Иви нашли на следующий день после того, как она пропала. Её выбросило на берег недалеко от деревушки Вайтере, где она жила с отцом, матерью и тремя сёстрами.
Судебный следователь Круминьш с помощником, а также доктор Митич несколько задержались — они прибыли, когда девочку уже похоронили. Посовещавшись немного, следователь и доктор решили не тревожить тело вскрытием: они написали в отчете, что имел место несчастный случай. Такое бывает нередко: заиграется ребенок, тут его русалки и подхватят!
Справедливости ради заметим, что ни Эдгарс Круминьш, ни доктор Митич в русалок не верили, а рассудили так: ребёнок утонул, не справившись с течением, его все равно не вернуть, а возиться в июльскую жару с трупом — неприятно и хлопотно.
Когда формальности были соблюдены, Круминьш вышел к реке. Ветерок от воды приятно освежал лицо, и следователь, закрыв глаза, наслаждался им. Когда же он их открыл, то увидел девочку лет десяти, стоявшую по пояс в воде. Голубые ленты платья развивались точно водоросли — течение в этом месте было довольно сильным.
— Эй! — Круминьш поспешил к девочке, съезжая по песку и неловко размахивая руками: — Выходи-ка, малышка!
На ходу он умудрился снять ботинки, но сделав шаг к воде, так и остался стоять с открытым ртом — девочки уже не было, хотя деться ей было некуда.
Запыхавшись, подбежал помощник следователя Петерс, которому было поручено осмотреть место, где была обнаружена маленькая утопленница.
— Ты видел её? — указывая рукой на рябую от ветерка поверхность воды, спросил Круминьш.
— Кого? — не понял помощник.
— Здесь только что стоял ребенок… девочка… голубые ленточки…
Петерс, пожав плечами, кивнул головой на кучку местных зевак, стоявших неподалеку:
— Кроме нас с Вами и этих людей, здесь никого не было. Во всяком случае, я не заметил.
Круминьш устало махнул рукой. Отпустив помощника, он взял ботинки за шнурки и босиком побрел в деревню. Он хотел отдохнуть перед обратной дорогой и заодно навестить старого приятеля, которого не видел с позапрошлой весны.
***
Иварc Нагель сидел на крыльце своего дома и курил трубку. Завидев гостя, он встал и улыбнулся ему во всю ширь почти беззубого рта, обрамлённого шкиперской бородой, которой Нагель очень гордился. Иварc был высок и худ. Рядом с ним коренастый, невысокий Круминьш выглядел ещё ниже и круглее.
— Здорово, Эдгарс! — Нагель обнял Круминьша, и тот сразу ощутил запах конского пота и полыни, пропитавшего латаную рубаху друга.
— Ну, здравствуй, Иварс, дружище!
Освободившись от объятий, Круминьш достал припасенный мешочек табака и протянул Иварcу — вот привёз тебе гостинец!
— Эдгарс! Вот спасибо! — на глазах Нагеля выступили слезы, он понюхал мешочек и прижал его к сердцу.
Помолчали.
Первым нарушил молчание Нагель:
— Когда узнал о малышке Иви, сразу подумал, что тебя пришлют! Ждал тебя.
Круминьш кивнул головой и глядя на ярко розовые, раскрашенные заходящим солнцем облака, сказал:
— Честно сказать, я к тебе и так собирался: отдохнуть, порыбачить… Всё откладывал. А тут эта малышка. Жаль её.
Опять помолчали.
— Можно остаться у тебя до завтра? — вдруг спохватился Эдгарс, глянув на часы.
— Конечно! — обрадовался Нагель. — Завтра сам отвезу тебя в город! — Между прочим, он прищурил глаз, у меня для такого случая есть бочонок доброго пива! Сам я до утра иной раз глаз не сомкну… бессонница прямо замучила!
За беседой мужчины не заметили, как последний солнечный луч сверкнул за верхушками соснового бора. Стало темно и свежо. С реки на деревню двинулся густой туман, и вскоре нельзя было ничего различить на расстоянии вытянутой руки. Приятели пошли в дом.
Иварc зажег светильник, и горница озарилась мерцающим светом. Нагель жил один — его семья не последовала за ним, когда он принял решение оставить службу и уехать в эту богом забытую деревушку. Дети выросли, супруга же напротив, впала в детство — изо всех сил пыталась молодиться — вызывая у окружающих в лучшем случае снисходительную улыбку, в худшем — смешки и язвительные замечания.
Поговаривали, что госпожа Нагель привечает какого-то полунищего студента, который годится ей в сыновья. К счастью, Нагель не особо интересовался женой, лишь иногда задавая общие вопросы «Как там, в городе, все ли здоровы?» и получая такие же общие ответы: «Всё спокойно, дружище, все живы-здоровы», шептал под нос «дай бог, дай бог…», тем опасная тема исчерпывалась, и начинались излюбленные обоими разговоры — о рыбалке, охоте, новых порядках и старых знакомых.
Когда в бочонке осталась лишь треть пива, была уже глухая ночь. Туман нисколько не рассеялся, скорее наоборот, пытался проникнуть сквозь щели рассохшихся ставен внутрь и смешаться с дымом глиняной трубки Нагеля.
