Напомню, что не существует, по крайней мере академически и официально, собственно - христианской философии. Странным образом христианство выступило скорее в роли ведомого всякими изменяющимися мирскими философскими системами - куда бы они ни вели - нежели в роли их преобразователя и вождя. Я еще раз коснусь этой досадной, но интересной картины, а в последующих публикациях мы с вами начнем созидать новое - христианскую философию.
Продолжаю, по просьбе читателей делиться фрагментами моих лекций по христианской философии. Этот материал может показаться сложным некоторым читателям, поскольку с философией у нас ассоциирует обычно некая абстрактная, сложная и ни на что ни годная "наука". И так оно и есть - мирские философии - это идолы, имплантированные в наше сознание. Избавиться от них помогает настоящая христианская философия.
Всякая метафизическая картина мира (а ее и создает философия), отражаясь в нашем восприятии, вырабатывает определенные виды мышления. Так, античность подняла на должную высоту математику и геометрию, что послужило основой для возникновения (в тот же самый период) логики не только как науки, но и как основного способа мышления.
Средние века подхватили знамя логики у дряхлеющих философов и водрузили его на вершину соборной мысли. Почему математика (линейная математика) и построенная на ней формальная логики завладели правами на мыслительные процессы эпохи античности и средневековья? Потому что этим эпохам свойственен был крайний дихотомизм: все существующие понятия делились на земную, ущербную, акциденцию и вечную, неизменную, принадлежащую к миру идей, субстанцию.
Оперировать понятиями акциденций греки не желали: акциденции слишком изменчивы, слишком ненадежны, неустойчивы, слишком случайны (отсюда и название – акциденция - случайность). Они влачат свое существование не земле, – и пусть влачат. Им нет хода в упорядоченный, стерильных мир идей, которыми оперирует разум в силу своего происхождения от мира идей. Поэтому разум может и должен работать с понятиями неизменными – то есть субстанциями. Самым ярким примером такой работы разума является линейная математика. Два плюс два равно четыре, а пятью пять – двадцать пять.
Линейная логика отличается от математики лишь тем, что вместо непреложных цифр она имеет дело с непреложными идеями. Конструкции, уравнения, операции – все оставалось таким же, как и в математике. Математика и логика сделались важнейшими дисциплинами. Никто не хочет усомниться в их полезности, отмечу лишь их ограниченность. Являясь результатом крайнего абстрагирования линейное мышление имеет дело одновременно со всем и ни с чем. Действительно, сколько будет два слона плюс четыре зубочистки? Я затрудняюсь ответить на этот вопрос.
Линейное мышление возникло путем искусственного расчленения предметов на субстанцию и акциденцию, а потому часто оказывается нежизнеспособным. Претендуя на точность, оно на самом деле приблизительно: ведь в мире не существует двух совершенно одинаковых людей, коней, яблок или других предметов и явлений, соединив которые можно было бы удвоить результат. Поэтому оперировать этими понятиями можно лишь условно. Дуализм взрастил понятие "реального" мира идей в противоположность миру материальному, который, искусственно и гипотетично лишенный "идеи" или "души" представляется ущербным, хаотичным, разлагающимся, недостойным подсчетов и прогнозов.
Жизнь, однако постоянно вносит поправки в этот искусственный идеализм линейного мышления. Помните, как решал задачу Буратино? Задача была проста, но Буратино предложил неординарное решение. "Представьте, что у вас два яблока, " – сказала ему Мальвина. И Буратино, этот предвестник динамического мышления, тотчас поправил: "Но у меня ведь нет двух яблок." "Но вы представьте, " – настаивала Мальвина. Буратино только пожал плечами и, видимо, представил себе пару сочных яблок. "А теперь представьте, - продолжала Мальвина, - что некто забрал у вас одно яблоко. Сколько яблок у вас остались?" "Два", - не моргнув глазом отвечал Буратино. "Ну, вы подумайте, - уговаривала его Мальвина, - ведь некто забрал у вас одно яблоко. Сколько у вас осталось?" "Два. Ведь я же не отдам этому некто свое яблоко". Разочарованная Мальвина вздохнула: "Так, с математикой у нас ничего не получится".
Действительно, с такой математикой (при всех ее несомненных преимуществах) не всегда все получается. На самом деле, в самой первой задачке, которую Бог задает (Он же ее и решает) в повествовании о творении заложены совершенно другие принципы. "Да прилепится человек к своей жене, и будут одна плоть". Либо Бог не знает математики, либо Он представляет здесь иной образчик мышления. Если бы Бог разделил Адама и его жену на субстанции и акциденции и занялся бы сложением субстанций, то Он пришел бы к цифре два. Но Он не делает этого. Для Него не существует такого деления. Адам и Ева – это "плоть", а не отвлеченные величины. Они – "души живые".
