Наконец-то, уступая настойчивым уговорам моей последней и ныне действующей жены, опишу мои встречи с разными знаменитостями (кого помню) в течение всей моей многострадальной и сумбурной жизни.
Рассказывать и хвастаться своими знакомствами с известными людьми - признак дешевого снобизма. Тем более, что каждый из нас каким-то образом видел или встречался со знаменитостями. Это не что-то особенное и в этом нет никакого смысла. Но люди тщеславны. Некоторые используют знакомства в корыстных целях. Или просто прихвастнуть. Некоторые свои знакомства просто выдумывают, подобно Шуре Балаганову и его «братьям». Некоторые стараются хотя бы постоять рядом или сфотографироваться со знаменитостями, выдумывая топом целые истории «знакомства».
В свое время, занимаясь наукой, мне приходилось встречаться со многими известными учеными и администраторами. Но это были деловые или, как говорят, «шапочные» знакомства. Они не интересны ни для меня, ни для кого-нибудь еще.
Здесь я опишу такие встречи, которые были связаны с какими-то важными для меня событиями, кусками моей жизни, людьми, которые оставили у меня особую память. Конечно, большинство этих событий были очень давно, поэтому память сохранила о них довольно отрывочные воспоминания, отдельные фрагменты, которые в подробную картину не укладываются. Что-то вспоминалось потом, какие-то детали приходилось домысливать, следуя логике событий. Но сами эти события неоспоримо имели место быть, и их подлинность и искренность изложения могли бы подтвердить такие авторитеты, как барон Мюнхгаузен, Тартарен, Гулливер и Гаргантюа.
Собственно говоря, это больше история про меня самого, чем про описываемых людей. Как правило, я всех знал очень мало. Но у них есть одна общая черта, которой у большинства из нас нет: какое-то внутреннее чувство исключительности. Это фрейдовское понятие «собственной значимости», которое для некоторых имеет большое значение. Оно нарабатывается со временем, его наращивают, как жировую прослойку. Ее подогревают извне подобострастные голоса ближайшего окружения. Ее откармливают, как свинью на убой. Более образованные относятся к этому с некоторым снисхождением и даже юмором, но полностью не отвергают. Некоторые, потщеславнее, купаются в этом, как в молоке, испытывая физиологическое удовольствие. Потом они без этого наркотика не могут обойтись и остро переживают падение к себе интереса. Вспомните знаменитых актрис и актеров, переживающих забвение публики. Для многих это заканчивалось трагически. В какой-то мере подобное испытывают все люди. Все хотят внимания и похвалы, одобрения и восхищения.
Теперь вы все усвоили, и можно начинать.
Прежде всего, следует упомянуть о тех знаменательных людях, с которыми в той или иной степени я состоял в родстве.
1. Первая знаменитость - Николай Александрович Морозов, известный химик и революционер, просидевший узником в Петропавловской крепости почти 30 лет.
Какое это было родство, точно не знаю, но я помню, как сидел у него на коленках, а он гладил меня по голове.
К осени 1945 года наше семейство полностью вернулось в Ленинград, меня определили в детский сад, куда я проходил целый год до поступления в школу.
Надо сказать, что в послевоенные годы у четырех ленинградских сестер Кузьминых была традиция собираться на все праздники - Новый год, 1 мая и 7 ноября, а также на юбилеи за общим столом поочереди у каждой сестры. Позже присоединилась и пятая, старшая, сестра, тетя Настя, переехавшая к дочери в Приозерск. Собирались преимущественно у нас, поскольку с 1948 года мы жили в комнате, площадью 37 квадратных метра, и у Скалонов, у которых было три комнаты в большой коммунальной квартире. Тетки пекли разные пироги и торты, месили салаты, соревнуясь в кулинарном искусстве.
На 7 ноября 1945 года мы собрались у Скалонов. Они жили на верхнем этаже в последнем доме по улице Союза печатников. В этом доме жило много ученых и сотрудников, работающих в институте цитологии, что располагался рядом на пр. Маклина (теперь Английский пр.). А муж тети Тоси Иван Саввич Скалон работал в этом же институте.
В тот день после первой порции пирогов все мы пошли навестить своего родственника, дядю Колю, который жил по этой же лестнице несколькими этажами ниже. В каком родстве и к кому, так для меня осталось неясным. Но он знал всех сестер по имени, а они называли его дядей.
В отличие от нас всех, у дяди Коли была отдельная квартира. Помню, меня поразило обилие кожаных диванов и кресел черного цвета и специфический запах старинной мебели. В квартире был большой беспорядок, поскольку Морозовы готовились к переезду в Москву. Поэтому никаких застолий не было. Мы просто посидели, попрощались и вскоре ушли.
Дядя Коля оказался глубоким стариком с седой бородой, У него был хриплый голос и почти прозрачные глаза за толстыми стеклами очков. Сидя в жестком кресле, он усадил меня на колени. Затем стал высчитывать, в каком родстве к нему я нахожусь, и пришел к выводу, что прихожусь я ему внучатым племянником. Я сказал, что он тогда мне приходится дедушатым дядей. Ему это очень понравилось, и он долго смеялся, повторяя «надо же - я дедушатый дядя».
Но именно это запомнившееся мне признание Н.А. Морозова свидетельствует о моем родстве с этим великим ученым и человеком.
Несколько лет назад, по случаю, я побывал около этого дома. Его фасад отремонтировали. На нижних этажах расположились офисы каких-то фирм. Но памятных досок ни Н.А. Морозову, ни академику Л.А.Орбели, основателю института цитологии им. П.Ф. Лесгафта и жившему здесь же, на стене дома не осталось. Очень жаль, что память о великих жителях города не сохраняется потомками.
2. Вторая история о родственных корнях была рассказана мне дядей Сашей (старший брат матери). Он сам по себе знаменитость. Окончив ленинградский Горный институт по отделению металлургии, он работал на Ижорском заводе. За время учебы и особенно работы дядя Саша вытащил из Симбирской губернии, потом Ульяновской области, всех своих братьев и сестер, вместе с их матерью. Всех определил на учебу в разные институты.
Сам дядя Саша за свои профессиональные заслуги был включен в группу специалистов, которой И. Сталин поручил сделать проект первого отечественного прокатного стана. Дядя Саша вместе с будущим академиком Целиковым был командирован за границу для изучения опыта передовых стран мира. Они побывали в США, Канаде, Германии, Франции, Англии, Бельгии. А по возвращении в Москву в образованном ВНИИ тяжелого машиностроения (где директором был назначен Целиков, а замом по науке - дядя Саша, т.е. Александр Дмитриевич Кузьмин) они спроектировали и построили на Новокраматорском заводе первый советский блюминг. За это они были награждены Сталинской премией. За следующие проекты прокатных станов дядя Саша получил еще Ленинскую премию.
Так вот, сидя после вечернего чая в гостиной его дачного дома в Старых Омутищах, дядя Саша рассказал мне о своих поисках родовых корней, которые он предпринял по выходе на пенсию. Он поведал, что наш род исходит от княжеской семьи Ребровских, которые приобрели титул благодаря каким-то женитьбам с княжескими отпрысками. Ребровские - выходцы из польской ветви дворянских семей. Где они жили - дядя Саша не знал, но знал, что будущий царь Иван III занял большую сумму денег у Ребровских на осуществление Литовского похода. Однако после удачной войны Царь денег не отдал, отделавшись каким-то орденом и земельным наделом в отвоеванном недавно Поволжье. Вот это наш должник:
Следующие Ребровские стали требовать возмещения долга у Ивана IV. Тот денег отдавать не захотел. А чтобы от него с этим долгом отвязались, во время развязанной им опричнины, подверг семейство репрессиям. Они были сосланы в Поволжье, где осели и обосновались на территории будущей Симбирской губернии в окрестностях Сызрани.
История, конечно, интересная, но никаких документов я сам не видел. Однако позднее, я установил, что в реестре дворянских родов Симбирской губернии на середину XIX века фамилия Ребровских действительно числится. Более того, в «Общем Гербовике дворянских родов Всероссийскиа империи» (ДС, ч. 12, № 17) зафиксировано описание герба рода Ребровских.
