Глава 13
Время действия - 1859 год.
Всю ночь шёл тихий дождь. Он шуршал в траве, неспешно стучал по дну перевёрнутого бака, сочно шлёпал в забытое во дворе ведро. Сквозь тонкую кисею, натянутую на окне для защиты от вездесущих комаров, веяло свежестью и влагой.
Василиса проснулась, прислушалась. Долгожданный дождь после череды сухих и жарких дней. Значит, не зря вчера так отчётливо виделся Чатыр-Даг.
Впервые Васёнка узнала о нём во время сенокоса. Она помогала Семёну смётывать стожки, когда неожиданно увидела на востоке чёткие и ясные очертания странной горы – с широким и ровным, словно срезанным острым ножом, верхом.
- Что это? – она не смогла сдержать своего удивления.
Семён посмотрел на горизонт и брови его озабоченно сдвинулись:
- Ох, матушка родная! Чатыр-Даг видно. Погода меняться будет. Никак дождь придет! Надо скорее заканчивать со стожками.
- Так её как будто не было раньше? Я никогда её не замечала!
- Далеко она, почти сорок вёрст отсюда, потому в дымке всегда, её и не видно. А отчётливо выступает перед переменой погоды.
Дождь тогда и впрямь на другой день пошёл. Да с ветром, со штормом. Предупредил Господь, благодарение Ему. Хорошо, управились вовремя – сложили сено, закрепили стога.
Вот и вчера тоже обрисовалась гора ясно и чётко. Не солгала. Вот он, долгожданный дождь, давший уставшим крестьянам немного прохлады и свежести.
Улыбнулась Василиса, заснула снова. Уютно в землянке, надёжно. И хозяйство артельное хорошо теперь укрыто в новеньких хлевушках-турлуках.
Потрудились поселяне на славу, построили сараюшки. Мужская забота была вбить колья да оплести их в два ряда ивовыми прутьями. Женщины закладывали между рядами камыш, нарезанный Тихоном по берегам бесчисленных озёр. Потом размачивали, месили ногами глину, обмазывали стены гладко-гладко, чтобы ни зверь, ни дождь не тревожили скот. А там уж мужья и двери ладили, и крыши крыли.
Нет теперь нужды тревожиться ночами за артельное хозяйство – надежно укрыто оно в новых хлевах. И вахту нести ни к чему. Спят мужья богатырским сном. Отдыхают от труда тяжелого, от жары да зноя изнуряющего. Спят молодухи под боком у мужей.
Василиса щекой к плечу Сёмкиному прижалась, посапывает. Уже и петух пропел, вставать пора, а просыпаться совсем не хочется. Едва откроет глаза, послушает шуршание дождя, и тут же снова спит. И снится ей родная деревня. И матушка живая и здоровая. И Марьюшка, что в младенчестве своём мир этот покинула. И вроде как идёт она, одной рукой за маменькин подол держится, а другой букетиком лиловых цветов помахивает. Невзрачные цветочки в букете, мелкие, вроде шалфея. А у матушки ведро, воды полно. Вода через край переливается, сверкает на солнышке, играет солнечными зайчиками. А у Васёнки на душе тепло и радостно.
Поднялся Семён, начал одеваться при сумеречном свете, падающем в оконце. Приоткрыла глаза Василиса, посмотрела на мужа.
- Спать хочется... – сказала сонным голосом.
- Ну, так поспи, лапушка, - улыбнулся Сёмка. – Спи на здоровье. Дождик тебе отдохнуть даёт.
Закрыла глаза Василиса и снова в сон провалилась. А Семён налюбоваться на молодую жену не может. Не так давно приметил он, что начала наливаться молодуха красотой особой, будто изнутри светиться стала. Знать, дитя под сердцем понесла. Догадки его подтвердила на днях Аннушка, сказав ему как бы невзначай:
- Ты береги её, Сёмушка! – и сама улыбнулась так, со значением.
Как не беречь такую жену – и умница, и собой хороша, и нравом покладиста. А самое главное – увечье его простила ему. Ах, сколько бы он отдал за то, чтобы измениться, чтобы не быть таким безобразным! А она, девчонка молоденькая, словно и не замечала страхолюдности его. На самом деле или вид делала из жалости?
Но Василиса и впрямь уже не замечала его увечья. Глаза видела – жгучие чёрные глаза с пушистыми ресницами. И сразу вставал перед ней образ красавца-матроса с того рисунка, что на крышке рундука прикреплен. Его только и видела.
