Откровенно говоря, после рождения Баязеда Хюррем думала — с деторождением покончено. Было, конечно, горько это осознавать, но что поделать. Такова жизнь. Частые беременности и роды прекратились и она была уверена — больше матерью не стать. Впрочем, рожденных ею шехзаде было предостаточно. Теперь никто не имел права сказать ей даже слова. Когда отправлялась на прогулки в окружении своей детворы, вокруг все наполнялось веселым гамом, словно птички влетели в дворцовый парк и не собирались его покидать. Какое же это счастье быть матерью стольких детей!
Но еще большее счастье было видеть лицо султана, от имени которого трепетал весь мир. Оно становилось невероятно добрым и мягким при вид своих шумливых отпрысков. Жаль, что никто, кроме нее и детей, не мог видеть подобного преображения.
Естественно, разговоры, что хасеки больше не способна беременеть, огорчали. Но, как говорится, на чужой роток не накинешь платок. Главное, что любовь повелителя не угасала и он по-прежнему предпочитал все свое свободное от военных походов и государственных дел время проводить в окружении своей семьи, а ночи принадлежали только ей.
Поэтому, когда вдруг почувствовала давно забытые симптомы, очень удивилась. Этого просто не может быть, мелькнуло в голове, скорее всего какой-нибудь женский недуг и позвала лекарку. Каково же стало удивление, когда женщина заявила — госпожа беременна! Это звучало настолько невероятно, что Хюррем-Роксолана на миг потеряла дар речь. А когда его обрела, готова была осыпать добрую вестницу золотом в головы на ног. Ведь это настоящее чудо!.. Девять месяцев пролетели незаметно. И вот он, малыш!
Какое же это счастье было услышать крик новорожденного. Прижимая к груди сына, которого нарекли Джихангир, что в переводе означало Покоритель мира, Роксолана почувствовала, что теперь она абсолютно счастлива. Даже когда родился Мехмед, не была столь рада.
Ведь тогда ребенок для нее был прежде всего соломинкой, за которую могла удержаться в чужом мире. Этот же мальчик родился, когда вокруг все злобно твердили — хасеки больше не способна родить и султан обязательно ее отправит в Старый дворец, а на свое ложе пригласит молодую и красивую наложницу.
Сам Сулейман не сомневался — подобным образом Аллах благословил их крепкий союз и дал понять, что они никогда не расстанутся. а когда супруги оставались одни, с восторгом повторял: таких красивых детей не видел в жизни! Даже вечная боль — Абдаллах — не родился таким красивым!
Малыш и верно был очень хорош собой — огромные светлые, как у матери глаза, роскошные кудрявые волосы, милая улыбка, настоящий ангелочек! Однако опытную маму волновал постоянный плач, который не давал никому покоя и сильно ее огорчал. Ребенка явно что-то беспокоило. Он сучил ножками, как-то странно вертел головкой и успокаивался лишь когда брали на руки. Причем, эти руки должны были быть только материнские. Других рук шехзаде упрямо не признавал. Вот и приходилось одной рукой его прижимать к груди, а другой писать письма возлюбленному или же просматривать важные документы.
Если с Мехмедом все было ясно — рыдал от голода, то этот плакал без какой-либо видимой причины и все время как-то странно подергивал маленькой, обритой по правилам, головкой.
— Ну что тебе надо, — хотелось порой крикнуть, но сдерживалась. Ибо знала — так просто ребенок никогда не станет плакать. Сулейман приказал собрать всех лучших врачей. Лекари долго осматривали Джихангира, озабоченно переглядывались. Хюррем с замиранием сердца смотрела на них, старалась понять разговоры и молила Аллаха, чтобы все обошлось. Увы! Действительность оказалась ужасной.
Младшенький сыночек оказался тяжело болен, требовалась операция, которая не могла спасти ребенка, но, по крайней мере, избавляла от страданий. При этом не скрывали — мальчик останется горбатым и до конца своих дней станет принимать болеутоляющие лекарства. Царственные родители переглянулись. Им предстояло решить сложную задачу. Султан колебался — быть может лучше оставить все, как есть? А вдруг перерастет и все исправится? Хасеки была настроена более решительно. Если есть шанс, почему его не использовать?
В этой ситуации положительным имелся только один момент — из-за своего недуга Джихангир не мог претендовать на престол, следовательно, не представлял угрозы для будущего повелителя, кто бы им не стал. Ибо шехзаде не попадал под закон Фатиха, но Хюррем от этого не становилось легче. К тому же, она прекрасно знала— болеутоляющие лекарства, которые теперь ему предстояло употреблять постоянно, делались на основе опиума.
Следовательно, мальчик станет наркозависимым, что может отразится как на нем самом, так и на его будущих потомках. Однако как говорится, из двух зол выбирают меньшее. И родители, посовещавшись, дали согласие на сложную операцию, ведь это было единственным шансом спасти дитя.
Самое удивительное, но со временем стало понятным — Джихангир оказался самым талантливым из детей, рожденным Хюррем от Сулеймана. Словно создатель, в обмен на горб, которым наградил шехзаде, решил выдать ему компенсацию в виде удивительных способностей.
Хотя Джихангир и страдал тяжелым недугом, родителям удалось научить его вести активную жизнь. Единственно, что не позволялось — скакать на лошади и упражняться на саблях. Первое время эти запреты очень расстраивали принца, но став взрослее, начал понимать — делается для его блага. Поэтому все свои силы кинул в науку. Шехзаде увлекался философией, экономикой, каллиграфией, под именем Зарифи писал чудесные стихи, которые пользовались огромной популярностью у читателей. Прелесть заключалась в том, что никто не знал автора и думал: вирши слагает бедный влюбленный поэт!
Отец, султан Сулейман, который, как известно, слыл образованным человеком, охотно с ним общался и вел долгие беседы. Не оставляли Джихангира без внимания и лучшие умы государства. Порой научные беседы затягивались до утра и все участники оставались довольны общением — молодой принц показывал прекрасное знание материала.
По крупному счету — Настася могла быть счастлива — у нее росли прекрасные дети. Но порой сердце сжималось от страха. А вдруг Господь захочет наказать ее за гордыню, которая нет-нет скользила во взгляде, когда смотрела на своих отпрысков? И что тогда? Повторять судьбу греческой Ниобеи очень не хотелось и она как-то в порыве откровения призналась в этом султану. Тот посмеялся над ее страхами. Стоит ли беспокоиться? Пока жив, им ничего не грозит, произнес несколько надменно.
— Глупец, — хотелось крикнуть в ответ, — не твоей смерти боюсь. Есть враг пострашнее!
Но промолчала. Она, вообще, старалась не спорить с повелителем, характер которого с годами становился все хуже и хуже. Именно поэтому довольно часто делала по-своему и с маниакальной настойчивостью вновь и вновь отправляла верных людей следить за Мустафой, в котором после казни Ибрагима-паши видела единственного оставшегося сильного врага.
Порой на нее находили приступы угрызения совести, которые тут же гнала прочь. Ибо внутренне знала — поступает правильно. К тому же, давала султану информацию, лишь когда была уверена в ее правдивости и сама приняла решение, какое устраивало. Выслушав ее, он обычно долго молчал, перебирал четки, а потом согласно кивал головой. В подобные минуты, Роксолана невольно задавалась вопросом:
— А любит ли его в действительности или просто стала заложницей этих навязанных отношений?
Публикация по теме: Меч Османа. Книга вторая, часть 57
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке