1. Ужасна судьба, кошмарна жизнь Марины Ивановны Цветаевой. Родилась в царской России. Эмигрировала из Советской России. Вернулась в Советскую Россию. Покончила с собой, оставшись русской, не став советской.
Но какова бы ни была общая судьба и конкретная жизнь М. И. Цветаевой, она была и оставалась до последних своих дней гениальной русской поэтессой. Даже если бы судьба была очень благодушна к ней, даже если бы жизнь её сложилась очень благополучно и была ею прожита в довольстве и достатке, вряд ли что изменилось бы в её поэтической гениальности, хотя таких стихов, как «Тоска по Родине», скорее всего, не было бы. Но были бы другие, её гений нашёлся бы как себя проявить…
Однако жизнь сложилась кошмарно. И именно эта жизнь подтолкнула создать и такое стихотворение.
Нас не интересует биография поэтессы, кем-то написанная, кем-то изданная. Нас не интересует эмпирическая её жизнь в мелких подробностях. В конце концов, этого человека давно нет. И мы не можем ни позвонить ей, ни написать письмо. Мы можем сопереживать ей. Но мы не можем прожить за неё жизнь. Прожить иначе. Тут свою бы, дай Бог, прожить не так...
Кроме того, ужасных судеб, кошмарных жизней на белом свете предостаточно. Вероятно, можно найти и более тяжёлые людские страдания, чем страдания М. И. Цветаевой. Вот только эти страдающие люди — не поэты. Они безгласны. Им нечего нам сказать. А у М. И. Цветаевой всегда найдётся что сказать. И вот в этом сказанном, в отличие от эмпирической судьбы и эмпирической жизни этого человека, мы можем стать полностью тождественны с поэтессой, если прочтём её внимательно, если поймём и примем то, что она сказала. А как и что М. И. Цветаева говорит, мы сейчас внимательно рассмотрим.
2. Текст.
ТОСКА ПО РОДИНЕ
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно —
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошёлкою базарной
В дом, и не знающий, что — мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне всё равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной — непременно —
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведём без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться — мне едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично — на каком
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья — он,
А я — до всякого столетья!
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все — равны, мне всё — равно,
И, может быть, всего равнее —
Роднее бывшее — всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты — как рукой сняло:
Душа, родившаяся — где-то.
Так край меня не уберёг
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей — поперёк!
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё — равно, и всё — едино.
Но если по дороге — куст
Встаёт, особенно — рябина…
(1934)
3. Стихотворение строится как последовательное сомнение в мнимых теперь сущностях и как отрицание этих мнимых сущностей.
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Но даётся повторение этих разоблачений. И начинается оно с того, что показывается чуждость и безразличие как пространства большого, пространства родной страны, так и пространства малого, пространства дома, в котором живёшь.
Мне совершенно всё равно —
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошёлкою базарной
В дом, и не знающий, что — мой,
Как госпиталь или казарма.
Не только человек чужд этому пространству, но и пространство, казалось бы самое родное, самое своё, тоже чуждо человеку, чуждо самой казённой чуждостью: как госпиталь или казарма.
4. Вслед за отчуждением большого пространства бытия и малого пространства жизни идёт отчуждение от людей.
Мне всё равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной — непременно —
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведём без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться — мне едино.
Каковы люди — безразлично. Всё равно все эти люди чужды, всё равно из их массы человек будет выдавлен и отброшен от них. Куда? Поскольку нет близких людей, то вытесненной поэтесса может только в себя, в собственные чувства. Нет пространства бытия, нет пространства жизни. Но нет и людей. Осталось только отношение к себе самой, осталось только самосознание. Но поскольку эмпирическое существование человека с этим самосознанием продолжается, ему не получается ужиться с людьми, ему приходится унижаться пред ними…
5. Но кроме молчаливого самосознания, кроме единоличья чувств есть речь, есть язык, на котором можно обратиться к кому-то, что-то сказать людям. Что с ним? Что с языком?
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично — на каком
Непонимаемой быть встречным!
Если язык, хоть и млечный, хоть и питающий сызмалетства, не позволяет сказанное тобой понять другим, какой смысл говорить на нём? Не лучше ли молчать?
6. Но кто этот встречный, не понимающий тебя, говорящую так ясно на таком родном языке? С кем приходится общаться на этом языке? С
Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…
Э… Да к такому и обращаться не стоит.
7. И тут обнаруживается новый аспект отчуждения, отчуждения русской поэтессы уже от русского читателя.
Двадцатого столетья — он,
А я — до всякого столетья!
Читатель слишком определён временем, его скоростной суетой и энергичной никчёмностью, поэт же беседует накоротке с вечностью. Отчуждение охватывает не только пространство, но и время. Читатель — в тонком его слое, поэт — во всех временах, до всякого времени.
8. Отчуждение и безразличие, равнодушие и бесчувственность доводят поэтессу до статуарной неподвижности, до остолбенения.
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все — равны, мне всё — равно,
И, может быть, всего равнее ...
Остаётся лишь слабая надежда, надежда на прошлое, на хранящееся в памяти. Нет и её.
Роднее бывшее — всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты — как рукой сняло:
Душа, родившаяся — где-то.
Все воспоминания, всё прошлое отторгнуто. Душа пуста, душа чиста, она как только что родилась, родилась неизвестно где.
Отчуждение от пространства, отчуждение от людей в нём, отчуждение от языка, которым можно обратиться к людям, отчуждение от времени ведут поэтессу далее к отчуждению от своей памяти и отчуждению от своей души.
И эта девственность, чистота, пустота, безродность души теперь таковы, что её не найти, не встретить, не узнать, не понять…
Так край меня не уберёг
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей — поперёк!
Родимого пятна не сыщет!
Душа теперь прозрачна. Сквозь неё можно смотреть на Солнце. Сквозь неё можно увидеть что угодно. А её саму уже не увидеть ни в какую оптику.
9. Остаётся только обобщить опыт одиночества.
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё — равно, и всё — едино.
Но если по дороге — куст
Встаёт, особенно — рябина…
Чужд дом, храм без Бога, равнодушие и бесчувственность ко всему внешнему у этой прозрачной невидимой души полные, всё — равно, всё — едино.
Не надо последние две строки воспринимать, как возврат к ностальгии, как цеплянье хоть за что-то, хоть за куст рябины. Нет, рябина вполне прозаична в этом стихотворении. Она лишь свидетельствует, что даже прозрачная, без мет, без родимых пятен душа ещё жива. Зачем-то жива... Стихотворение обрывается вместе с гроздью рябины. Дальше жизни нет.
10. Прочтите внимательно стихотворение М. И. Цветаевой. Если вы живы, оно вас убьёт. Такой оно неистово-отчаянной силы.
2021.07.22.
