибы? У вас, похоже, головы, ушибленные у обоих! А по носам, если бы попали? А руки если бы сломали? И ты, Машка, зараза такая, еще и подзуживала, оказывается!
— Мура-а-ашки-и-и, — Машка виновато насупилась, — ну не ругайся уже-е-е-е… Ну правда, ничего страшного. Ты бы видела, какая красота — мечи звенят, люстра в мелкие брызги, ваза вдребезги, табурет в щепки, ух! Как на ристалище — красиво так!
— Я вижу! Красиво, блин, в бинтах все! — Натка отпила чай, грозно обвела всех взглядом. Потом вдруг улыбнулась, махнула рукой. — Да ну вас! Кто хоть победил-то?
— Победила дружба! — торжественно сказал Вадим, увидев, что гроза миновала. Он подошел к Натке, присел рядышком, приобнял и поцеловал в нос. — Ты как, моя хорошая?
— Как-как? — притворно проворчала Натка. — Пять минут сама стояла! — гордо сказала она.
— Ну, Мурашки, скоро бегать будешь! — Машка счастливо улыбнулась. — Ой, а давайте в прятки поиграем?! По больнице?
— Марья! — грозно прикрикнул Вадим. — Хватит безобразий на сегодня!
— Маш, в самом деле! Это уже перебор будет.
— Ой, скучные вы, — Машка показала Натке язык. — Ладно, переживу. Лика, мне кажется, нам здесь не рады. Мне кажется, они вдвоем хотят побыть. Уже полдня не целовались!
— Машка! — Натка смущенно улыбнулась. — Идите давайте! Отдыхайте!
— Да идем уже, — Машка потащила Лику. — Блин, хоть бы разок посмотреть дали! Жалко, что ли?
— Машка! — крикнули Вадим с Наткой хором.
— Да ушли уже! Вот, заразы влюбленные.
***
За окнами чернела ночь. Огоньки свечей подрагивали в темноте, заливая палату золотистым бархатным светом.
Натка лежала головой на груди Вадима, обняв его рукой.
— Рыцарь, — шепотом сказала она. — Я слышу, как бьется твое сердце.
Вадим осторожно погладил Натку по голове, обнял и легонько прижал к себе.
— А я слышу, как бьется твое, — ответил он тоже шепотом .
— Поцелуй меня, — попросила Натка.
Вадим нежно коснулся губами ее губ, потом еще.
— Хватит, — улыбнулся он. — У тебя все губы уже опухли. Вот выздоровеешь совсем, будем сутками целоваться!
— И все? Только целоваться?
— Наташка, ты оторва! — засмеялся Вадим.
— Ну и что! — Натка потерлась носом о щеку Вадима. — Колючий какой, как ежик.
— Быстро растет, — немного виновато сказал Вадим. — Бриться просто не успеваю.
— А мне нравится! — сказала Натка. — Мне все нравится. Помоги сесть.
Вадим очень осторожно помог Натке сесть, подложил под спину подушку. Сам пристроился рядом, обнял ее за плечи.
— Мне так хорошо, — прошептала Натка. — Так хорошо, что хочется плакать! И летать. И бегать. И кричать!
— Мне тоже, Наташка. Так бы и сидел с тобой. Ты когда рядом, так тепло.
— Это чудо, правда? Что мы встретились. Я все думаю — вот не болезнь и не встретились бы никогда. Так странно.
— Это жизнь, моя хорошая. Она так устроена. Но это действительно, чудо. Ты чудо. Наташка, как же я люблю тебя!
— Рыцарь! Мой рыцарь. Я люблю тебя. Я такая счастливая! Я самая счастливая на свете! И это — самая счастливая ночь в моей жизни!
— Наташка, ты моя! Давай выздоравливай скорей. Переедешь в новый дом. И все будет хорошо.
— У нас?
— У нас.
Вадим молча смотрел на пламя свечей. Рядом с ним, прильнув тонким гибким телом, обняв изящной рукой, сидела, сверкая прекрасными большими глазами, самая красивая девушка в мире. И эта девушка была счастлива. И от этого Вадиму было так хорошо, что сердце сбивалось с ритма.