Надо отметить, что Адам плюс Ева – это и все мы. Их можно засчитать за одного, а можно результат сложения расценивать в миллиардах. Греческое линейное мышление здесь складывает свое холодное оружие логики. Это мышление верно лишь в том случае, когда за цифрами ничего не стоит, а следовательно оно бесплодно. Я не хочу умалять его важности, я только ставлю под сомнение его исключительность.
Русский философ Лев Шестов заметил: "Но ведь один и один только в математике равняется постоянно двум, а в действительности бывает и так, равняется и трем, и нулю. Когда природа сложила Софрониски и повивальную бабку Фанарету, в результате получилось не два, а три, причем третий, Сократ, оказался много большим, чем оба первоначальных слагаемых, вместе взятых…
Арифметика правомочна только в подвластном человеку мире "идеального" – может быть, главным образом уже исключительно потому, что этот мир самим человеком и создан и потому покорен своему творцу. В мире же реальном иерархия другая.… Там вообще законы, - другие, может быть, туда с законами и соваться не всегда дозволительно, ибо монастырь-то ведь чужой и устав нишах там знать не хотят". Лев Шестов, Сочинения (Москва, Наука, 1993), 1:35.
Модернизм
Попытка подновить, подлатать это мышление, вдохнуть в него новую жизнь пришла со становлением эпохи модернизма. Модернизм сделал акцент на искусственной привязи абстрактных принципов, вычисленных греческой философией, к некоторым земным понятиям с утилитарной целью. Но модернизм не был способен действительно соединить "субстанции" с "акциденциями", то есть вновь анимировать величины этого мира. Это была всего лишь попытка распространить абстрагирование на категории мира, которые внезапно стали "реальными", более того, единственно доступными для человеческого опыта осмысления.
Модернизм желал рассматривать предметы и явления в их динамике и соотношении друг с другом. С этой целью, в дополнение к формальной логике был привлечен другой мыслительный инструмент греков - диалектика. Диалектика говорит о противоречивостях. При этом противоречивости выступают в качестве необходимого условия для побуждения сознания к размышлению. Греки рассматривают диалектику как отображение происходящих в мире, во времени изменений. Надо отдать, должное Платону, который в своих диалогах "Софист" и "Парменид" наделяет противоречиями и высший мир идей, который, к примеру, равен себе самому и не ровен, тождественен себе и переходит в свое "иное", едино и множественно. Но для Платона этот подход, скорее всего, является инструментальным, дающим возможность человеческому разуму как-то отражать высший мир.
Модернизм прочно усвоил греческое наследие, принимая диалектику и как инструментарий, и как движущую силу. Кант, хотя и указал на значение противоположных сил в физическом и космогоническом процессах, рассматривал диалектику как иллюзию, которой надобно знать свое место. Гегель представил весь ход мира как порожденный отрицанием односторонних определений. Материалистическая диалектика своим главным тезисом выдвинула противоречие. В учении о противоречиях она вскрывает движущую силу и источник всякого познания и развития.
На первых порах мышление эпохи модернизма работало и даже привело к стремительному интеллектуальному прогрессу. Но с течением времени ограничения все явственные просвечивали и в этой схеме. Многое в науке не поддавалось исчислению и осмыслению, подчиняясь лишь непонятному и пугающему для человека понятию хаоса. Броуновское движение, нелинейная математика, теория относительности – все это показало, что модернизм – это всего лишь несостоявшийся неоплатонизм.
Дойдя до порога двадцатого столетия, однако, модернизм разочаровался в себе и отказался идти дальше. Начал формироваться постмодернизм, который решал все проблемы одним ответом: "Не знаю. Думай сам. Как придумаешь – так оно и есть". Постмодернизм понял, что решить проблемы при помощи "приблизительности" (как это пытался сделать умирающий модернизм) невозможно. Знаменитый "эффект бабочки" это наглядно иллюстрировал. Следовательно, нужно во главу угла поставить понятия неопределенности и относительности. Однако действительно ли все относительно?
Ведь это, говоря языком самого постмодернизма, еще относительно и неопределенно. Кроме того, у относительных результатов есть один существенный недостаток: они вовсе и не результаты. Впрочем, об этом никто сегодня и не спорит.
Что же остается? Каким быть мышлению, если оно желает быть плодотворным? Вот об этом я и надеюсь поговорить с вами, уважаемые читатели, в ближайших публикациях.
