– Николай Максимович, скажите, и все-таки разница московской школы и санкт-петербургской школы. Вы сам выпускник московской, преподаете и руководите санкт-петербургской. В чем разница?
– Ну, во-первых, все мои педагоги, у которых я учился и в Тбилиси, и в Москве, – вышли с улицы Зодчего Росси. Так сложилась жизнь. Но я здесь никогда не учился, я учился у них или в Тбилиси, или в Москве.
Потом понимаете в чем дело, дело в том, что с 34-го года, после того как Ваганова создала свою систему, по ней учился весь Советский Союз. Нас всех учили одинаково, по одним и тем же книгам, одни и те же педагоги, которых проверяли одни и те же чиновники и так далее, система была одна и та же.
Есть в драме такое понятие, школа переживания и школа представления. Если так объяснять, конечно, Москва – это школа переживания, Петербург – это школа представления.
Когда меня просят объяснить разницу, я всегда напоминаю: есть такой знаменитый театральный анекдот, что Кшесинская, танцуя вариацию на сцене Мариинского, увидела, как Дягилев зевнул в ложе, и вызвала его на дуэль за это.
Я всегда думал, что это анекдот, до того момента, пока я не попал в Мариинский театр и не стал танцевать там спектакли. Действительно, Мариинский настолько маленький, он меньше Большого, он компактный, что когда ты находишься на сцене, ты видишь все.
В Большом театре не видно даже директорскую ложу, по большому счету. Понимаете, это гигантский театр, которому в XIX веке не было равных в мире. Это был самый большой, самый богатый театр Европы на тот момент.
Французы описывали, как Вацлав Нижинский, влетая в окно в балете «Видение розы», перелетал центр сцены. Да, но, товарищи это было в Гарнье, в Монако, где сцена два на два, где можно просто все перелететь. Современный танцовщик из кулисы в кулису перелетит. Потому, если мне покажут танцовщика, которые вылетит в Большом театре из кулисы и прилетит на середину сцены, я скажу: да, действительно что-то умеет.
Понимаете, сцена Мариинского театра маленькая, компактная, но музыкальный размер один и тот же, в той же «Жизели» или в том же «Дон Кихоте». А сцену надо занять, потому в Большом надо и движение сделать больше, и подход больше, и разбег больше – и так далее. Это откладывает очень сильный отпечаток на манеру танца. И манера, конечно, более размашистая, она более масштабная.
У Улановой есть интервью, где она подробно описывает, когда она стала артисткой Большого театра, она пересматривала все в уже готовых спектаклях – и жест, и грим, и количество посыла, потому что иначе в зрительном зале тебя не видно, что ты жестикулируешь, – если ты сделаешь это как в Мариинском театре. Тебе приходится затрачивать больше сил.
Вот в этом и есть манера, а все остальное – это те люди, которым надо написать статью, понимаете? К сожалению, есть журналисты и есть околотеатральная публика, которой надо о чем-то повозбухать.