А ещё доброту его видела. Счастлива была, что достался ей муж – и телом, и духом сильный. И не жалела, что отправилась зимним днем в далекий путь. Об одном печалилась – что нельзя было забрать с собой маленького Федюньку. Об одном о нем тосковала. Готовила ли еду – вспоминала о нём – понравилось бы братику малому или нет. Видела ли красоту какую – и снова о нём, хорошо бы, мол, Феде показать да рассказать. Как он там, кто приголубит его, кто утешит? Вот бы выкупить его у барина... Да слишком всё это сложно и неисполнимо.
Поцеловал Семён жену, взял краюху хлеба с полки, вышел из землянки. На берегу возле лодки возился Тимофей, укладывал бочонок-анкерок со свежей водой, готовил сети. Ещё вчера договорились они выйти в море, кефаль промышлять.
- Что, Сёма, готов? С Богом?
- С Богом!
Оттолкнули шаланду от берега, отчалили, бесшумно гребя вёслами. Удалялся берег – удалялась Андреевка. Начинался новый день. Вот вышла с вёдрами Прасковья, направилась коров доить. Следом, прихрамывая, вышел Иван. Сегодня был их день пасти стадо за рощей.
Вот из землянки выпорхнула Аннушка, принялась хлопотать под навесом, где Тимофей устроил для неё глинобитную печь. Хорошо ей было в дождь, легко дышалось, и силы словно прибывали откуда-то. А в сильный зной нападала на неё слабость и сонливость, и ноги становились словно ватными.
- А что, Тимофей, смотрю, подопечная твоя сегодня довольная.
- Дождю радуется. Плохо жару переносит, тяжко ей.
- Может, кофею ей пить по утрам? Недаром, наверное, благородные господа его пьют?
- Не ндравится ей кофе. Пробовали же они с Василисой в ауле. Не стали пить.
- Приметил, как они переглядывались. Моя потом удивлялась дома – за что барин так это пойло горькое уважает! Так им чёрный кофей налили, горький. А ты скажи, чтобы сливок клала, легше пить будет. Да с сахарком бы.
- И то...
А дождь всё шёл, всё шуршал неспешно. Восхитительно пахло мокрой землёй, морем и зрелой степной травой.
Вернулись Сёмка и Тимофей к обеду, привезли неплохую добычу – и на ушицу хватит, и с соседями-артельщиками поделиться можно, и закоптить, пожалуй, останется.
- Аннушка, забирай улов! – с улыбкой прокричал Тимофей.
Прибежала Аннушка с корзиной в руках, посмотрела на облепленное мокрой одеждой тело старика, отвела глаза.
- Ты бы оделся в сухое. Не ровён час заболеешь...
- Летом-то? – Тимофей засмеялся. – Ништо, мы привышные к воде. Это наша стихия.
Аннушка не ответила, взялась перекладывать в плетёнку кефаль, а сама украдкой нет-нет да и поглядывала в его сторону. А ведь не стар ещё Тимофей, совсем не стар. И телом крепок. А она его дедушкой величает. А если... Если не так и стар он, то как же она живёт в доме его? Не грех ли? И какая жизнь была у него раньше, до поселения в Андреевке?
Терзали её эти мысли целый день. Тимофей всё присматривался – не захворала ли. А вечером, когда уже спать собрались, решилась она затеять разговор.
- А что... Не спрашивала я тебя никогда... – Аннушка дрожащей рукой поправляла фитиль в лампе. - Долго ли служил ты?
- Да как сказать... – задумался Тимофей. – Забрили меня в рекруты в 37-м годе. Сам я из крепостных помещика Верховцева. Это в Ярославской губернии. К тому времени я уж сиротой был, один жил. Обчество решило, что убиваться по мне никто не станет, мне, значит, идти. Я и не супротивничал. Что в деревне лямку крестьянскую тянуть, что в рекрутах. Замуж за меня никто бы своей волей не пошел, потому как шибко беден был я. Разве что такая же сирота-горемыка. Определили меня во флот. Служба матросская нелегка, да жаловаться мы непривышные. Слава Богу, прижился. И море полюбил, и службу свою матросскую. Здесь вот, в Севастополе, женился.
- Женился?! А где же...
Тимофей вздохнул:
- При обороне Наталья моя и погибла. И детки тоже.