В лазуревом щите согнутая рука в серебряных латах держит золотое ребро. В золотой главе накрест два лазуревых меча остриями вниз. Над щитом дворянский коронованный шлем. Нашлемник: черное орлиное распростертое крыло. Намёт справа лазуревый с золотом, слева лазуревый с серебром.
Вообще-то по облику - это не княжеский, а дворянский герб.
Каким образом Ребровские приобрели фамилию Кузьмины, мне точно не известно. Скорее всего, линия Ребровских продолжалась по женской линии. Я только знаю, что мой дед Дмитрий Кузьмин был зажиточным человеком. Имел несколько домов. Владел пароходами на Волге, складами и причалами. Все было реквизировано большевистской властью. А во время Гражданской войны «белые» сожгли дома деда в Сызрани. Со злости дел записался в Красную Армию, хотя она была ему социально чуждой. Повоевал он недолго, и после ранения попал в госпиталь. Там он заразился тифом и скончался. Однако смерть в качестве бойца Красной Армии обеспечила его детям вполне благоприятную анкету, уберегшую их от многих неприятных проблем.
Другие мои родственники к этой истории относились довольно равнодушно. Или дядя Саша им ее не рассказывал. Но вряд ли такой серьезный человек мог насочинять сказок только для меня. Скорее всего, он доверился именно мне, поскольку в последние годы жизни он относился ко мне очень доверительно. Возможно, потому, что я пошел по его инженерным стопам, выбрав и закончив тот же Горный институт. Кроме родословной, он много рассказывал мне о зарубежном турне по указанию Сталина.
Как бы то ни было, но чувство приобщенности к древнему дворянскому, и, возможно, княжескому роду, несколько тешит самолюбие. Во всяком случае, это объясняет мое крайне отрицательное отношение не только к третьему и четвертому Иванам, но и к монархии вообще, в отличие от представителей нынешней российской власти. Понятно, что с такими предпочтениями никакая власть не примет на себя долги своих предшественников и не исполнит долг чести. Это позволяет мне не любить и большевиков с коммунистами, и современных властителей. Все они скряги!
3. Со следующими знаменитостями, о которых можно упомянуть, я знаком не был. Но в отличие от той девочки, которая Сталина не видела, но очень его любила, я этих знаменитостей видел, но не любил. Этот случай я уже описывал в своих «Воспоминаниях» о Москве, поэтому здесь приведу первоначальный текст.
Вторая моя поездка в Москву была очень интересной. Состоялась она в 1955 году. Я уже окончил девятый класс. Дядю Костю (муж сестры моей матери Валентины Дмитриевны) с должности директора Уралмашзавода в Свердловске (ныне Екатеринбург) перевели в Москву на должность замминистра Тяжелого машиностроения и дали ему квартиру в высотном доме на Котельнической набережной. Тетя Валя пригласила меня провести у них недельку на летних каникулах, и мама с удовольствием меня отпустила.
Я попал, конечно, еще в ту семейку. Тетка Валя чувствовала себя дамой, если не самого высшего света, то где-то совсем рядом. Напыщенная и капризная старшая ее дочь Елена держалась отстраненно. Даже в Сашке, их младшем сыне, который был моложе меня на год, проскакивало чувство превосходства. Ко мне относились несколько снисходительно, как к бедному родственнику из провинции, плоховато одетому, с дурными манерами. Лишь дядя Костя, слегка смущающийся и даже, где-то, стесняющийся своих домашних, относился ко мне, как к равному.
Надо сказать, что поездка эта была для меня весьма содержательной. Благодаря министерским возможностям дяди Кости, мне удалось побывать в еще не открытом для посетителей Кремле. Нас провели по парадным залам Большого Кремлевского дворца, по личным комнатам В. Ленина. Мы посетили зал заседаний Верховного Совета и Грановитую палату с Алмазным фондом. Кроме Кремля нам удалось вне очереди (с заднего прохода) пройти на выставку Дрезденской галереи перед ее возвращением в Германию и увидеть ее главные шедевры: Сикстинскую мадонну, бюст Нефертити, Пергамский алтарь и др.
