Нина пришла навестить своего мужа в больницу. Ничего страшного, просто плановая операция. Он уже поправлялся и его скоро должны были выписать.
Она стояла возле операционной, ждала хирурга, чтобы узнать, как идет выздоровление и когда муж сможет поехать домой.
Хирург Владимир Анатольевич, уже закончил операцию и собирался пойти домой, правда, совершив перед этим обход, недавно прооперированных. Но с приемного отделения поступил сигнал — срочная операция. Ранение. Владимир Анатольевич, вздохнул и, не выходя из операционной, стал и готовиться.
— Женщина отойдите, — Нину, довольно грубо отпихнула операционная сестра, открывая двери. По коридору на каталке везли девушку, закрытую окровавленной простыней, длинные волосы свешивались с каталки и беззаботно развивались.
Два санитара толкали каталку по безлюдному коридору. На один момент, остановившись около операционной, они стали осторожно заводить каталку в проем двери. Медсестра, сердито глянула на Нину и еще раз сказала:
— Сказала, отойдите.
Но Нина, никак не могла заставить себя отойти от двери, что-то, смутно знакомое, почудилось ей в этой девушке, закрытой окровавленной простыней.
— Кузнечик, — прошептала Нина. — Скажите, — она обратилась к медсестре, — скажите, кто это?
— Женщина, не до вас, — медсестра захлопнула дверь.
«Кузнечик», — пронеслось в голове, — «Господи, времени-то, сколько прошло и не думала, что увижу, когда-то».
В голове промелькнули далеко и надежно спрятанные воспоминания об уральском городе, об учебке, о всех… Кузнечик, Кувалда, Немая и Красная.
Отчисление.
И ненависть.
Как она ненавидела всех их.
И почему?
Через много лет, когда прошла ненависть, она часто думала, за что она так ненавидела их?
За что она ненавидела Кузнечика.
Именно ее?
За то, что она отказала ей в дружбе?
Нет, не отказала, а просто не заметила, а сразу прилепилась к Красной и Кувалде.
А ведь они, только они были другие, среди этих бродяжек.
Только они были из семей, случайно, попавшие туда.
И могли дружить.
Или, Нинке, именно так всегда хотелось.
Хотелось, чтобы она была центром, чтобы к ней тянулись, любили и защищали, как эта четверка друг друга.
Именно поэтому она так маниакально дралась с Кувалдой, она мстила, мстила за нелюбовь к себе.
Она была чище, лучше этих маленьких бомжей и проституток, таких как Зинка, которых привезли в учебку грязных и оборванных.
Она должна была быть главной, ее должны были любить и хотеть дружить с ней.
Как она ненавидела всех после отчисления и после того, как ее отправили работать на зону, охранницей, овчаркой.
Давно это было.
Она старалась избавиться от этих воспоминаний, забыть.
Она стала совсем другой.
Другой.
После учебки ее отправили работать в маленький город на Урале — Соликамск. Город церквей и тюрем. И тюрем в церквях. Нинка ненавидела и этот город. Хотя он был красив, особенно ранней осенью, золото листвы перекликалось с золотом куполов.
Она жила в общежитии, вместе с такими же, озлобленными охранницами. Их ненавидели заключенные зэчки, их ненавидели их родственники и очень не любили люди, жившие в этом городе.
Соликамск прославился на всю страну своими тюрьмами и люди, жившие в этом городе, легко отличали бывших зэков и их охранников, от просто обывателей.
Всю злость и ненависть Нинка вымещала на заключенных, она быстро освоила способы, как можно избить зэчку и не оставить при этом на ней следов насилия.
Нужно просто бить по босым ступням резиновой дубинкой или по ягодицам, или, совсем изощренным способом — отхлестать по соскам длинной железной линейкой.
Следов нет.
Жаловаться зэчки, вряд ли рискнут.
Начальство знало об этом, но знание свое не афишировало, а и когда-то поддерживало.
Нинка быстро сделала карьеру, от простой охранницы до охранницы второходок. А потом, довольно быстро ее перевели в Березники, в колонию строгого режима, для особо опасных рецидивисток.
Стали частыми командировки в Пермь, в СИЗО, в пересылку. Она стала ездить за рецидивистками.
— О, Нинка пожаловала! — обрадовался капитан Иванов. — Давно тебя не было. Как раз по твою душу сегодня приходят.
Двор пермской тюрьмы ничем не отличался от других тюремных дворов. Сегодня выдался первый теплый день, солнце, наконец, пробилось сквозь тучи и припекало совсем, по-весеннему.
Нинка, ухмыльнулась Иванову, но отвечать поленилась. Решила обождать автозак, в котором перевозят заключенных, на улице. По правилам, женщин и мужчин заключенных должны перевозить отдельно, но… финансирования всегда не хватало и поэтому возили одной машиной.
Правда, в машине они были отделены друг от друга. Фургон разгорожен внутри решеткой и по бокам устроены два непроницаемых «стакана» для одиночных зэков или зэчек.
Обычно так и возили, человек двадцать, а иногда, нарушая правила и тридцать мужчин и довеском двух рецидивисток.
— Мои клиентки, — хмыкала Нинка, забирая зэчек.
В Перми к ней привыкли и капитан даже пытался ухаживать, но Нинка, совсем не мечтала увидеть себя замужем за тюремщиком.
Автозак вкатился на территорию тюрьмы, с небольшим опозданием, Нинка, поморщилась, было лень шевелится и двигаться, пригрелась на солнце.
Из Автозака стали выпрыгивать заключенные, но Нинка не торопилась, «ее клиентки» будут в самую последнюю очередь, поэтому есть еще несколько минут постоять с закрытыми глазами, греясь на солнце.
— Эй, — крикнул Иванов, — вылазь, старый.
— Плохо мне, гражданин начальник, — из фургона надломленным голосом отозвался зэк.
— А мне, хорошо. Вылазь, сказал, — заорал на него капитан. — Выпихнете его, сколько можно ждать.
Нинка стояла с закрытыми глазами, почти не прислушиваясь к ругани Иванова, ничего нового, все как обычно. Крики, иногда побои. Ничего нового. Зэка, видимо, выпихнули из фургона и Нинка услышала, как он упал, почти ей под ноги. Но она, все равно не открыла глаза. Ничего нового.
— Помоги, дочка, — опять этот надломленный голос.
Нинка, нехотя приоткрыла глаза, у нее под ногами валялся, и никак не мог встать старый зэк.
— Дочка…
Нинка смотрела на зэка, отчаянно стараясь не узнавать. Нет, она давно забыла и вычеркнула его из памяти, его — предателя.
Его.
Это он виноват, что мать покончила с собой.
Это он виноват, что Нинка, теперь живет в грязной общаге и работает с зэками.
Не такая у нее должна была быть жизнь!
Она должна жить в большой и светлой квартире.
Одеваться в самых дорогих магазинах и быть замужем за таким же успешным, как когда-то, да, когда-то ее отец.
Он, когда-то, практически хозяин большого города, сейчас валялся у нее под ногами — старый зэк.
— Рехнулся, старый! — Иванов вразвалку подошел к зэку и хлестко ударил его дубинкой. — Встал быстро! И обратился как положено!
— Дочка… — прохрипел зэк.
— Я сказал, как положено, — со злостью прошипел Иванов и стал методично наносить удары дубинкой. Зэк упал в грязь и уже не пытался подняться, только закрывал голову, тихо шепча:
— Дочка…
Нинка с ужасом закрыла глаза, не зная, что ей делать. Иванов пнул зэка и распорядился:
— Заберите его. Вот, сука, — хмыкнул он, — «дочка».
— Да… — прошептала Нина.
— Нин, — он облокотился на стену рядом с Ниной, — может, в более интимной обстановке?
— Нет, — Нинка дернулась как от удара.
