Миланья была маленькой и хрупкой, как птичка. Тонкие, нежные, иконописные черты лица (она и похожа была на Деву Марию своим странным взглядом, направленным вглубь себя, скорбным, мудрым и знающим все тайны этого мира), худенькая, маленькая и изящная. На небесах решили, что ей необходим хороший защитник и выбрали в мужья ей Макара. Рослого деревенского парня, молчаливого и работящего. И вроде бы обыкновенного, но как посмотрит на тебя, дух захватывает, такие яркие василькового цвета глаза были у него. Наверное, они любили друг друга. Оба были мудрыми людьми, сор из избы не выносили, детей ничем не попрекали, воспитывали их в строгости, но с большой любовью. Детей выжило семеро. Сколько умерло в младенчестве, я не знаю. Дети все были кареглазыми, в мать и высокими в отца. Все спокойные и молчаливые. Все это происходило в двадцатых годах прошлого века и так начиналась новая история нашей семьи. А почти через век состоялся этот разговор:
- Я подарила тебе американские резинки для волос, а они куда-то делись, помнишь, как ты плакала и мы везде их искали? - говорила мне моя то ли двоюродная, то ли троюродная тетка, не сильно старше меня. - Это мальчишки соседские сперли, я знаю. Мы везде искали, а они в это время только ржали над нами, - слегка злобно сказала Лена.
Я рассмеялась. Ей далеко за 50, мне далеко за 40, а мы вспоминаем события тридцатилетней давности и до сих пор переживаем. И неизвестным мальчишкам в это время ох как икается за те детские грехи! Не помню я те резиночки к счастью, иначе до сих пор бы плакала. Как Лена могла добровольно мне подарить такое сокровище, я тоже не понимаю. В детстве я была не то, чтобы сильно жадной, но падкой до красоты и диковин. В малюсеньком сундучке у меня хранились красивые бусины, бисер россыпью, необычная пуговица и еще какая-то дребедень, имеющая для меня тогда огромную ценность. Все необычное, заграничное притягивало меня как магнитом. Фантики от конфет, обертки от шоколада, открытки присланные девочкой из Болгарии, календарики, значки, обертки от мыла - все копилось в моем шкафу. А уж когда я попадала в Незлобную, меня трясло от предвкушения трофеев. В станице Незлобной (название какое хорошее!) и жили прабабушка и прадед. Их дом и двор были полоны тайн и очарования для меня, городского ребенка. Там не было газа и воды и мне уже непонятно было, как люди выживают в таких условиях. Но там были два колодца, кролики, нутрии, куры и утки, а так же гусеницы шелкопряда. Представляете? Мечта, а не работа - разводить жирных красавиц гусениц и получать за это деньги. Гусеницы жили в старой кухне и их было так много, что их хрумканье было громким, как стрекот кузнечиков. А в прабабушкиной кухне стояла русская печь. Настоящая. Почему-то мне никогда не разрешали залезть на нее, чтобы как в кино поглазеть на мир с высоты потолка или тоже, как в кино, погреться. На Пасху сухонькая маленькая прабабушка намешивала огромное количество теста и за один присест пекла и хлебы, и куличи, и пирожки. Все это великолепие потом относилось в кладовую, куда дети допускались только со взрослыми. Ах, какая это была кладовочка! В небольшом сарайчике по всем стенам шли полки, заставленные продуктами. Кроме бабушкиной выпечки, там лежали и висели копченые утки, стояли банки с соленьями, компоты, а так же с трудом купленные банки горошка и сливового джема Globus. Я заходила туда с чувством благоговения и голодом. Сколько ни кормили меня за столом, но при виде такого изобилия, я все равно тихонько трогала маму за рукав и просила что-нибудь. Почему-то я стеснялась просить что-то у добрейшей прабабушки, которую я в сущности толком и не знала, видя ее всего лишь несколько раз в год.
Прабабушкин дом был полон вещей с логотипом "Аэрофлота". Одна из ее дочерей была замужем за сотрудником компании, поэтому фирменные вещи были везде. Огромную ценность представляли календари с обалденно красивыми и улыбающимися стюардессами. Календарь привозился только один и вешался на почетное место. Календарь нам никогда не перепадал, но перепадало многое другое. Вещи "аэрофлотовских" детей ссылались в Незлобную, где их донашивали все, кому, что подойдет. Вещи хорошие, добротные, купленные в Штатах, где родственники были в длительной командировке. Помню на одну дождливую Пасху мне подарили ярко-желтый дождевик. Легкий и непромокаемый и такой ослепительно красивый, что сразу становилось ясно - импортный! Куда он делся, я не помню, а вот две американские заколки для волос до сих пор хранятся у меня в коробочке. Когда хочется почувствовать себя маленькой девочкой и вспомнить былое, я достаю их и любуюсь, и картины моего детства встают перед глазами.