Однажды дядя Костя с тетей Валей поехали на дипломатический прием, и Сашка напросился поехать с ними в машине и там их подождать. Костя согласился, но заявил, что мы будем сидеть в машине, не ныть и ждать конца приема. Прием устраивал посол Индии в СССР в гостинице где-то на окраине Москвы (по-моему «Советская»). Машина после высадки взрослых остановилась на стоянке напротив входа в гостиницу в ряду других. Мы с Сашкой и водителями стояли у господских машин и наблюдали, как подъезжают гости. Ритуал приезда гостей, видимо, был отработан до мелочей. Сначала подъехали гости низшего ранга: министры, деятели культуры и науки, дипломаты и прочие сошки. Вдоль фасада тянулась лестница в несколько ступеней. На верхней площадке гостей встречал посол Индии господин Менон со своей Меноншой. Между прочим, шикарно одетая в индийское сари и потрясающе красивая женщина. Затем стали подвозить высшее руководство, но тоже по рангам. Мы с Сашкой хорошо видели и различали гостей. Среди них были Буденный, Громыко, Ворошилов, Микоян, Булганин, Молотов, Маленков и прочие члены. Последняя группа, как другие, внутрь не прошла, а ждала Хрущева. Берии не было, поскольку его уже расстреляли. Но антипартийная группировка Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шипилова еще не была разоблачена, поэтому все они были тут со своими гнусными планами в головах. Хрущев приехал последним, как принято по ритуалу. И все пошли вовнутрь.
Пока шел прием, мы с Сашкой осмотрели правительственные бронированные машины. Тогда еще, т.е. до антисталинской кампании - ЗИСы. Потом они стали называться ЗИЛы (по имени директора Лихачева). Нас поразила мощь этих монстров. Толщина стекол на форточках передних дверей составляла 4 - 5 сантиметров. Вокруг машин стояли охранники в штатском с автоматами.
Слава богу, наши родственники не были до конца приема, и мы уехали достаточно рано. Вечером того же дня я подробно расспросил дядю Костю и тетку Валю о том, что было на приеме.
Эти знания послужили мне поводом для очередной мистификации. Еще в ранние школьные годы, начитавшись Жюля Верна, Киплинга и книг о знаменитых путешественниках, я рассказывал выдуманные истории своей соседке по коммунальной квартире. Якобы, мой дядя, дипломат, возил меня по разным странам, и я все это видел своими глазами. Мои рассказы я демонстрировал на большой карте мира, которая висела в нашей комнате. Соседка Лина слушала мои истории с открытым ртом. Потом, через много лет, она призналась, что искренне верила правдивости моих историй – так подробно и детально все описывать может только свидетель или участник событий.
Подобную же мистификацию я повторил после той поездки в Москву. В те годы, когда еще не было не только телевизоров, но и домашних телефонов, для общения наши родственники на каждый праздник собирались или у нас с мамой на Васильевском или у тетки Тоси на улице Союза печатников. У нас была одна комната в небольшой коммуналке на трех жильцов, но большая по площади - более 37 квадратных метров. У тетки Тоси было три комнаты, но в большой коммуналке.
На эти праздники собирались все наши ленинградские и приозерские родственники. Тетки готовили стол, пекли многочисленные пироги. У нас, городских, не было принято петь, но велись взрослые разговоры, которые я обожал. Я вообще предпочитал общество взрослых, а не сверстников. Как-то так получилось, что никто из наших родственников в партии не состоял, но мысли имели вредные. Не скажу, что совсем антисоветские, но достаточно критичные по отношению к советской власти. Возможно, потому что все имели высшее образование и способность к собственному мышлению. Возможно, из-за сомнительного происхождения.
Ну, так вот. На очередном семейном сборище меня попросили рассказать о поездке к нашим московским родственникам. И я, конечно, красочно описал, в том числе, и поездку на прием. Но описал ее так, как будто из подъехавшей машины к парадной лестнице гостиницы вышли все, включая и нас с Сашкой, а встречающий господин проводил нас всех вовнутрь. Таким образом, я попал на прием. И я стал в деталях подробнейшим образом описывать, как проходил этот прием, пользуясь, естественно, информацией, полученной от Кости и Валентины. Я рассказал, как стояли и чем были накрыты столы, как расположились присутствовавшие, кто выступал и даже, что говорили. Такие, например, детали, что все у столов стояли, а сидела только одна престарелая и глуховатая Ольга Борисовна Лепешинская, знаменитый тогда микробиолог, которая мечтала из куриного яйца вырастить двух цыплят или индейку. Тогда такие ученые были в почете. Это типа Мичурина, мечтавшего на одном дереве выращивать и яблоки и груши. Или Трофима Лысенко, выращивающего зимостойкую пшеницу для круглогодичного урожая. Кстати он на этом приеме тоже был. Как читал стихи Расул Гамзатов, как спел застольную песню бас Михайлов, как Хрущев уронил кусок мяса в бокал с шампанским, и т.д. Эти детали только добавляли истинности.
