Где та грань, когда это не исполнение заповеди, а какое-то надругательство над самим собой?
Это очень нужный вопрос о личных границах христианина. Постепенно с течение жизни каждый из нас находит какой-то модус своих границ по отношению к другим людям. Потому что без нахождения этого нас просто нет. Можно сказать об удивительном искусстве человеческого общения, так, чтобы, с одной стороны, мы были субъектны, с другой стороны, были доступны, потому что любая крайность в отношениях: либо поглощение, либо, наоборот, полное игнорирование — непродуктивны, разрушительны, причём абсолютно одинаково. Отец Эмилиан глубокие вещи пишет и по этому вопросу.
«Мы знаем, что главный признак нашего посвящение себя Богу в том, что мы отдаём Ему самих себя, становимся Его рабами. Мы должны отречься даже от своей души и принести её Богу. Но для того, чтобы что-то отдать, надо этим владеть. Я не могу сказать, что я отрёкся от самого себя и отдал себя Богу, если я собой не обладаю».
То есть движение по направлению к Богу всё равно начинается через движение внутрь самого себя: познай себя. Понимание, а кто ты есть, что ты, что в тебе природное, что наносное, где эта граница пролегает — это же тоже не какая-то статика, это не какая-то логарифмическая задача сложная, которую нужно решить. Это тоже процесс, определённое действо протяжённое, скорее, творчество — выстраивание понимания, а кто ты. Более того, это имеет самое прямое отношение к христианской Церкви, потому что не просто так в Церкви мы по сей день произносим ектенью об оглашенных: «Елицы оглашеннии, изыдите». Понятно, что она у нас сейчас полностью обессмыслена. И через обессмысливание самой этой ектеньи, самого статуса оглашенных мы разоблачаемся, мы обнажаемся, мы сами себя перестаём ощущать сакральным единством.
Я очень хорошо знаю по опыту преподавания, насколько огромное значение имеет каждый студент в аудитории. В магистратуре мало людей, человек десять. Одно дело, когда они сидят все, а когда кого-то нет — совершенно другая обстановка. Бывает остались только те, кто на одной волне, они чувствуют друг друга — вообще другая атмосфера. Так вот, христианские агапы, эта сокровенность и неразрешение внешнему непосвящённому человеку входить туда — это и есть очень жёсткое выстраивание внутренних границ. Почему? Потому что человек, который ещё не проникнут духом, который ещё не живёт по Евангелию, у которого совершенно другая операционная система внутри, он, даже имея самые светлые, самые лучшие намерения, разрушит эту сонастроенность людей, ради которой люди собираются, только при которой и происходит Таинство Евхаристии.
Осуждение ближнего
По факту мы постоянно осуждаем друг друга, причём осуждаем не только в негативном плане, но и в положительном. Это значит, навешивание определённых фиксированных ярлыков на лоб того или иного человека. В примитивном виде это выглядит так: хороший или плохой. К сожалению, мы, подавляющее большинство, так себя и ведём. В чём здесь проблема? В том, что как только вы повесили ярлык, этот человек перестал для вас существовать, вы общаетесь с ярлыком — вы его убили, вы его умертвили. Для того, чтобы начать общаться с живым человеком, вам надо оторвать этот ярлык и быть готовым к любым неожиданностям, к любой непредсказуемости от этого человека. Наш мозг устроен так, что он не любит никакой непредсказуемости, он хочет определённости, он хочет, чтобы всё расставили по полочкам, всё разложили, всё категоризировали.
Заповедь о неосуждении — это глубочайшая заповедь. Без чего никакие подлинные отношения невозможны. Потому что вы всё равно будете общаться с проекцией себя самого. А проекция — это подлая вещь. Потому что мы навешиваем на других те самые ярлыки, бессознательно чаще всего, которых сами боимся. И таким образом появляется образ врага. А если человек ещё дал какой-то повод, то всё, мы уже точно знаем, что, да-да-да, это тот самый, потому что мы нутром чуем, какой он. А мы на самом деле с кем разговариваем? Мы с собой разговариваем — этого человека у нас там и не появилось.
Любовь никогда не перестаёт
Любовь есть дыхание жизни. Всё бытие пропитано любовью. Сонастроенность – это когда человек ощущает, проживает любовь Божию в самом себе, это выводит его в синхронизацию со всем бытием. Он вместе с апостолом Павлом начинает говорить: «Мне что жизнь, что смерть, и умереть со Христом, и жить с Ним — мне всё хорошо». Она и поэтому-то никогда не перестаёт, что не перестаёт бытие. Бог и есть любовь. «Бог любы есть». Язык здесь уже ограничен...
У Бога все живы. Весь мир, всё бытие живёт и дышит духом Божьим. И те люди, которые приходят, и те, которые уходят, всё равно, рождаются ли, уходят ли, пребывают в Боге. Общаясь с Богом, проникаясь Богом, не как каким-то тираном, который в отчуждённых отношениях с нами находится и только и думает, чтобы причинить нам ту или иную боль, а общаясь с Тем, Которым всё живёт, дышит и существует, мы неизбежно начинаем любить тех, кто ушёл, как одно из произведений, одно из отражений Единой Божественной Сущности.
Но вы не можете любить всех, любить то, с чем вы не были в каких-то отношениях. Потому что этого человека пока для вас нет — он всего лишь абстракция.
Почему мы любим святых? Потому что мы входим с ними в определённые отношения. Через молитву, через чтение их житий, входим в отношения через ту или иную помощь, которую они нам являют. Мы не можем сказать, что святые для нас неведомые.
У меня радикальным образом изменилось отношение к преподобному Порфирию Кавсокаливиту, удивительному святому ХХ века, абсолютно харизматичному человеку. Как-то краем глаза я посмотрел его труды, мне они не понравились, показались слишком уж такими простецкими, эмоционально откровенными, необоснованными, неаргументированными, в них нет того богословского пафоса, к которому, вероятно, я привык. Но когда я оказался на Крите в монастыре Хрисопиги, который им окормлялся, и увидел тех сестёр, которые его лично знали, послушал, что они о нём рассказывали, реальные ситуации, я просто в него влюбился, без всякого чтения какой бы то ни было литературы — это всё уже пришло потом. Я понял, что это такая мощь, это такая глыба именно христианскости — полноценной, настоящей христианской любви.
У нас внутри стоит мощный генератор самости, который старается всё заполнить: больше, больше, больше — и так до предела. Но смысл всех аскетических трудов как раз в том, чтобы высвободить небольшое пространство, чтобы было куда войти любви. Я абсолютно уверен, что человек, у которого меньше самости, по определению больше любит. И наоборот, у которого эта самость просто из всех щелей вылазит, то ему крайне сложно полюбить. Потому что принимая другого в отношениях любви, мы ущемляем себя. И тут есть закон прямой зависимости от того, насколько мы уменьшаем своё для того, чтобы допустить чужое.
Есть, конечно, искусство любви, которое, как и любое искусство, требует технологий. Есть элементарные правила этикета, есть правила уважения — это всё тоже проявления любви. Даже если внутри вас этой любви нет. Но, точно так же, как в любом творческом деле, кроме техники ещё должно быть вдохновение, ещё и должно быть это внутреннее горение. Точно так же и здесь, при наличии работающей технологии, требуется и вот это Божественное присутствие, Божественное вдохновение, которое создаёт из вашего взаимодействия технологии и духа подлинный шедевр.
Сколько раз я встречал людей, искренне, горячо любящих, но абсолютно невоспитанных, некорректных. В этой своей простоте некорректности по глупости приносящих очень серьёзные душевные травмы другим людям. Просто в силу своего простецкого воспитания, в силу какой-то специфической среды, в которой они выросли, они не понимали, что многие вещи, для них очевидные и нормальные, кого-то могут просто повергать в шок и разрушать. Поэтому важно воспитание любви как именно культуры отношений, культуры принятия другого человека, культуры разрешения другому быть не таким, каким я хочу его видеть.
С другой стороны, открытие своего собственного сердца через уменьшение эгоцентризма для того, чтобы дух Божий приходил и открывал в нас хотя бы иногда вот эти кладовые любви сверху, с Неба.