— Рыцарь, — позвала Натка. — Я не хочу, чтобы это кончалось!
— Что?
— Эта минута. Это самая счастливая минута в жизни!
Через пять минут Вадим услышал ровное Наткино дыхание. Он осторожно уложил ее на подушку, укрыл одеялом.
Натка спала, счастливо улыбаясь, положив руку под щеку, как маленькая девочка.
Вадим нежно поцеловал ее в губы, в пушистые ресницы и тихонько вышел из палаты.
Наташа медленно проваливалась в сон. Мягкими облаками он обволакивал, делая тело невесомым. Яркие, реальные картинки завертелись перед глазами Натки.
Вот она совсем маленькая — со смешными тонкими косичками подкрадывается к папе и закрывает ему глаза ладошками, радостно улыбаясь. От папы пахнет табаком, одеколоном и чем-то совсем родным. Мама, стоя у плиты, улыбается, и выкладывает на тарелку горячие, румяные оладушки.
Вот она в школе — почти взрослая, в коричневом платье и черном фартуке, сидит в кабинете директора, опустив голову как можно ниже, чтобы не видно было, как она улыбается. Мама и папа тут же, внимательно слушают директора, маленького, полненького, доброго мужичка в испачканном мелом пиджаке жуткого коричневого цвета. Очень печальным голосом директор сообщает папе с мамой, что Наташа опять сорвала урок химии, чуть не устроив пожар в классе.
Натка улыбается и переворачивает следующую страничку своего цветного сна, радуясь, что может сама видеть то, что хочется. Но страничка переворачивается грустная. Кладбище, свежая могила и холод.
Натка вздыхает, и тут же картинка меняется — и вот они с Машкой сидят и шепчутся в раздевалке, спрятавшись за шкафами с одеждой и увлеченно поедая самые вкусные конфеты на свете — «Ромашка». Машка трясет своими красными волосами, совсем по-взрослому поправляет бретельку ночной рубашки и совсем по-детски чмокает Натку в щеку. Они обе вдруг смеются, зажимая руками рты.
А вот Натка со Светкой — уже после Афгана, сидят в гостиничном номере и Светка учит Натку плести из бисера браслет. Бисеринки маленькие, яркие, никак не хотят надеваться на иголку, Натка неосторожно задевает блюдце с бисером и по полу, радостно подскакивая, во все стороны летят маленькие горошины. Они со Светкой встают на коленки и ползают по полу, собирая их. Светка треплет Натку по волосам и ласково называет «криворукой», сетует, что не получится из Натки Марьи-искусницы.
А вот Сара со своими смешными хвостиками, сосредоточенно закусив губу, пытается разобраться в сложном искусстве русского застолья, сверкая огромными черными глазами. И Машка, приобняв ее за плечо, с профессорским апломбом объясняет ей теорию русского запоя, жонглируя околонаучными терминами.
А вот Костя, улыбаясь, протягивает букетик цветов, перевязанный цветными ленточками. В его непослушных светло-русых волосах ослепительно сверкает солнце, и уши его, чуть оттопыренные, светятся розовым. Он тихо шепчет на ушко такие приятные, теплые слова и Натке хочется мурлыкать, как котенку.
А вот глаза Рыцаря теплые, родные, наполненные любовью. Он гладит ее по голове и тихонько целует в щеку. Натка улыбается во сне, ее переполняет тепло и радость, счастье заполняет ее и заставляет биться сердце часто-часто.
И снова — Светка. Веселая, красивая, с блондинистой своей челкой, подмигивает Натке и спрашивает, как дела. И Натка отвечает, не задумываясь, что она счастлива, как никогда!
Счастлива так, что хватит этого счастья на весь белый свет! Что бьется счастье в каждой клеточке ее израненной души и сердце трепещет, как маленькая птичка. И Светка смеется и обнимает Наташу и уходит.
А Натка снова улыбается счастливо, вздыхает и сон с головой накрывает ее черным мягким одеялом. И она, нет, не проваливается — взмывает к звездам, чтобы поделиться своим счастьем со всем миром.
— Наконец-то! — ворчливо сказала Машка. — Ну, что?
— Что что? — Вадим щурился на свет после полумрака палаты.
— Ну, как она?