Похоже, Иварcу совсем не хотелось спать, в отличие от гостя: глаза у Эдгарса слипались, но ему было неловко сказать об этом хозяину, которому выдалась редкая возможность поговорить. В тот момент, когда веки Круминьша все-же сомкнулись, а голова свесилась на грудь, раздался странный звук — словно кто-то царапал дверь снаружи.
— Кто там? — всполошился Иварc. — Эй, Эдгарс, ты никак спишь? — он коснулся руки приятеля.
— А? — Круминьш разлепил глаза и в недоумении смотрел то на друга, то на недопитую кружку пива. — Прости, дружище, устал, сморило. Где я могу прилечь?
Вместо ответа Нагель поднес палец к губам. Но странный звук больше не повторялся. Пожав плечами, хозяин постелил другу на печи, а сам решил устроиться на полу, в углу.
Уложив Круминьша, он решил напоследок выйти во двор. Под ногами запутался длинный лоскут. Нагель повертел его в пальцах и, смяв, заткнул в щель между дровами. Походил ещё, покурил. Затем вернулся в дом и лёг на солому.
Проснулся он оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо.
— Иварc, где ты взял это? — спрашивал его Круминьш, потрясая тряпкой, которая невесть как снова оказалась на крыльце.
— Что? Ах, это. Нашел. — Нагель сел, протер глаза. — Вышел ночью… А перед этим мне почудилось, что кто-то царапался в дверь. Показалось…
— Ты открыл?
— Брось, Эдгарс, ты же знаешь — я никогда не запираю двери. Если бы гость пожелал войти, он бы вошел.
— Ну ладно, ладно. Просто меня озадачил этот лоскут — на нем кровь… — Эдгарс посмотрел ткань на просвет.
— Мне нужно кое-где побывать, Иварc. А потом ты меня отвезешь в город, идет?
***
Мать Иветты стирала во дворе белье. Завидев следователя, она хмуро кивнула на его приветствие и продолжила бить белье деревянной колотушкой — вздымая брызги мыльной воды.
Эдгарс огляделся вокруг. Во дворе, если не считать самой хозяйки, не было ни души.
— Вот… пришел проститься. — сказал Круминьш, сняв шляпу.
— Хорошей дороги! — бесцветным голосом отозвалась женщина, не отрываясь от своего занятия.
— Какая тишина… а где же твои дочки? Я бы хотел на прощанье…
— Они на реке. Полощут белье. С ними Янис.
— Скажи, знаком тебе этот лоскут? — Эдгарс достал из кармана ленту, и протянул ей.
Женщина побледнела и с силой отбросила колотушку:
— Оставьте меня, будьте милосердны! — закрыв лицо передником, она заплакала. Когда поток слез иссяк, она подняла на Эдгарса покрасневшие глаза, и произнесла всхлипывая: — Зато моя Иветта сейчас танцует с ангелами! Понимаете? Танцует с ангелами! — слезы высохли на её глазах, она улыбнулась Круминьшу, но улыбка вышла жалкой, скорее напоминавшей гримасу.
Эдгарсу не раз приходилось видеть подобные сцены. Он подавил в себе порыв успокоить несчастную мать — знал, что всё тщетно. Только время способно ослабить боль утраты. Круминьш надел шляпу и отправился на реку.
Полоскать белье — женский удел и глава семейства Янис наблюдал за дочерьми сидя в холодке, под ивами. Круминьш сел неподалеку, поприветствовал его, и тоже стал наблюдать за девушками. Чистое белье было уже сложено в корзины, когда Эдгарс поманил к себе Мирну, меньшую из дочерей Яниса. Показав ей часть голубой ленты, сложив её так, чтобы девочка не увидела кровь и не испугалась, Эдгарс спросил:
— Мирна, смотри, что у меня. Откуда это, знаешь? — девочка не успела и рта раскрыть, как её отец подлетел, словно коршун, и встав между ней и Эдгарсом, дрожащим от гнева голосом произнес:
— Оставьте в покое мою семью, господин следователь! Иветту ничто не вернет, так к чему бередить свежую рану?
— Я как раз собирался обратно, в город. У меня остался последний вопрос, и будьте покойны, получив на него ответ, я тотчас оставлю в покое и вас, и вашу семью.
— И что же это за вопрос? — с вызовом спросил Янис.
Круминьш выждал паузу. Он размышлял, стоит ли говорить отцу Иветты о том, что появились основания сомневаться в случайной смерти его дочери. Решил пойти ва-банк:
— Один единственный вопрос: чья это кровь? — и он показал мужчине голубую ленту с характерным пятном.
Янис отступил назад. Девочки окружили Эдгарса.
— Это же лента с платья Иветты! — послышался тонкий голосок Мирны. Янис грубо схватил её за руку и стиснул так, что девочка заплакала от боли.
— Что раззявили рты! забирайте корзины и живо домой! — крикнул он старшим девочкам и обернувшись к Круминьшу, прошептал:
— Я не знаю, где Вы взяли это, откуда эта ткань, и что на ней за пятна… но к моей дочери они не имеют никакого отношения! Прощайте, господин следователь!
Он быстрым шагом направился к дому. За ним, таща тяжелые корзины, пытались угнаться его дочери. Плач Мирны долго ещё слышался Эдгарсу, но потом его поглотил шум реки.