***
Через две недели Нинка уволилась и уехала в Питер. Почему в Питер, она не знала сама, но, казалось, что в этом красивом городе, все, должно быть, по-другому.
Она долго маялась по съемным квартирам, и долго не могла найти работу, никак не связанную с тюрьмой. Когда видели ее трудовую книжку в каком-нибудь банке или салоне красоты, от бывшего радушного приема не оставалось и следа. Пришлось встать на биржу труда, деньги стремительно заканчивались, а работа все не находилась. Инспектор, пожимала плечами и сухо говорила:
— А что вы хотите, с таким послужным списком? Остается только милиция.
Нинка согласилась. И пошла в отдел по работе с несовершеннолетними. И там, совершенно случайно познакомилась с Леней. Он был милиционер и работал в уголовке.
Но Нинка, когда-то давно, еще в Соликамске, решила для себя, что замуж за мента, она не пойдет — никогда. Но Леня был другим. Совсем другим. Он был таким, каких показывали в кино, про настоящих чекистов.
Честным.
Порядочным.
Добрым.
И любил ее — Нинку.
Такую, какая она есть.
Она мазохистки взяла и рассказала ему все.
И про отца.
Как она стояла и смотрела, что его бьют.
Он выслушал.
Помолчал.
И сказал, что это не меняет его отношения к ней.
И Нинка вышла замуж.
И поняла, чуть позже, что ей, очень повезло в жизни, что ее полюбил Леня.
И она полюбила его тоже.
Оттаяла сердцем.
***
Нинка в ошеломлении так и осталась стоять у двери операционной. Она стояла долго, очень долго, но так и не дождалась ее окончания. Санитарка выгнала ее из блока. Но она решила, что завтра обязательно придет и узнает, как прошла операция.
Владимир Анатольевич, увидев, какая операция ему предстоит, покачал головой и понял, что это надолго. И надежды на то, что операция пройдет успешно, крайне мало. А больше всего его удивило, кого ему придется оперировать.
— Ну, я понимаю, когда мужики в войнушку играют, — удрученно сказал он ассистенту, — но когда такие девочки начинают стрелять, это уж никуда не годится.
Медсестра готовила инструменты операции. Владимир Анатольевич оценивающе смотрел на пациентку:
— Да, проникающее ранение в брюшную полость и как угораздило? — удрученно сказал он, осматривая кусок металла, винтом торчащий из живота.
— Да, — вздохнул ассистент, — не внутренности, а полный фарш.
Операция закончилась глубоко ночью. Владимир Анатольевич, вышел из операционной, покачиваясь от усталости, но все еще сомневаясь в успехе.
— Доктор, — к нему подошли две девушки, — доктор, как прошла операция? — требовательно спросила одна с красными волосами.
— Как вы сюда попали ночью?
— Доктор, если нам будет нужно, мы и в Белый дом ночью пройдем, — сказала Машка устало и ткнула ему корочки.
— Лучше скажите нам, — Лика схватила доктора за халат, — она будет жить? Доктор! Мы, — она всхлипнула, — мы не можем еще и ее потерять!
— Не знаю, — сказал Владимир Анатольевич. — Правда. Не знаю. Мы сделали все. Все зависит только от нее. У нее же внутри ну ничего живого не было, девочки. Молодцы, что осколок не стали вытаскивать, иначе бы точно, не было надежды. По кусочку собирали, понимаете?
— Понимаем, — тихо сказала Машка. — Понимаем. Только мы без нее не можем. Понимаете?
— Теперь только ждать. И вам, и мне.
— Сколько?
— Не знаю.
***
Две недели Натка лежала, безучастная ко всему. Машка с Ликой приходили в больницу рано утром, поздно вечером их выгонял дежурный врач.
Через день приезжал Виталич, привозил конфеты и фрукты. На слова Машки, что Натке до фонаря сейчас его фрукты, он грустно улыбался и все равно привозил.
Машка с Ликой сидели и попеременно держали Натку за руку, разговаривали, читали и рассказывали новости.