— Она? Она счастлива. Маш, отвези меня домой. Я завтра с утра на квартиру заеду и к обеду приеду. Надо кошек покормить еще.
— Давай. Сейчас оденусь по-быстрому и поедем. Ты хоть чай попей, что ли. Там как раз Лика с Ренаткой только что чайник вскипятили.
***
Телефон трезвонил как-то особенно настойчиво. Вадим открыл глаза, посмотрел на часы. Шесть часов. Он взял в руки телефон, всматриваясь в экран.
Машка.
— Вот, оторва, — ласково пробормотал Вадим и поднес трубку к уху.
— Да, Марья, слушаю. Чего рано-то так?
— Вадим, спустись. Я внизу.
Вадим удивился. Машка и девчонки никогда не называли его по имени. И голос Машкин был… пустым. Холодным. Почувствовав тревогу, он оделся и спустился вниз. Открыв железную дверь подъезда, он поежился — ледяной ветер гнал стайки колючих снежинок, было темно и неуютно. Машкиной машины во дворе не было.
Вадим задумчиво закурил.
И вдруг сверкнули фары, взвыл двигатель, красный джип, вылетев из-за соседнего дома, перепрыгивая через бордюры, напролом несся к подъезду, вздымая облака снега.
— С ума сошла! — пронеслось в голове Вадима.
Джип юзом затормозил, тут же распахнулась дверца и к нему побежала Машка. Она была босая, в белой мужской рубашке на голое тело.
Машка подбежала к нему, с размаху повисла на шее, обессилено прижалась и прерывисто вздохнула, подняв темные, почти черные глаза.
— Сердце остановилось! — прошептала она и совершенно обмякла.
Вадим, с трудом понимая, что происходит, подхватил Машку, повел к машине.
— Сердце остановилось, — повторила Машка. — Остановилось…
Вадим усадил Машку в машину, сел сам, закрыл дверцу.
Он все понял.
— Когда? — спросил он, с ужасом понимая, что задает совершенно ненужный вопрос. Что любой вопрос сейчас был ненужным. Все было ненужным и неважным.
Все, кроме того, что Наташа умерла.
— В три часа, — Машка говорила сухим, бесцветным голосом, уставившись в никуда широко распахнутыми глазами. — Врачи больше часа пытались. Хоть и знали, что не надо. Что если через сколько-то минут не запустить… Но все равно. Она даже не проснулась. Во сне. Почему, Рыцарь? Почему? Разве так должно было быть?
Вадим оцепенело смотрел сквозь черное стекло на размытый свет уличного фонаря и не мог даже двинуться. Он слушал Машку и не слышал ее. Ему хотелось что-то делать, куда-то бежать, но вместе с тем он понимал, что ничего уже сделать он не в силах.
Что все, что будет сказано и сделано сегодня, завтра, через месяц или через год, будет неважным и бесполезным. Ему вдруг захотелось завыть, вцепившись ногтями в лицо, причинить себе боль, чтобы хоть как-то очнуться. Но он сдержался. Вздохнул. Медленно посмотрел на Машку, которая что-то без остановки говорила.
— Маш, — сказал он и тронул Машку за плечо. Машка вздрогнула, как от удара, дикими глазами посмотрела на него. — Поехали в больницу.
Машка взяла себя в руки, сверкнула сухими, черными глазами и медленно тронула машину, задом выбираясь на тропинку.
Всю дорогу, пока они ехали в клинику, Вадим курил и молчал. В голове было пусто. Мысли куда-то ушли. И только перед глазами очень четко и явственно стояла картина: Наташкины глаза, светящиеся счастьем.
И ее шепот: «Я самая счастливая на свете».
Натка лежала с улыбкой, на побелевших губах. Вадим опустился на колени перед кроватью, прижался лбом к холодной, неживой тонкой руке.
— Девочка моя, — прошептал он, чувствуя, как горький комок перекрывает ему воздух. — Ну что же ты.
Но Натка лежала, холодная, равнодушная, с закрытыми глазами. Тени от ее длинных пушистых ресниц черным кружевом лежали на бледных щеках.
Вадим почувствовал такую боль, что на секунду ему показалось, что сердце его выскочит из груди. В висках заломило.
