К фотографиям Дмитрия Белякова. Испытание. 70 лет спустя. 2014

В конце февраля 1944 года тысячи семей ингушей потеряли родной кров. Они были насильно отправлены в изгнание. Были разрушены родственные связи, экономика, культура и быт целого народа. Тысячи горцев, мужчин и женщин, стариков и детей не перенесли тягот дороги и непривычного климата казахских и киргизских степей. После 1956 года выжившие начали возвращаться на родину, к древним каменным башням – родовым домам, к могилам предков, похороненных по обычаю, к традиционному образу жизни.

© Дмитрий Беляков. Айна Акуева, Чечня, 91 год. «За моим отцом приходили несколько раз. Я к солдатам выходила, мать пряталась в погребе. Я всякий раз говорила, что в доме одна я, а родители уехали на работы. Наконец они сами его нашли. Я помню, как они с ним поступили: ударили его прикладом по затылку, повалили на землю, били прикладами, ногами… Так и взяли нашу семью… Они весь день держали нас на земле под дождем. Я помню эти ужасные, грязные, вонючие вагоны для скота, в которых ни-чего… ничего не было… как мы ехали в них… было холодно, изо всех щелей дуло, мы все время голо-дали… Нам, нашей семье ничего совсем не дали взять с собой: ни одежды, ни еды. Наверное, разозлились за то, что мы прятали отца… Мы прибыли в Павлодар. Целый день просидели на вокзале, нас не определили, не было для нас нигде места. Потом уже какие-то казахи за нами приехали. Мы несколько лет скитались по разным домам, нам нигде не были рады, везде мы были нежданными и нежеланными… Им про нас рассказали специально, что мы людоеды, что, мол, детей мы едим. Вот они от нас и шарахались, как от людоедов».

Спустя семьдесят лет следы февральского изгнания не заметны взгляду постороннего наблюдателя на поверхности ландшафта Ингушетии. Они, как и положено глубочайшим шрамам, врезаны глубоко в душах людей, скрыты под слоем повседневных мыслей и забот.

Горы Ингушетии – величественны и вечны. Они видятся частью космоса. Что по сравнению с этим масштабом семьдесят лет? - Произошедшее тогда случилось еще вчера. Затронуло множество тех, кто живет сегодня.

© Дмитрий Беляков. Иса Хашиев, Ингушетия, 80 лет. Позирует с сохраненными в ссылке древним Кораном и кинжалами его отца и деда. «Этому Корану больше ста лет. И вот этому кинжалу тоже. Он моему отцу принадлежал. Когда ему 16 лет было, ему купили. А сколько второму кинжалу, я даже предположить не могу. Он дедов. Мы все это в матрасах спрятали, когда нас выселяли. Что сказать? Плохо было, когда ехали. Условия в пути были ужасные. Когда прибыли на место, всю ночь нас везли на санях по степи в колхоз какой-то. Вьюга, снег, ночь, холод. Моя младшая сестренка тогда сильно заболела и умерла. Ей всего несколько месяцев было. Отчего умерла? Замучилась… Взрослые-то замучились. А меня в пути угораздило с саней этих свалиться. Упал, очнулся в сугробе. Испугался ужасно. Мать почувствовала, что меня нет, крик подняла. Нашли меня, а то замерз бы… Что еще помню? Что нам вообще-то повезло: мы-то в русский колхоз попали, там были русские поселки. Там к нам по-человечески отнеслись. Если было зерно на складе, то давали. И молоко давали. А казахи… они, конечно, считаются мусульманами, но, вообще-то, они к нам, мусульманам, относились хуже, чем русские. Если бы не русские, наши бы не выжили в тех условиях. Спасли они нас тогда».

Но сменяются поколения, и о трагических событиях в жизни народа могут рассказать все меньшее участников и свидетелей тех событий. Все меньше тех, кто может поведать свою личную историю о том, как проходил ХХ век. Это касается и войн, и депортации. Когда писатели Даниил Гранин и Алесь Адамович писали «Блокадную книгу» и собирали воспоминания ленинградцев о девятистах днях жизни города в кольце блокады, оказалось, что многие из очевидцев впервые (спустя десятилетия!) рассказывают об увиденном и пережитом, и никто, даже дети и близкие, не знали о том, как выжили их блокадники. Писатели объяснили многолетнее молчание несколькими обстоятельствами: те, кто пережил трагедию, не хотели волновать близких (и себя самих) возвращением в прошлое; их, очевидцев, никто не спрашивал долгие годы; в обществе не было знания о многих событиях и, как следствие, не было стремления узнать о них больше. Трагедии истории народа, не будучи высказанными, как тяжелая болезнь или как глубокая рана на теле, рубцуясь снаружи, продолжают болеть. Боль изменяет собою человека изнутри и физически, и духовно. То же происходит и с народом. Пытаясь вычеркнуть прошлое, мы оставляем его болеть и разъедать собою настоящее. Не забывая происшедшего, зная о нем, отдавая дань жертвам трагических событий, мы остаемся людьми, совершаем работу прощения и работу ежедневной жизни для будущего, строя, готовя пищу, растя детей.

