Ура! - многомесячный труд завершился, крепость, казавшаяся неприступной пала, перед исследователями (литературоведами и архивистами) лежали расшифрованные дневники Анны Григорьевны Достоевской за 1867 год.
Этот год был первым во многих отношениях для неё - первый год брака, первый год жизни за границей, куда она уехала, оторвавшись от близких и привычной жизни, первый год встречи с такими трудностями, о которых она даже не могла помышлять. И ещё - в 1867 году она была в первый раз беременна.
А Фёдор Михайлович (с трудом и под угрозой долговой тюрьмы, то есть так же, как и писал он раньше свои романы) написал в этот год первую часть своего всемирно известного «Идиота».
Не напрасно прежде отчаивались исследователи - процесс расшифровки шёл очень сложно. Анна Григорьевна так вообще была уверена под конец жизни, что то, что не дорасшифровала она сама, уже не прочтёт никто - шифр она придумала самостоятельно, дополнив систему своего учителя стенографии. Нескольким тетрадкам дневника было уготовано забвение и уничтожение. И это, по своему, очень понятно, так как писала их день за днем молодая и неопытная Анна Достоевская только для себя одной. Дневник был заменой привычных и оставшихся в прошлом разговоров с матерью, гимназической подругой, сестрой... Иногда дневник превращался в подушку, куда женщины тайно ночами выплакивают свои жалобы и слезы. Ни одна живая душа и не должна была его прочитать как есть - гарантией этого было то, что все события, чувства, мысли излагались непонятными никому стенографическими закорючками. Как писал об этом в письмах ее муж: "Анна Григорьевна оказалась чрезвычайной путешественницей: куда ни приедет, тотчас же все осматривает и описывает, исписала своими знаками множество маленьких книжек и тетрадок".
И вдруг дневник заговорил! Исследователи, читающие дневник спустя 90 с лишним лет после того, как он был написан (и спустя 40 лет после смерти автора) только диву давались, когда читали "первозданный текст".
Все дело в том, что у воспоминаний сначала жены, а потом вдовы великого писателя существовали три версии. Версия первая была изложена в ее «Воспоминаниях». Воспоминания свои (или мемуары, кому как больше нравится) Анна Григорьевна писала на склоне лет, когда ей было уже за 60. И для того, чтобы освежить память и придать живость изложению, она достала из ящика несколько старых коленкоровых тетрадок, в них был как раз записан ее стенографический дневник 1867 года, и еще одну тетрадь, потолще и поновее, где была уже написана расшифровка части стенографических записей. Дневник рассказывал о достаточно болезненных и затрагивающих за живое событиях: больших долгах; отъезде за границу, скорее напоминавшем бегство (от кредиторов и проблем с родственниками); о том, как в самом начале их брака, пытаясь найти общий язык и согласие, они часто ссорились по пустякам и говорили друг другу обидные и колкие вещи; и еще об одной истории, больше напоминавшей кошмарный сон – тяжелом «приступе» игорной зависимости Достоевского.
До ужасной поездки в рулеточный Баден Анна Григорьевна так и не смогла заставить себя дойти в тот первый раз (13 лет назад), когда уже пыталась расшифровать дневник – остановилась перед 21 июня 1867 года. Теперь же она с горем пополам все-таки расшифровала еще месяца полтора самые тяжелые это были записи, которые рассказывали подробности «игорного запоя» покойного мужа. Аккуратно, хоть и с тяжелым сердцем переписала все в новую тетрадь – уже обычным «человеческим» языком. Опять отложила стенографию свою в сторону – хоть там и остались еще несколько «нерасшифрованных месяцев». И начала, наконец, приводить все в совсем «пристойный» вид – вносить правки и коррективы, что-то дописывать, с тем, чтобы в ее парадно-выходных «Воспоминаниях» во всем величии, хотя и в противоречиях, тяготах жизни и скорбях, встала фигура русского Писателя. С преданной женой-помощницей рядом, терпеливо переносящей все перипетии судьбы. Так ее необдуманные, иногда несправедливые, но живые записки дошли до читателя в первой версии - парадно-выходной, тщательно отретушированной и покрытой лаком. Расшифрованный дневник за апрель-июнь 1867 года был сокращен раза в 3-4, а многие острые моменты сглажены и переосмыслены в другом ключе.
Очевидно, что "Воспоминания" Достоевской писались "под публикацию". Стенографические свои тетради Анна Григорьевна завещала все уничтожить - как расшифрованные, так и те, до расшифровывания которых руки не дошли. А тетради, переписанные уже своим "человеческим" почерком, решила сохранить - не для публикации, а просто так, может быть, для детей и внуков. Жизнь, однако, распорядилась иначе. Революция и хаос с разрухой переменили все планы, сделали недействительными и завещания, и напутствия. Первым в 1923 году в печать вышел как раз "Дневник" Достоевской (то есть, те его части, которые работникам архивов удалось найти среди прочих документов уже в расшифрованном и переписанном виде). "Воспоминания" же Анны Григорьевны, такие продуманные и красиво подрисованные, вышли только двумя годами позже (в редакции и с предисловием Гроссмана).