— Девочка моя, — шептал он, сжимая в руке холодные тонкие пальцы, целуя узкую ладошку.
— Вадим, — кто-то тронул его за плечо.
Он резко обернулся. Седой профессор, постаревший, осунувшийся с покрасневшими глазами стоял рядом.
— Пойдемте, Вадим, — тихо сказал он. — Пойдемте…
Вадим вышел вслед за доктором, бездумно прошел по коридору в его кабинет, послушно выпил стакан с резко пахнущим лекарством.
— Я не знаю, почему это произошло, — тихо сказал профессор. — Не знаю. Этого не должно было произойти. У меня нет объяснения другого, кроме как… Война все-таки забрала ее. Война ревностно следит, чтобы все было по ее правилам. Но такая девочка. Должна была жить. Это несправедливо.
— Ей было больно? — Вадим понимал, что и этот вопрос нелеп и бессмысленен, но ему было очень важно ответ на него.
— Нет. Не было. Она даже не проснулась. Просто уснула и ушла во сне. Тихо.
Вадим посмотрел на доктора и увидел, как текут слезы по его впалым щекам.
Застонав, он вышел в коридор. Он не знал, куда ему идти, что делать, понимая всю бессмысленность происходящего.
Он нашел Машку, вышел с ней на балкон курилки.
— Ты как? — хрипло спросил он, судорожно затягиваясь.
— Не знаю… — Машка помотала головой. — Лика…
— Что?
— У Лики истерика. Она сидит и с Наткой разговаривает. Так страшно. Ей сейчас укол сделали, должна уснуть. Я в нашу палату зашла, а она сидит на кровати, в угол смотрит и с Наташей… говорит. И улыбается. А глаза безумные. Так страшно стало. Я профессора позвала, он укол и поставил.
— Марья… Ты только держись, ладно?
— Ладно, — послушно ответила Машка. — Рыцарь? Как мы сейчас без нее? А?
— Не знаю, Машенька. Не знаю… Такое ощущение, что это сон.
Машка порывисто прижалась к нему, крепко обхватила руками и ее плечи напряглись.
— Она просила… Домой ее отвезти, — прошептала она.
— Значит, отвезем.
— Полина? — Вадим стоял около крыльца клиники, замерзшими пальцами держа телефон.
— Да, я через три дня к вам вылетаю! — радостно сказала Полина.
— Не торопись.
— Что? Ты почему грустный такой? Случилось что-то?
— Наташи… Нет больше.
— Как нет?
— Сердце остановилось. Ночью сегодня.
Полина начала что-то спрашивать и Вадим вдруг снова почувствовал всю нелепость этих вопросов. Какая разница сейчас? Какое значение это все могло иметь? Полина заплакала.
— Но ведь все так хорошо было, — всхлипывая, приговаривала она. — Она же такая счастливая была.
Вадим молчал.
— Неужели сердце счастья не выдержало? Неужели так бывает?
Вадим снова ничего не ответил.
— Ты знаешь… Зато она ушла счастливой. На пике счастья.
Вадим кивнул. А это уже имело значение. Наташа ушла. Но ушла счастливой.
— Мы послезавтра Наташу повезем во Владивосток, — наконец, сказал он. — Маша договорилась, им дают самолет от МЧС. Так что не успеваешь ты.
Весь день они с Машкой ездили по городу. Они оформляли документы, покупали гроб, цветы. Машка купила белоснежное свадебное платье для Наташи. Вадим набрал в дорогу девчонкам продуктов. Все они делали механически, словно во сне, почти не разговаривая.
Машка часто звонила в клинику, узнавая, как состояние Лики, но ей отвечали, что та спит.
Вадим выкурил очень много сигарет, голова болела.
Поздно вечером они вернулись в клинику.
Вадим вошел в палату к девчонкам. Лика только что проснулась и сейчас сидела на кровати, молча подняв глаза на Вадима.
— Рыцарь, — прошептала она и вдруг затряслась в рыданиях, уткнувшись в подушку. Заплаканная Рената подсела рядом со стаканом какого-то лекарства и молча стала гладить Лику по голове.
