Не знаю, как я поняла это, но поняла сразу: я не входила в число любимых им хорошеньких женщин. Он искал меня взглядом чекиста, выслеживающего в толпе врага.
Франсуа подошел ко мне почти вплотную и взглянул с чувством непередаваемой гадливости. Земля медленно поплыла из-под моих ног. Он пожал мою руку, улыбнулся и что-то сказал по-французски, а взгляд чекиста в это время продолжал исследовать мою черепную коробку. Он проникал туда через зрачки, и не было никакой возможности отвернуться или уклониться.
После этой короткой, но болезненной операции Франсуа очень радушно обнялся и расцеловался с Жаном. Подошла Николь. Она была моложе своего мужа лет на двадцать – живая разговорчивая брюнетка. Николь поприветствовала меня как своего лучшего друга, улыбнулась самой искренней и теплой улыбкой, после чего я окончательно перестала что-либо понимать.
Жан, впрочем, тоже. От меня не ускользнул его обескураженный вид и недоуменные взгляды, которые он бросал на Франсуа, когда мы уже сидели за столом. Никто не хвалил приехавшую с ним хорошенькую женщину и не отвешивал ей комплименты. Ни «бон-бончика», ни «красотки» - только редкие зондирующие взгляды черных глаз.
У Жана глаза карие, но не такие темные, как у Франсуа. Жан смотрит мягко и немножко растерянно. У Франсуа же зрачки как гвозди, обращенные к тебе не шляпками, а острием. А ведь они близнецы.
Жан-Франсуа родовое имя в их семье. Когда рождаются мальчики-близнецы, его делят между ними наполовину, а если сын один, он получает имя полностью. Отца Жана звали Жан-Франсуа, так же он назвал своего сына, ну а сам остался просто Жаном. Дети его очень хорошо устроены. Сын бизнесмен, что-то связанное с инженерными технологиями, а дочь занимает достойный пост в госструктурах.
Наша четверка расселась в «президиуме», т.е. во главе этого длинного, уходящего вдаль стола. К нам были обращены все взгляды, потому что Франсуа был организатором и бессменным председателем этих сборов, и его, как я поняла, здесь очень любили. Одна из дам, грузная, похожая на нашу офисную тётю, подняла бокал и предложила пить за организатора. Все захлопали в ладоши и залопотали на смеси французского и английского. Франсуа поднялся, послал в зал лучезарную улыбку, слегка поклонился присутствующим, сказал небольшую речь, после которой все опять чему-то обрадовались.
Они радовались здесь беспрестанно и по любому поводу. Возьмёт слово Франсуа или кто-то другой, у всех это вызывает море разливанное веселья и разговоров. Радовались даже по поводу заказываемых блюд. Пришла толстая официантка, и все начали горячо обсуждать меню. Жан переводил мне. Из предложенных блюд мы с ним выбрали лосось с салатом (не наелись у Даниэль), а на второе — паэлью. Феминистки вступили в горячий спор. Кто-то хотел картошки со свининой, кто-то паэлью, а полная женщина, тётя из офиса, подбила половину зала скандировать: «Па-эль-я! Па-эль-я»! Я не совсем поняла, к чему это, но выходило у них очень задорно. Хотела спросить у Жана, почему они кричат, но он в это время был отвлечен разговором с Франсуа.
Николь была воплощение любезности. Она села по правую руку от меня, лицо ее казалось оживлено и открыто. Это тип немножко суетливой, многословной, но безвредной женщины. Мы перебросились с ней несколькими фразами, и кажется, я ей действительно понравилась. Я могла ей понравиться вот по какой причине: по дороге в Орлеан Жан рассказал мне, что Даниэль и Николь не переваривают друг друга, следовательно, враг Даниэль - друг Николь. Ну что ж, мне все равно. Я не жду к себе любви, я только хочу, чтобы на меня не смотрели, как на врага народа.
Лосось оказался на самом деле чем-то средним между рыбными котлетами и колбасой. Во вкусе весьма слабо угадывалась рыба. Я попробовала кусочек и отставила – как-то неприятно не понимать, что ты ешь. Потом принесли паэлью. Ну не знаю... Мой плов лучше. И Жан это подтвердил, не доев свою порцию. Я расковыряла мидии и съела креветку, этим и ограничилась. Белое вино было как обычно. Вообще плохих вин я тут не пила, даже в забегаловках. Мило посидели, благодаря Николь. Она создавала за столом теплую, дружественную атмосферу. Франсуа еще позондировал меня своим черным глазом и отстал, смирившись с тем, что я существую.