Вот мы собираем вишни, которых в Незлобной огромное количество. Деревья старые, все одного сорта - плодоносят кислой и мелкой вишней. Есть ягоды невозможно, они только на варенье и компоты, да и то, чтобы перебить кислоту приходится вбухивать огромное количество сахара. Мне скучно, я не люблю монотонную работу и начинаю цепляться к маме и бабушке. "Почему это вы не поете?", - строго спрашиваю родственниц. Бабушка от моего строгого тона не ждет ничего хорошего и даже немного робеет своей не в меру языкатой внучки, поэтому выжидательно смотрит на меня. Мама заранее смеется, потому что именно таким тоном я обычно начинаю легкую издевку. "Вы пойте, пойте, рот будет занят и вишню будете собирать, а не трескать", - умничаю я, вовремя вспомнив то ли историю крепостного права, то ли своего любимого Салтыкова-Щедрина. Потом говорю, что пойду посмотрю сколько там другие насобирали и тихо смываюсь подальше в огород, к своей любимой сливе сорта "Ткемали" (не знаю, правильное это название или нет, но у нас это дерево называют именно так). Тогда она еще не была распространена у нас, и все смотрели на нее как на чудо: темно-фиолетовые листья и такие же плоды. Сливы темные с момента завязи, и я оптимистично рвала одну за другой, надеясь, что в этот то раз она точно окажется сладкой. После сливы можно было наведаться к прабабушке на кухню, набраться смелости и, умильно поглядывая на стол, прокрутить небольшую аферу - тонко намекнуть вздохами и взглядом, что мне хочется домашнего хлеба с помидором. Хлеб у бабушки получался нежным, воздушным и вкусно пах настоящим подсолнечным маслом. Помидор только что с грядки, большой, мясистый, его вкусно кусать за бочок и только успевать вытирать текущий по подбородку сок. А потом быстренько мыть замурзанную физиономию под рукомойником, пока не влетело от взрослых. Получив кусок хлеба и помидор можно было лоботрясничать дальше, избегая папы, который терпеть не мог, когда я отлынивала от работы. А потом, когда все вишни наконец-то собраны, появиться из огорода, как будто трудилась не покладая рук весь день. Воспоминания путаются и наслаиваются одно на другое. Какие помидоры с грядки одновременно с вишней? Вишня в июне, помидоры в августе, перепутала, забыла, но помню главное - спокойствие и доброту, царившие в доме.
Вот Пасха и мы едем на кладбище. Машин мало, люди в основном идут пешком, все одеты во все лучшее, я заглядываюсь на наряды девушек и женщин, мысленно примеряю на себя то вот это красивое платье, то кофточку, то яркие бусики. Около кладбища организована торговля мороженым и лимонадом. Мороженое я могла и могу есть каждый день в любых количествах, поэтому быстро проглотив свое, вопросительно смотрю на прабабушку, которая только-только приступает к лакомству. Как откажешь правнучке, одной из самый маленьких и умилительных? Но мама жестко меня одергивает: "Не выпрашивай бабушкино мороженое. Она его один раз в год видит" И вот тут меня и накрывает черной волной ужаса. Есть мороженое один раз в год! Как же так жить можно, а? До сих пор непонятно. Почему его не возили из Пятигорска, до которого рукой подать? Не знаю.
Семья была большая. На Пасху завтракали в две очереди, не помещались даже в кухне, ждали на улице. По-настоящему верующими были только прабабушка и прадед. Они постились, ходили на службы и утром, сидя за праздничным столом, ломящимся от домашних копченостей, котлет, соленых помидоров и огурцов и прочей снеди позволяли себе съесть лишь половинку свяченого яичка и кусочек окорока. А для всех остальных этот праздник был поводом собраться вместе, поговорить, вспомнить умерших. Религией семьи была щедрость во всем. Самое главное - накормить. Уезжали мы всегда нагруженные гостинцами. Уже все сумки собраны, уже прощаемся, но кто-нибудь обязательно вспомнит, что забыли, забыли банку кофе, купленную специально для бабушки Ани, подождите, не уходите, вот эта банка! А в один из приездов нам так вручили котенка. Я была маленькой, котенок мне очень понравился, но он прятался в поленнице дров, я поревела и успокоилась, но прадед не мог допустить, что дите уедет без того, кто ей полюбился. Как-то изловчился и поймал малыша, полудикого, царапучего и вопящего. Кот потом долго жил у бабушки с дедушкой.
А потом начали умирать. Один за другим. Как будто позавидовал кто, что мы были дружные, любили друг друга, что нас было много, что были относительно здоровы и редко жаловались на жизнь. Прадед был молчун и эту его особенность унаследовали все дети. Молча болели, страдали и умирали. Один за другим. И семьи не стало. Остался домик, там все без перемен, так же уютно, те же половики на полах, кровати с множеством подушек, швейная машинка "Зингер" - прабабушкино приданое, свадебная фотография прабабушки и прадеда на стене и рядом красотка "Аэрофлота", улыбающаяся с календаря прошлого века. Так же плодоносят вишни и слива, вот только на Пасху двор пуст и никто не кричит радостно "Пятигорские приехали!" при нашем появлении. И мороженое уже можно купить в любом магазине каждый день.
Три раза я подходила к границе с Вечностью и три раза уже готова была услышать слова Апостола Петра: "Документики готовим для проверки", хотя какие у души могут быть документы? Даже усов и хвоста нет. Два раза был анафилактический шок, а один раз плановая операция. "Я тебя еле-еле раздышал", - сказал знакомый анестезиолог так спокойно, что я покрылась мурашками и поняла, насколько он был близок к лишению премии и разбору полетов, ну, а я к предъявлению документов и присоединению с семьей ТАМ, тогда еще очень малочисленной. А сейчас ТАМ почти все. К моему приходу папа успеет поставить вишневую наливку, бабушка нажарить пирожков, мама испечет тортик, прабабушка хлеб, да все что-нибудь, да подготовят, я думаю. И мороженое! Обязательно раздобудут мороженое! И мы сядем за стол дружно и мирно поговорим, как и в жизни. Они живы. Они живы, пока я помню о них, вспоминаю васильковые глаза прадеда, хрупкость и выносливость прабабушки, помню, как красиво они постарели и не было у них в глазах ни усталости, ни старческой мутности, хотя жизнь прожили тяжелую и трудились почти до самого конца. Помню всех. Пусть они живут здесь, в этой виртуальной реальности.