Вадим, стиснув челюсти, вышел и побрел по коридору. Совершенно бездумно он вошел в Наткину палату и остолбенел.
Наташа лежала в красном, с черной оторочкой, гробу.
На ней было белое, в блестках, платье. Голову покрывала фата.
Перед гробом на корточках сидела Машка и старательно красила Натке ресницы.
Услышав шаги, Машка обернулась и молча посмотрела на Вадима.
Вадим подошел к гробу.
Склонился над прекрасным лицом и коснулся губами холодных губ.
Потом резко развернулся и стремительно вышел.
Самолет стоял с открытым грузовым люком. Поземка летела по взлетной полосе, впиваясь иголками в лицо.
Вадим и Машка курили перед люком.
— Ты, Маш, только поешь, ладно? — тихо сказал Вадим. — Пообещай, что поешь и девчонок накормишь. Я там вам собрал все. Два дня не ели ничего.
— Обещаю.
— Тут вот профессор для Лики аптечку собрал. Там уколы, лекарства. Он сказал, это шок у нее, все нормально будет. Только ты лекарства ей давай, ладно?
— Ладно…
— Как прилетите, сразу мне позвони, хорошо?
— Хорошо…
Машка стояла маленькая, хрупкая, под порывами ветра ее красные волосы трепетали, словно флаг. Она растерянно смотрела на Вадима.
— Рыцарь, — начала она. — Я продержалась…
— Ты молодец, Маша. Молодец.
— Только не могу больше. Не хочу! Наташи нет! Как жить дальше без нее? — Машка вдруг резко, всем телом, прижалась к Вадиму, обхватила его руками, лицом уткнулась в плечо и тут же зарыдала в голос, перебирая руками его куртку, все сильнее прижимаясь к нему.
Вадим обнял Машку за плечи и стал гладить по голове.
— Плачь, Марья, плачь, — говорил он. — Теперь можно. Нужно даже. Плачь. Пусть боль уйдет. Ты, главное, помни, что у вас есть я, Полина, хорошо? Мы вас не бросим. Вы для нас родными стали уже.
Машка все рыдала, заливая рукав куртки Вадима слезами, от бессилия сотрясаясь всем телом.
Вадим молча гладил ее по голове и проклинал этот мир, с тоской глядя на серой небо. Сердце его рвалось на части, ему хотелось упасть на колени, ногтями рвать этот промерзший бетон, и рыдать в голос. Но в душе была только пустота и боль.
Самолет медленно вырулил на полосу, быстро пробежался и, словно подпрыгнув, ухватился крыльями за метель и начал карабкаться ввысь.
Вадим курил и смотрел вслед самолету.
Он тоскливо жалел о том, что ему запретили лететь этим самолетом.
А еще он вдруг остро понял, что в этом маленьком самолетике от него улетает его Наташа. Его любовь. Его счастье. Улетает навсегда.
Навсегда.
Смысл этого слова ледяной иголкой кольнул в сердце.
Вадим закурил и медленно побрел с поля.
Дверь тихо скрипнула. Кошки, узнав Вадима, закрутились возле его ног, вздыбив хвосты и сотрясая воздух мурчанием.
Вадим включил свет в прихожей и понял, что ему предстоит очередная пытка.
В углу лежали небрежно брошенные пушистые тапки. На вешалке — белая шубка, красный шарфик.
Вадим насыпал кошкам еду и тяжело сел на кухне за стол, не зажигая свет, чтобы не видеть того, что ему видеть не хотелось.
Но глаза быстро привыкли к темноте и вот из полумрака стали проступать они… напоминания. И каждое бритвой резало сердце.
Красная кружка.
Книжка на холодильнике, с фантиком от шоколадки вместо закладки.
Рисунки.
Расческа с несколькими длинными волосками.
Коробочка с мятными леденцами с оторванной крышечкой.
Пепельница с двумя окурками со следами помады.
Вадим прошел по квартире, касаясь вещей.
Халатик.
Полотенце.
Стопочка дисков на столике.
Пульт от домашнего кинотеатра с вытертыми кнопочками.
Блестящий цилиндрик помады.
Кукла-эльф, сидящая на подоконнике.
Надкусанная шоколадка, тщательно завернутая в фольгу.