Все поверили в мой рассказ. И только через пару лет из звонка в Москву моя мама выяснила у сестры Валентины, что этого всего не было. Что мы с Сашкой дальше машины не отходили. Мама тогда меня не выдала, но через много лет случайно проговорилась. Все посмеялись, восхищаясь цветастостью моей фантазии. Но муж тетки Тоси Иван Саввич обиделся на меня очень сильно. Как это он, известный микробиолог, старый конь, смог попасться на такой дешевый обман? И кого? Мальчишки-школьника. Дулся он на меня долго, но, в конце концов, простил.
В этой же поездке уже на самом деле я познакомился с еще одной знаменитостью. Но, в отличие от рассказа о приеме, эта совершенно правдивая история была воспринята моими родственниками с недоверием.
Дядя Костя Виноградов имел в распоряжении госдачу в Серебряном бору, и я там провел несколько дней. В воскресный день к нам на дачу, приехал композитор Никита Владимирович Богословский. Он был соседом Виноградовых по лестничной площадке в высотке на Котельнической набережной. Костя его пригласил на дачу, и тот приехал на своей машине, которую тут же отослал с водителем обратно.
Богословский удивительно веселый и обаятельный человек. Он просто переполнен историями. Он на всю Москву славился своими приколами и розыгрышами и за столом о некоторых таких историях он рассказывал. Рассказчик он великолепный. Я уже не помню, с кем он устраивал свои шутки, и даже сами приколы, но общее впечатление его исключительного чувства юмора осталось. Помню только, что некоторые розыгрыши показались мне несколько жестковатыми, и я поражался, что никто на него не обижался. Может быть, это именно он подтолкнул меня на выдумку истории с приемом.
Но самое интересное произошло после обеда. Никита подошел ко мне и спросил, играю ли я в шахматы? Я тогда уже неплохо для любителя играл в шахматы. Я собирал книжки по шахматам, изучал дебюты. Я ответил положительно, на что Никита предложил сыграть. Мы вышли на веранду, уселись за стол. При этом Никита поставил на стол две рюмки и бутылку армянского коньяка.
Мы начали игру, а когда произошел первый обмен пешками, Никита предложил помянуть их. Мы выпили по рюмке. Хочу напомнить, что мне было шестнадцать лет. И дальше каждую съеденную пешку или фигуру Никита заставлял помянуть. К середине игры я уже был хорош. Но положение на доске у Никиты было проигрышным, и я подумал, что мне лучше сдаться, поскольку предстоящие материальные потери я бы уже не выдержал. Но тут у него интерес к шахматам внезапно угас и он предложил выпить по последней за ничью, на что я с радостью согласился,
Продолжением истории были проводы Никиты домой. Никита свою машину отослал. Но оказалось, что и машину Кости его водитель отправил в ремонт. И пришлось выбирать: ехать на такси или отправить Никиту домой троллейбусом.
Следует сказать, что в те времена вызвать такси по телефону было нельзя, такси нанимались только на специальных стоянках. Водителям такси запрещалось даже останавливаться на улице по взмаху рукой.
Стоянка такси на концевой остановке троллейбуса №20 была пуста и, постояв некоторое время, Никита решил ехать на троллейбусе. Для него это был подвиг, подобный матросовскому.