Итого, в свет вышли уже две версии воспоминаний того периода – краткие и переработанные («Воспоминания», 1925 г.) и как будто первоначальные и самые что ни на есть непосредственные («Дневник», 1923 г.). И вот - новое открытие! Четверть века спустя, в конце 50-ых годов, благодаря удачной идее исследователям удалось выяснить, что две старые тетрадки, испещренные странными знаками непонятной стенографической системы, и есть тот самый утраченный оригинал уже расшифрованного и напечатанного стенографического дневника. Более того, выяснилось, что одна из тетрадок - это та часть дневника (с 24 августа по декабрь 1867 года), которая так и не была расшифрована и считалась окончательно утраченной. Был и еще один сюрприз - оказалось, что большая часть записей, на основе которых Анна Григорьевна писала свой расшифрованный дневник, была ею ... тщательно подредактирована. Итак, в руках у филологов и библиографов оказалась еще одна версия далеких воспоминаний - на этот раз самая первая и без купюр.
Как выяснили исследователи, изменения шли по нескольким направлениям. Первое – взгляды Достоевского и его общественная позиция. Спонтанные записи дневника 1867 г., где Анна Григорьевна описывала слова и поступки мужа, противоречили тому цельному христианско-монархическому образу, в котором представлялся ей Достоевский к концу его жизни и каким она желала представить его читателям. Что делает Достоевский, едва приехав за границу? Бросается в книжные лавки, покупая и с жадностью читая эмигрантские издания. Просто вычеркнуть это из дневника Анна Григорьевна не могла; она чувствовала своим долгом сохранить для общества факты жизни писателя; о чтении им Герцена она бегло упомянула даже в "Воспоминаниях". Но зато она могла этот интерес по-своему разъяснить, и в текст дневника вносится "позднейшая вставка": "Федя решился перечитать все запрещенные издания, чтобы знать, что пишут за границей о России. Это необходимо для его будущих произведений". Во время пребывания Достоевских в Дрездене польским эмигрантом Антоном Березовским было совершено в Париже покушение на Александра II. Запись в дневнике А. Г. Достоевской говорит о том, что это взволновало и расстроило Достоевского; однако первоначальный текст записи, как ей показалось 28 лет спустя, недостаточно демонстрировал верноподданные чувства мужа. Поэтому в него добавляется: "Государь остался невредим. Слава богу, какое счастье для всех русских", а еще через некоторое время: "Федя был страшно взволнован известием о покушении на жизнь государя; он так его любит и почитает".
С другой стороны, расшифровывая и переписывая дневник Анна Григорьевна ретушировала события и слова, которые могли представить ее мужа слишком раздражительным, мелочным и обидчивым в быту, резким и запальчивым по отношению к жене и окружающим. 18 апреля 1867, когда они только-только приехали из России в Берлин и отправились на первую прогулку, они умудрились почти сразу же поссориться на улице и разойтись по разным сторонам. В расшифрованном Анной Григорьевной и изданном "Дневнике", сказано, "я повернулась и быстро пошла в противоположную сторону. Федя несколько раз окликнул меня, хотел за мной бежать, но одумался и пошел прежнею дорогою". Судя по первоначальной версии дневник, дело обстояло наоборот: Анна Григорьевна говорит мужу колкость в ответ на его замечание о ее "худых перчатках", а он, обидевшись, разворачивается и уходит. Достоевская убирает из стенографического дневника воспоминания о вспышках гнева и резкости мужа, заменяя их нейтральными замечаниями типа: "Федя был сегодня весь день очень раздражителен".
Кроме того, Анна Григорьевна, уже много лет твердо знающая про себя, что она жена - верный товарищ и надежная помощница, убирает свои оставшиеся в далеком прошлом «свободолюбивые» записи типа: «Он объявил, что не сердится, но что обдумал и решил, как ему действовать, что надо между нами положить границы. Я ему отвечала смело, что пусть он там как ему угодно перекладывает границы, но что я нисколько этому подчиняться не намерена», заменяя их на «Он улыбнулся и сказал, что ничуть не сердится, но что очень озабочен нашими делами. Бедный Федя, мне его так жаль!».
Зато в исправленном дневнике, как будто ни с того, ни с сего, начинают появляться вставки: "Все эти дни я страшно счастлива" или "Дорогой мой Федя, как я его люблю!".
Продолжение в моей следующей статье.
Подробная история расшифровки дневников изложена в Послесловии С. В. Житомирской к Дневнику А.Г. Достоевской, опубликованному уже в полной версии (статья называется "Дневник А.Г.Достоевской как историко-литературный источник).
Предыдущие мои статьи на ту же тему