Карандаши и раскрытый альбом с наброском какого-то пейзажа.
Стопочка визитных карточек с должностью арт-директор Соловей Наталия Викторовна.
Вадим устало и бессильно сел на пол, уткнулся лицом в шелк халатика и вдохнул его запах. И с тонким, едва заметным ароматом духов пришло отчаянье и пустота в душе заполнилась.
Заполнилась горечью и бессилием.
Вадим зажмурился, губы его вдруг скривились.
Он стал задыхаться, замотал головой и вдруг с холодным удивлением обнаружил, что плачет, сотрясаясь и теряя силы, заваливаясь на пол перед тонким шелковым халатиком, небрежно брошенным на спинке.
Небольшой самолетик МЧС, нырял среди громадных грозовых облаков. Машка прижалась лбом к холодному стеклу иллюминатора. Она только что поставила очередной успокаивающий укол Лике и она немного забылась в кресле рядом.
Ренатка сидела, напротив, испуганно сжавшись в комочек и делала вид, что спит, иногда судорожно всхлипывая. Она боялась подойти к Машке, просто не знала, как успокоить ее, и взять хоть немного ее боли. Только заглядывала ей в глаза, испуганно и гладила по руке. Но Машка ничего не чувствовала, только холод стекла.
И пустоту.
Пустоту в душе.
Она не могла представить, что может быть так пусто. Мыслей не было, единственно только тюкало в голове «Я буду сильной».
И какое-то слабое ощущение, воспоминание, как ее обнял Рыцарь, на аэродроме.
«Я обещала Рыцарю, обещала, ему быть сильной».
Ренатка опять всхлипнула, Машка посмотрела на свою чухонку и вздохнула:
— Хватит притворяться, что спишь, Ренатка.
— Мащщща, как жаль, что она умер! Такой нежный девочка.
Машка вздохнула, как жаль… это страшно. Это не укладывается в голове, что, все ее нет. Что вчера вечером они смеялись и планировали, а сейчас она лежит, с легкой улыбкой на губах, совершенно безучастная ко всему.
Самолет снова поднырнул под тучу. Посадка. Опять взлет. Опять посадка. Скорее бы долететь. Если бы смогла заплакать, наверное, было бы лучше. Или проще, стать слабой, заплакать, уткнувшись в плечо, но столько дел, грустных дел.
И совсем одна.
Лика, бедная Лика, все дорогу бормочет и разговаривает с Наткой, ругает ее, доказывает что-то, только бы вынесла это.
Испуганная Ренатка, немчура, страшно ей. Там, ждут, во Владивостоке, дядя Сережа. Не верил, так долго не верил, что нет больше Натки. Заплакал в трубку. Сейчас встретит.
Дядя Сережа сидел в Машине и ждал самолет. Его все откладывали по погодным условиям. Он, вздыхал и ждал. Где-то там, в небе болтает трех маленьких девочек, и … Натку. Не сберег ее, ушла вслед за родителями. За сутки он избегался по всем инстанциям, договорился, о кремации, о месте на памятник. Но все как в тумане, до конца не понимая, что это для Натки. Не может быть такого. Не может быть.
Наконец самолет приземлился. Дядя Сережа стоял у трапа и смотрел на девочек. Маленькие испуганные девочки. Он схватил их в охапку и не сдержался, заплакал:
— Ушла, ушла моя Натка.
Потом спохватился и стал запихивать девочек в машину, спасая их от пронизывающего ветра:
— Садитесь, садитесь, я сам все прослежу. Ишь, юбки-то еще покороче бы надели. Ох, девки, девки, — совсем по-стариковски вздохнул, — как жить-то будем дальше?
Гроб установили в большой комнате в квартире у дяди Сережи, он уложил всех спать, строго взглянув на Машку:
— Сам посижу. Ты сколько не спала уже? Вот и иди.
Машка повозилась в кровати, глаза слипались, но заснуть никак не могла. Ренатка всхлипывала во сне. Лика, бедная Лика, спала, тихо, но все почернела. Страшные синяки под глазами, вся сжалась. Машка посидела рядом, подержала ее за руку:
— Ты, блондинка, — Машка сжала зубы и потрясла головой, — ты смотри у меня. Не вздумай. Поняла? — встала и пошла в комнату к Натке.