Наутро Валентина Дмитриевна позвонила Никите домой, чтобы убедиться, что он благополучно добрался до дома. Вопреки опасениям Никита оказался в приподнятом настроении. У него осталось весьма благоприятное впечатление от экзотической поездки в троллейбусе, в котором он много лет не ездил. Ему понравилось почти все: и сидения, и девушка-кондуктор, и виды в окнах. Он даже пытался уступить свое место какой-то женщине. Единственное, чем он был поражен, что, оказывается, в троллейбусе очень трясет и что он не может допустить, чтобы такие неудобства терпели советские трудящиеся. Поэтому он решил позвонить в ЦК, чтобы ТАМ что-нибудь сделали в этом плане.
Надо сказать, что в эту историю мои родственники не сразу, но поверили, поскольку ее можно было проверить, что они и сделали. Валентина все подтвердила и тем самым укрепила мое реноме самого правдивого после барона Мюнхгаузена человека.
Все последующие истории знакомств были кратковременные и не имели последствий. Более того, у меня нет документальных или свидетельских подтверждений. И если слава самого правдивого человека после знаменитого графа вас удовлетворит, то вы поверите их истинности. Хронологически эти встречи можно разделить на период до последней женитьбы и после оной. В период «до» я был одиноким свободным мустангом, носящимся по вольной степи. Слегка неухоженным, в меру голодным, но пьяным от свободы и алкоголя. В широких пампасах жизни резвилось множество молодых кобылок и азарт любовной охоты кружил голову. Эх, было времечко!
4. В студенческие годы, будучи на четвертом курсе, у меня состоялась одна неожиданная встреча. Я уже не помню, как познакомился с Витей Блюменфельдом. Он учился на другом факультете. По-моему, это произошло после встречи в филармонии в антракте. Его внешность была запоминающейся: высокий, с пышной вьющейся копной черных волос, круглое улыбчивое лицо. Видимо, он меня тоже узнал - среди студентов Горного филармония не пользовалась популярностью. Разговорились. И с тех пор часто встречались в институте и продолжили наши походы в театры и филармонию. К классической музыке меня приобщил мой старший брат, за что я ему очень благодарен. Эта любовь осталась со мной на всю жизнь.
Как-то раз, мы тоже куда-то собирались пойти, Витя сказал мне, что у него родилась дочь, и предложил заехать к нему домой взглянуть на предмет его гордости. Мы поехали. Я не знал, кто такие Блюменфельды, но жили он в двухкомнатной квартире в самом центре на улице Герцена (сейчас Большая Морская). Мы поднялись в квартиру. У Витьки оказалась симпатичная русская жена, блондинка. Я, конечно, поздравил родителей, осмотрел плод их совместной любви. И в этот момент прозвенел звонок.
Витя пошел открывать дверь, но когда он вернулся с гостем - я обомлел. Рядом с ним стояла Алиса Бруновна Фрейндлих в собственном соку. Кто же в Ленинграде не знал эту звездную пару: Владимиров-Фрейндлих? Оказалось, что она родная тетка Витьки и тоже в первый раз пришла взглянуть на новорожденную. После всех охов-ахов Алиса Бруновна своим слегка сипловатым голосом сказала, что она кое-что принесла и предложила пройти на кухню.
Она вытащила из сумки бутылку коньяка. Это была бутылка марочного армянского коньяка «Отборный» и устоять было невозможно. Мы выпили по рюмочке, закурили, и Алиса стала расспрашивать меня, как я попал в Горный. «Вы посмотрите на себя в зеркало, сказала она и потребовала, чтобы я встал и подошел к зеркалу. Я ничего, кроме привычной рожи, не увидел. А Алиса сказала: «Какой из вас горняк? Вам надо было идти в театральный. И тебя, Витька, это тоже касается. Я тебе об этом уже говорила». Я категорически отверг, сказав, что у меня нет призвания к лицедейству. Наоборот, меня привлекает логичность и стройность инженерного мышления. Она пробормотала что-то вроде «Ну, и дурак». Мы выпили еще по паре рюмочек и она ушла так же внезапно, как и появилась.
С тех пор я с ней не встречался, но эта встреча заставила меня особо присматриваться к ее ролям в театре и кино. В жизни она показалась мне очень решительным и волевым человеком, с которым уживаться, наверное, не слишком легко. Поэтому те роли, в которых она играет женщин неуверенных в себе, слабых и нерешительных - это только доказательство ее артистического мастерства.