Аннушка вскрикнула, прижала ладони к щекам.
- Город-то наш не готов был к нападению с берега. Со стороны моря стояли батареи, там оборона крепкая была. А с суши защищать его трудно. Высоты кругом, с которых он простреливается. С Северной стороны есть форт с четырьмя бастионами. С Южной стороны, почитай, ничего не было. А флот неприятельский в три раза превосходил наш. Да и то сказать – у нас почти всё парусники, а у них – пароходы. Наша удача от ветров зависела, да от мастерства экипажей. А их... Быстроходнее они. Калибры у наших пушек опять же разные были, потому и обеспечить припасами их сложнее.
- Тяжело вам пришлось...
- Нелегко. Я вроде как сейчас оправдываюсь перед тобой или перед собой, почему мы Севастополь сдали. Почему флота нас лишили. Да ведь не наша в том вина была. Мы-то всё делали, от нас зависящее, чтобы не пустить неприятеля на землю нашу. Там, в городе, каждый кусочек земли русской кровью нашей обильно полит. Да ведь не всё от нас зависело. Вот хотя бы возьми – у нас ружья были гладкоствольные, старого образца, а у неприятеля нарезные, новейшие.
- Нарезные? Это как?
- Внутри ствола канавка винтом вырезана. Пуля из такого ружья бьёт и точнее, и дальше, потому как кружась летит. Наши на триста шагов, а их – на целую тыщу.
- Выходит, они вас стреляли, а вы до них достать не могли?
- Так и было. Поначалу-то война с турками складывалась для нас удачно. И на суше, и на море. Особенно в Синопском сражении хорошо мы туркам наваляли. Уничтожили эскадру Османа-паши. А потом вступили в войну англичане с французами. Поопасались они, что русский флот на Чёрном море силу возьмёт. Пришли их корабли к нашим берегам. Высадили они десант – это значит, войска их на берег сошли. Говорили потом, что за неделю хотели они прибрать Крым к рукам. Да только не вышло у них. Не сдавались мы, за каждую пядь земли боролись. Ты в ясный день примечала, какой здесь берег?
- Примечала. Вроде большой-большой дуги, а мы внутри неё.
- То-то. По правую руку – Евпатория. В подзорную трубу её, говорят, хорошо видно. А по левую – Севастополь. Там, на самом конце дуги. Вот сначала гости незваные высадились в Евпатории. Англичане, французы да турки. Склады с провиантом захватили. Потом всё ближе и ближе сюда корабли их подходили.
- И что же, разве не было солдат, чтобы остановить их?
- Как не было... Была армия. Князь Меншиков ею командовал. Да ведь наше оружие не таково было, как у них. Воевать с ними на берегу, когда неприятельские корабельные пушки с легкостию достают, князь не стал. Оно и верно. Встретил он врага на реке Альме. Да только не было удачи нам. Почти шесть тысяч солдат полегло в бою. Неприятельских тоже много, да наших больше всё равно.
Аннушка горестно качала головой, внимательно слушая старого матроса, заново переживавшего все перипетии прошлого.
- А что же, царь-то новых солдат не присылал?
- Подкрепления присылали. Да ведь и враги тоже его получали. Всё новые войска прибывали сюда. Наша армия неприятеля вглубь полуострова не пускала. Они всё больше вдоль берегов отирались. Тут им и провиант свежий с кораблей, и оружие.
Тимофей задумчиво смотрел на едва тлеющий фитилёк лампы, вспоминая подробности.
- Англичане вошли в Балаклавскую бухту. Отсель не видно её, она снаружи дуги, там, за Севастополем. Защищал её греческий батальон. В старинной генуэзской крепости засели стрелки, из мортир стреляли. Да не смогли, не удержали крепость. Кто в плен попал, кто смог пробиться к нашим. Так и обосновались британцы в Балаклаве. А с другой стороны Севастополя, в Камышовой бухте, французы высадились.
- Обложили со всех сторон...
- Обложили... Князь Меншиков-то со своими войсками в Бахчисарай ушел. Поопасался, что захопнется мышеловка. С нами вице-адмирал Корнилов остался. А помощниками его вице-адмирал Нахимов и контр-адмирал Истомин были. Они потом все и погибли. А тогда Корнилов к нам обратился. Товарищи, говорит – так и сказал ведь, «товарищи» – на нас возложена честь защищать город и родной наш флот. Эвон как – честь. Мы эту честь не посрамили. Вход в бухту закрыли, затопив старые наши корабли.