— Ты иди, дядя Сережа, я посижу. Не могу спать.
— Ну, смотри, Маш, — он похлопал ее по плечу, — зови, если что. А девочки спят?
— Спят.
Машка зажгла свечки и расставила по всей комнате.
«Как Натка любит, любила», — поправила себя. Села рядом и посмотрела на Натку:
— Мурашки, Мурашки… бросила нас. Счастливая вон, улыбаешься. А мы как мы теперь без тебя? Я такая слабая, слабая. Я боюсь. Натка. Как теперь? — Машка вытерла рукавом слезы, — Но, ты не волнуйся. Я все сделаю. Я обещала Рыцарю, обещала.
За окном начало светать. И в порту проснулись корабли. Загудели. Вот и день. Самый сложный и тяжелый день. Проснулся дядя Сережа, поднял девочек, забрякал посудой на кухне. А Машка так и сидела, скрючившись на стуле. В комнату зашла Лика, посмотрела на Машку:
— Осиротели мы с тобой, Муха, — прижала Машкину голову к себе сильно-сильно, — Машунь, ты только держись. На тебя вся надежда, я вот видишь, какая слабая оказалась.
— Может, так и надо, Лик, уходить, когда так счастлива? Может, сердце у нее не выдержало, столько счастья. Все выдержало, все горе, а счастье не смогло? А? Лика? Может, я от горя тронулась?
— Нет, моя хорошая, — Лика еще сильнее прижала Машку к себе, — не тронулась.
Дядя Сережа все подготовил по-военному четко. Их везде ждали, все было готово. Утром машина, потом крематорий, все бумажки. И маленькая золотистая урна. Вот и все. Горстка пепла. Это выдали им в крематории.
— Я не могу, ее закопать, — Машка заплакала и посмотрела на Лику черными глазами. — Не могу.
— Я тоже. Отпустим ее?
— Да.
Они приехали, в ту, маленькую бухту, куда их возила Натка, рассказывая о своем детстве. Только не было голубого неба, солнца и … Натки. Большой камень, на котором она сидела, зажмурившись, счастливая. Был снег, мокрый, хлесткий ветер, и мрачный океан. Машка решительно взяла Лику за руку:
— Вместе мы отпустим ее вместе.
Они забрались на большой камень, аккуратно, стараясь не рассыпать, открыли урну и выпустили пепел. Резкий порыв ветра подхватил и унес его далеко-далеко в океан.
Вадим Острогов сидел на нагретом солнцем камне и курил, глядя за горизонт. Солнце ослепительными брызгами разбивалось о поверхность океана, попадало в глаза, заставляя щуриться. Волны с шелестом накатывали на галечник маленького пляжа, укрытого от всех огромными черными валунами.
Вадим провел рукой по шершавому черному боку камня, по надписи краской «люблю»…
— Вот, Наташка и приехал я к тебе, — сказал Вадим тихо. — Прости, что раньше не смог. Ты знаешь, я скучаю по тебе. Очень скучаю. И девчонкам без тебя очень плохо.
Он помолчал, сделав глубокую затяжку. Потом обернулся назад, где на большом валуне на корточках сидела бронзовая, тоненькая и хрупкая девушка с развевающимися длинными волосами. Лицо ее было обращено к солнцу, глаза закрыты, на губах — тонкая загадочная улыбка. За спиной — два больших расправленных крыла. Казалось, еще мгновение и ангел взмахнет крыльями и взлетит.
Вадим нежно провел рукой по щеке скульптуры, прижался щекой к нагретому металлу.
— Наташка! Ты прилетай обратно, ангел мой. Слышишь? Прилетай. Без тебя в мире пусто.
КОНЕЦ.
Анонсы Telegram // Анонсы в Вайбере подпишитесь и не пропустите новые истории
Спасибо за прочтение. Лайк, подписка и комментарий❣️❣️❣️
Книга написана в соавторстве с Дмитрием Пейпоненом. Каноничный текст на сайте Проза.ру
НАВИГАЦИЯ по роману "Взрослая в пятнадцать" ЗДЕСЬ (ссылки на все опубликованные главы)