Раскатов резко постарел, приходил, глядел, вздыхал, гладил девчонок по голове, говорил, что надо держаться и нервно курил. У него держаться не очень получалось. К концу второй недели у всех совсем сдали нервы.
Виталич, стал волком поглядывать хирурга. Хирург отделывался словами, что состояние стабильно-тяжелое.
Раскатов курил, курил и курил.
Лика и Машка совсем перестали есть. Заходя в палату, старались улыбаться, но выходя — ревели, почти навзрыд.
Раскатов обнимал и успокаивающе похлопывал по спине, стараясь, чтобы девочки ни увидели его слез.
К конце второй недели Машка зашла в палату, посмотрела на Лику, которая держала Натку за руку и сидела, сгорбившись, маленькая и несчастная, посмотрела на Натку, хмыкнула и сказала:
— Она, — Машка ткнула пальцем в Натку, — она, просто издевается над нами. С@чка. Лежит, молчит и слушает, как мы тут все, убиваемся.
Лика, удивленно посмотрела на Машку:
— Машуня, ты чего?
— Я? — злобно спросила Машка. — Я ничего. Сколько можно над нами измываться? Если завтра в себя не придет, — Машка мстительно посмотрела на Натку, — я, я… я изобью ее!
— Машуня… — Лика встала и обняла Машку, — Машуня, ты просто очень нервничаешь, надо потерпеть. Правда. Все хорошо будет. Натка поправиться. Она не может нас бросить. Она же знает, что мы не можем без нее.
— Да?! — Машка дернулась и обиженно засопела. — Знает она… Чего тогда?
— Машуня. Она поправится. Обязательно.
***
Она поправилась. Через три дня Натка открыла глаза. Разговаривать она не могла, была очень-очень слабая.
— Тебе повезло, Мурашки, — мстительно-раздраженно сказала Машка, — сильно повезло! Еще день и я бы убила тебя своими руками!
Натка удивленно и немного отстраненно смотрела на Машку. В это время в палату тихонько зашла Лика:
— Машка, твои угрозы в коридоре слышно, что… — Лика увидела Натку и завизжала, — Машка, господи, Машка, — Лика трясла Машку за руку, — Машка, она очнулась!
— Очнулась она… — еще сердито сказала Машка. — Зараза.
— Машка, дурища ты! Натка жива! — Лика размазывала слезы и целовала Машку. — Жива, понимаешь! А ты ругаешься на нее. Дурища!
— Натка, с@чка ты… — Машка ревела и не стеснялась этого, — Господи, мы чуть с ума не сошли. Натка, как же я люблю тебя!
***
Нинка, приходя навестить мужа, обязательно заходила на пост медсестры узнать как дела у Натки, но так и не могла решиться, зайти в палату. Она издалека смотрела на Лику и Машу, переживала, но… не могла решиться. Но, однажды случайно столкнулась с Машкой нос к носу, разволновалась, кивнула и хотела уйти.
— Стой! — Машка схватила Нину за рукав. — Это ты все время спрашиваешь у медсестер про Натку?
— Да. Не волнуйся, Маш, я не…
— Я не волнуюсь. Нин, я рада тебя видеть.
— Да? — Нинка удивленно посмотрела на Машку. — Не ожидала, правда… Понимаешь, увидела, как Кузнечика привезли, с ранением… так страшно стало.
— Пошли, — Машка решительно поволокла ее в палату. — Лика с Наткой, мне не простят, если я тебя не приведу.
Нинка осторожно заглянула в палату, посмотрела спящую на Натку и на Лику.
— Лика, смотри, кого я встретила! — Машка впихивала Нинку в палату.
— Тихо ты оглашенная, Натка спит. Нина?
— Да… ох, не ожидала я вот так встретиться.
— Нина, проходи, Натка скоро проснется. Чай будешь?
Они пили чай и долго, долго разговаривали. Нинка рассказывала о себе, слушала о девочках, вздыхала и когда собралась уходить сказала:
— Простите меня, девки… какая я сволочь была, даже страшно.