© Дмитрий Беляков. Макашарип Оздоев, Ингушетия, 95 лет. «Я воевал в составе стрелковой дивизии НКВД здесь, на Кавказе. Потом шел дальше. В Берлине? Был в Берлине… как не был… Рейхстаг? Видал… как не видал… Ранения? Ну, как без ранений… Награды? Да есть… За что? Да чего там… не помню. Старый уже. (Дочь вмешивается: «Папа, расскажи, как ты ротного спас, как раненого под огнем вытащил с поля боя».) Не помню… не помню ничего… Зачем фамилию на войне менял? Как зачем? Чтобы дальше воевать! Бить фашиста! Вместе с моими однополчанами! Как я мог… без них домой?.. Я хотел, чтобы… в Берлине, значит… вот. Так что был я Оздоевым, а стал Чумакошвили. Национальность сменил, место рождения тоже. Был я ингушом, стал «грузином из Телави». Так и жил как грузин. Нашу семью не очень любили здесь в округе. Сами понимаете: грузин, да еще из НКВД. Потом уже я в обратную все менял — и паспорт. И соседям сказал… А форму мою — ну, ту, которая синяя фуражка с малиновым околышем, синие штаны, — сын сжег к черту».

Иногда бередить раны прошлого самому тяжело. Это нашло отражение в мифологии разных народов: иногда тот, кто рассказывает о прошлом народа, приходил извне. Портреты сорока четырех ингушей, переживших депортацию 1944 года, сделаны московским фотографом Дмитрием Беляковым.

Он взял интервью у тех из них, кто смог рассказать о простых и страшных обстоятельствах, вспомнить мелкие происшествия, детали. Они, в своей очевидности и обыденности, придают трагедии в нашем восприятии объем и достоверность. И, когда наружу рвется боль, те же старики своей мудростью дают утешение и напутствуют продолжать жить. О какой бы сфере деятельности мы не говорили, о каких бы профессиях, о культуре, о политике, возникающий перед каждым вопрос: как быть? как жить дальше? – имеет ответ глубоко в сердце. Не профессии и обстоятельства определяют путь человека, но его природа и его человеческое качество. Оно не дается по рождению, его приходится работать, создавать самому, и в страшных обстоятельствах оно закаляется. И тогда, много лет спустя, как сейчас, перед портретами уважаемых глубоко пожилых сыновей и дочерей ингушского народа, ты встречаешься лицом к лицу с драгоценными дарами памяти, мудрости и прощения.

Умение задавать сложные вопросы и силы выслушать ответы на них, дар портретиста помогали Дмитрию в этой работе.

© Дмитрий Беляков. Абу Ахьядов, Чечня, 112 лет. Пережил депор-тацию, 13 лет ссылки и две чеченские войны. «Мне, конечно, обидно, что нас выслали, потом пришлось свой дом заново строить, потом восстанавливать, когда тут… бомбили нас — война же была… Еще солдаты ваши, которые тут были, безобразничали. Они мою медаль украли, «зачистку» когда делали. Я ветеран труда, и меня наградили медалью к столетнему юбилею, а они удостоверение оставили, а медаль как сувенир забрали. Мне это очень обидно».

Его портреты – приношение в хранилище истории ингушского народа, они – историческое свидетельство трагедий ХХ века, важное для всего мира. Но в его портретах есть еще одно качество, о котором мне хочется сказать особо. Дмитрий снимал людей, проживших разные жизни в маленьких горных селениях и в городе, их судьбы сложились по-разному. И фотограф находит те внешние знаки, приметы, на фоне которых лица героев полнее рассказывают свои биографии. Эти портреты, при всем сюжетном многообразии, объединяет одно: они созданы с опорой на мировую историю искусства, в которой объединяются выше национальных школ и стилей эпох достижения Рембрандта и Дюрера, Ван Эйка и Валентина Серова, Рейнолдса и Ватто. Эти сокровища копились в истории искусства столетиями и к нашему времени стали общим образным языком, который внятен зрителям во всем мире. Внятны его красота, благородство.

© Дмитрий Беляков. Ужахова Фатима, 1927 г.р. Село Базоркино. «Сейчас я ингушская беженка из Чечни. Здесь, в Базоркино (село Чермен), много беженцев живет из Северной Осетии (после этнической резни 1991–1992 года), а я вот из Грозного. Квартира моя в войну сгорела, так вот и живу на съемной. Это у меня не первый раз такое, что свое жилье прахом… Я внучка богатейшего землевладельца и купца Татархана Шахмурзиева. У него было пять жен. Все его жены жили отдельно, у каждой был свой дом. Моя бабушка была самой старшей в семье. Он для нее купил кавказское поместье графа Уварова. Оно здесь и было, в Базоркино. Уваров уехал за границу, мой дед остался. Когда советская власть пришла, кто-то из моей родни сбежал, кто-то принял советскую власть. Только их почти всех перестреляли как врагов народа. Нас в 44-м выселили в Алма-Ату. Мать за административное нарушение — помогала родственнице с переездом, покинула без предупреждения и разрешения коменданта района свой населенный пункт — посадили на пять лет. А я тогда в 9-м классе была. Одна… Вот наревелась-то… Сидела она в знаменитом жутком АЛЖИРе (Акмолинский лагерь жен изменников родины). В одном бараке с Лидией Руслановой. Очень она ее уважала…»

Говоря на этом языке, фотограф Беляков делает портреты представителей ингушского народа частью мировой культуры.

В январе 2022 года ожидается выход книги Ирины Чмыревой "Лексикон русской фотографии. Сборник эссе о фотографах". Текст о Дмитрии Белякове войдет в это издание. Предварительный заказ книги на сайте Ирины Чмыревой.