Луна хохотала полярной совой,
выставив жёлтый глаз.
Ветер сбивался на волчий вой
и визгом кутёнка гас.
Нас трое. И каждый в дорогу влюблён,
в пенье весёлых нарт,
в синий аквариум-небосклон
и мокрый по пояс март.
А псы волокут, как тягачи,
со всех сорока ног.
Хочешь — свисти, хочешь — молчи,
словно Господь Бог.
Просторна, как чум, гортань каюра,
хозяйкою в ней — махра.
Он долго глазами ночь ковырял
и видно решил — пора!
Прокашлялся, рыкнул и в наледь усов
выдал такой звук,
что иерархия всех басов
пред этим померкла вдруг.
Хайлём тебе, Гаврил Кихляп,
за песню длинней версты —
с хрипа на дрожь, с горы на ухаб —
но душу встревожил ты.
И за то тебе, наш каюр, хайлём,
что, словно курский мужик,
спел, дорогою охмелён,
как замерзал ямщик.
Волчьими сворами нас теснят
перелески со всех сторон.
С нарт попрыгали, как десант,
и гору бегом берём.
А под гору снова брызжет остол
ракетой в десятки лун
и кренится палубой белый простор,
смыкая за нартой бурун.
Кедрач росомахой бежит вслед,
а с моря идёт пурга.
И в малахай курилки одет
большелобый мыс Урга.
Пурга зашаманила — ну, каюк! —
пыл у собачек скис.
Снег с лица отодрал каюр,
словно посмертный гипс.
Тракторный путь — за увалом увал —
нарту в крен кладёт.
Ах, что катапульта! Я летал
почище — башкой о лёд!
Теперь поспевай ноги беречь
от торосов, дороги сбочь,
жалея задохшихся кобелей,
за нартой бежать в ночь.
Теперь ты сам — клад, тюк.
За цепи, ремни, гужи
хватайся, не чуя ни плеч, ни рук,
и ни о чём не тужи!
Качели. Волчок. Космонавта тренаж.
Вертись во всех плоскостях,
выкручивай полный километраж
на мышцах и на костях!
А пастухи уж, поди, легли,
словно в коконы, в кукули
и в камине ещё угли
дымным жаром не изошли.
Ах, что оставили мы вдалеке?
И куда нас псы волокут?
Там, под пологом, в уголке,
спит теперь мой друг Явелкут.
Олешки поодаль копытят наст,
ягель дерут рывком.
Им даже ночью уйти не даст
суматошный старик Коерков.
Войти бы в палатку, где, гостю рад,
начнёт чаевать народ.
Но поздно, поздно уже назад,
остаётся — только вперёд!
Глотай же безсонницы чёрный чай
блюдцами красных глаз,
покуда кидает из края о край
поздняя зрелость нас!
Пока не ушёл в траву и золу,
покуда жжёт под ребром,
о! всю до капли — пей зарю
синим от жажды ртом!
Кидай меня, тундра, словно медведь
в загривок ярого пса,
чтоб оставалось лишь стервенеть,
впиваясь в его мясá!
Дай мне, тундра, силу зверья,
выносливость пастуха,
мудрость сопок, жестокость ружья
и элоэл* стиха!
Хайлём тебе, тундра, хайлём, хайлём
за дикий ночной бег,
за то, что покой ты с меня колом
сбила, как с юрты снег!
Отвага сердец! Плеч близь!
Скрип нарт и собачий визг!
Да здравствует жизнь и ещё раз жизнь,
потому что в ней есть риск!
Корякский коммунист. — 1972. — 17 июня. — № 72.
* Хорей, хлыст, которым погоняют оленей (корякск.)