***
Восстановление шло не очень быстро. Правда, хирург говорил, что Натке сильно повезло, что после такого ранения и все обошлось. И вообще, он сильно сомневался в успешном исходе. Но Натка очень хотела жить и справилась.
Он приходил два раза в день, проверять такую необычную пациентку. Сегодня он собрался с духом и решил поговорить с ней. Начал бодро-фальшиво, как все доктора, когда сообщают, весть, мягко говоря, не очень:
— Ну, как у нас дела?
— Намного лучше, чем когда привезли к вам, доктор, — Натка слабо улыбнулась.
— Чувство юмора, это прекрасно. И при вашем ранении, просто чудо, что вы остались живы.
— Доктор?
— Да, да… я хотел поговорить с вами, — Владимир Анатольевич стал долго и туманно рассказывать Натке, о том, как прошла операция, о том, как ювелирно сшили у нее все внутри.
— Доктор?
— Да, — хирург вздохнул и решился, — вы умная девушка, от вас не скрыть… Да, я должен сообщить вам, не очень приятную новость, но, правда, на фоне того, что вы вообще остались живы и уже почти здоровы, — Владимир Анатольевич дернулся и подумал: «черт, совершенно невозможно врать, глядя в такие глаза».
— Доктор?
— Наташа, — он выдохнул и сказал, — нам пришлось удалить матку. Мы не смогли ее спасти.
— Это все?
— Контузия. Но при аккуратном отношении к себе, — хирург выразительно посмотрел на Натку, — все будет хорошо.
— Понятно.
Натка молчала весь день, вечером, когда ушли девчонки, она достала своего пупса. Долго и внимательно рассматривала красные пометки на тряпочном тельце, вспоминая, как он получил свои шрамы, осторожно трогала их пальчиком, словно боясь сделать ему больно.
Вздохнув, Натка достала красный фломастер и нарисовала большой страшный шрам через весь живот. Подумала и поставила большую жирную красную точку ему на голову. Посмотрела на него еще, погладила.
— Да, бедолага… — сказала Натка, — когда-то беленький был, чистенький, а теперь? Смотри, почти весь в красных шрамах. Места живого нет совсем. И что делать будем?
Пупс промолчал, тараща бессмысленно нарисованные глаза.
— Да, советчик ты еще тот, — вздохнула Натка и спрятала его под подушку.
Утром в палату пришли девчонки. Машка, как всегда, заняла все пространство, разговорами, гримасами и ужимками. На радостях кокетничала напропалую с хирургом.
Владимир Анатольевич, немного опасался Машки, не понимая, почему. Ему вообще было сложно общаться с ними. Разговаривая с Наткой, он чувствовал, что она смотрит ему прямо в душу, как можно, что-то скрыть от таких глаз?
Машка, как шаровая молния, он просто не знал чего от нее ждать и как вести себя с ней.
Лика, спокойная и после того как Натка начала поправляться, умиротворенная, как Будда. Он не мог сопоставить этих необычных девочек, с их еще более необычной работой. От этого ему делалось тревожно в их присутствии, он робел, волновался и сразу начинал злиться, на себя за все эти чувства.
Когда, наконец, закончился обход и девочки в палате остались одни, Натка собралась с духом и сказала:
— Знаете, — Натка внимательно посмотрела на Лику и Машу, — нам тридцать…
— И? — Машка вопросительно уставилась на Натку.
— А юбилей-то мы так и зажмотили.
Продолжение ЗДЕСЬ
Анонсы Telegram // Анонсы в Вайбере подпишитесь и не пропустите новые истории
Спасибо за прочтение. Лайк, подписка и комментарий❣️❣️❣️
Книга написана в соавторстве с Дмитрием Пейпоненом. Каноничный текст на сайте Проза.ру
НАВИГАЦИЯ по роману "Взрослая в пятнадцать" ЗДЕСЬ (ссылки на все опубликованные главы)