- Корабли?! Не жалко было?
- Как не жаль... Да что поделаешь. А неприятелю в руки достались бы? Сняли мы с них всю артиллерию, простились, как с родными, да потопили. Пушки на бастионы поставили. Укреплять оборонительные сооружения взялись. Инженер у нас был тогда, инженер-подполковник Тотлебен. Умнейший человек. Он и руководил работами. Строили укрепления все – и солдаты с матросами, и женщины, и дети. Днём и ночью строили, при свете костров и фонарей. Мужчины долбили грунт, а женщины носили его в корзинах да мешках. Одна батарея была возведена только женщинами. Так и называли мы её – «Девичья». Натальюшка моя с детками тоже на укреплениях работали.
- Много у тебя деток было?
- Двое. Сыновья. Митрию двенадцать было, а Николке девять. Когда уже осада началась, Митрий со мной рядом был, помогал на батарее. У меня на глазах его и... – Тимофей помолчал. – Николка воду носил на редуты, провиант. Опять же – куда пошлют. Ранило его в живот. Долго умирал. Пекло его. Всё пить просил. Этого уж я не видел, Наталья мне сказывала. А потом и она... и её... Прямо в землянке. Бомба попала. Так и остался я один-одинёшенек в целом свете. Потому и пригрелся рядом с молодёжью. Их детки внуками мне будут.
- Сколько же лет тебе?
- Сорок четыре.
- Так ведь ты не старик же! – всплеснула руками Аннушка. – А я... я дедушкой тебя... Прости уж меня, дурищу!
- Да за что же? Волос у меня седой, это верно. Зубов почти нет. Среди офицеров да боцманов бывают такие, кто за малейшую провинность зубы пересчитывает. И лицо всё в морщинах. Солнце да ветры соленые не щадят. Мы же не барышни, которые под зонтиками прячутся, белизну свою берегут. А ветры тут такие бывают! Придумали же британцы морды прятать под вязаной шапкой. Только дырки для глаз и рта, остальное всё закрыто. А мы не прятались. Оттого и лица раньше времени постарели. Да и душой я... стар... Словно отжил своё, а теперь только доживаю.
- Нет, Тимофей. Жить тебе ещё и жить. Не старь себя раньше времени. А сколько же Тихону годов?
- Тихон постарше меня. На шестой десяток ему перевалило. Тоже семья жила в Севастополе. Сынок его старший матросом на «Императрице Марии» был. В Синопском сражении погиб. Жена с дочерьми за ранеными в госпитале ходили. Уж никого в живых не осталось. Голод да болезни скосили их. Так что и он осиротел.
- Жалко его.
- Судьба такая выпала. Да всё же Бог миловал нас, грех роптать. Руки-ноги целы, глаза видят. Император вот землицей наградил, да пенсию нам дал. Море рядом. Друзья надежные есть. Сердцем я к братишкам привязался. И к тебе тоже. Ты уж живи, голубушка, да выздоравливай. А найдешь себе кого по сердцу да замуж выйдешь, не забывай меня, старика.
Аннушка подошла к Тимофею, провела рукой по его седым волосам. Старик взял её ладонь, поднёс к своим губам. В порыве нахлынувшей нежности Анна поцеловала его склоненную голову.
Лампа мигнула и погасла.
- Масло кончилось, - растерянно сказал старый матрос.
- Утром заправлю. Пора уж отдыхать, Тимофей. Добрых снов тебе.
- Добрых снов и тебе.
Сны и впрямь были добрыми. Только если бы утром Аннушку спросили, что ей снилось, она не смогла бы вспомнить ничего. Осталось только чувство какого-то безграничного счастья.
Да и не было у неё времени вспоминать ночные видения. Не успела она одеться как следует, как раздался нетерпеливый стук в дверь.
- Беда... – на пороге землянки стоял Семён.
- Что ты, что ты! – Аннушка всплеснула руками. – На тебе лица нет!
– Василиса пропала. За водой пошла с утра и пропала. Ведро пустое валяется, а её нет. Только вот... – он поднял руку, на ладони лежал обрывок подола от юбки. – И... кровь... на камнях...
Главы выходят раз в неделю.
Предыдущие главы: 1) Барские причуды 12) Кара-Чи
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации! Больше рассказов можно прочитать на канале Чаинки
