– Николай Максимович, есть две вещи, которые вам должны быть очень знакомы – это белые носочки и сеточка для волос. Насколько я знаю, в этом нужно было непременно заниматься, когда вы учились в Московском хореографическом училище. Правильно я понимаю?
– Да. Сейчас и мои ученики все учатся в белых носках.
– Почему?
– Потому что в белом видны все недостатки.
– Недостатки ноги, стопы?
– Да. Для того чтобы вырастить, образовать культурно, конечно надо каждый день видеть свои недостатки, чтобы совершенствоваться, чтобы недостатки переплавлять в достоинства. А сеточка – это было такое...
Пестов нас заставлял надевать сеточку, чтобы волосы не мешали. Но у меня было такое ощущение, когда я стал взрослее, что это было своеобразное такое усмирение характера. Всем это не нравилось, но ты обязан это делать. Обязан это иметь.
В день, когда я закончил, сдал государственный экзамен, у нас тогда были черные трико, мы в них занимались, потому что других не было. Я снял черное трико и больше никогда не надел, а сеточки я сжег.
– А как еще усмиряли характер? И зачем нужно усмирять характер? Ведь артист чем круче, чем значимее, чем талантливее, тем у него больше этого самого характера.
– Вы правы, но просто дело в том, что это дети, это подростковый возраст, и их надо приучить и подготовить к серьезной жизни в серьезном коллективе. Мой педагог прекрасно знал, к чему он меня готовит.
Он перед выходом на сцену меня доводил до такого, что я уже нарыдался, весь в таком взвинченном состоянии. И мне надо было себя привести в порядок, выйти и сделать все идеально.
Когда я пришел в Большой театр, я очень быстро взлетел. У меня не было так – медленно человек карабкается. Нет, у меня было: раз и я на самом верху.
Мне 18 лет, я танцую конферансье в «Золотом веке», главного героя. Бессмертнова, народная артистка СССР, Гедиминас Таранда, Юрий Васюченко и Мария Былова, это были главные. Дальше были все заслуженные. И я 18 лет, без году неделя, среди них.
Понимаете, те люди, которые хотели быть на моем месте, они прямо ко мне подходили. Вот вас гримируют, они приходят и говорят, ты такой-то, ты сякой-то, ты вообще не достоен всего этого и так далее. И они не отходят от тебя, пока ты не выйдешь на сцену и все говорят и говорят эти гадости.
На самом деле, если бы я не был готов к такой ситуации, я бы, наверное, упал бы в обморок. А я был так натренирован Пестовым, что мне было все равно. А однажды была такая ситуация, что гример, который меня гримировала, она просто этому артисту, который меня оскорблял, сказала, что если ты сейчас не встанешь и не выйдешь, то я напишу докладную, потому что ты мне мешаешь работать. Мне уже неприятно.
– То есть вы гримируетесь, рядом сидит человек...
– Который вас просто обливает грязью. Он несет, вы не представляете, какие гадости...
– А вы должны это слушать?
– Ну, а что я могу сделать, если я младше сильно?
– В ухо дать...
– Как я могу... Сидит заслуженный артист... Понимаете, то, с чем сталкивались мы, вот наше поколение, когда мы приходили в театр, – это была дедовщина чудовищных масштабов.
Потому когда я понял, из-за чего были эти издевательства в школе, я позвонил Пестову и сказал: «Спасибо большое, я только сейчас все понял». Он стал смеяться. «Я так вам благодарен. Мне абсолютно все равно, кто мне что скажет. Я выйду и сделаю все как надо».
– Ну, вам искренне все равно или это такое глубоко запрятанное чувство, что вы просто железно держите себя в руках, а переживаете потом.
– Нет, конечно, я переживал, конечно я расстраивался и т.д. Но я умею взять себя в руки, сконцентрироваться и все сделать на высшем уровне. Это натренированность организма, она очень нужна была.