Можно прожить без моря. Но к чёрту такую жизнь.
Всего две золотые монеты, и запряжённая парой лошадей повозка мчится туда, где бескрайнее серое небо и зелёное море сливаются воедино. Всё, как на той картине, что висела в комнате отца, тогда, очень давно, целую жизнь назад.
Когда над моей головой ещё была крыша. Когда не приходилось ночевать в подвалах, в окружении огромных крыс и голодных уличных кошек.
Грудь моего старика сотрясает вороний грай вперемешку с рычанием и хрипом. Всё это время его неестественно сгибает и выворачивает. Потом он харкает в миску чем-то жёлтым, с багровыми прожилками внутри. Постель вся мокрая, я держу его холодную синюшную руку. Глупый, никчёмный мальчишка. Старик говорит:
— Ничего, сынок. Когда я встану с постели, мы уедем на море и больше никогда сюда не вернёмся.
Всё время смотрит на эту дурацкую, уродливую картину, будь она неладна. Его сын, омерзительный, бесполезный дуралей не заслуживает того, чтобы на него смотрели.
Когда этот дрянной человечек становится между стариком и картиной, хочет заглянуть отцу глаза, тот отводит взгляд и жмурится. Сжимает мою ладонь так, что слышен хруст костей, мои пальцы становятся белее рождественского снега. Его грудь снова сотрясается, но уже беззвучно. Он плачет.
Когда он перестаёт дышать, я выбегаю из дома и больше никогда не возвращаюсь. Тогда я ещё толком не умел ни воровать, ни убегать от стражи, первый месяц на улице был самым тяжёлым.
Когда возле промежности стали появляться первые чёрные жирные волосы, я мог срезать четыре кошелька за утро.
Ни один слуга порядка не смог бы угнаться за мной в тёмном лабиринте подворотен.
Пахнущие мочой и сыростью подвалы стали моими родителями. Пыльные чердаки, загаженные птицами и летучими мышами. Каждый камень на мостовой. Каждая сточная канава, где дерьмо было смешано с кровью всех, кто имел неосторожность пройти по этим улицам после того, как стемнеет. Всё это заменило мне дом, заменило планы на жизнь и юношеские мечты. Заменило мне бога.
Каждый день, когда я засыпал в новом месте, перед моими глазами стояла эта проклятая мазня, единственное, что оставалось мне от матери. Сначала размытой тенью, но позже становясь всё более и более отчётливой. Серое небо и зелёное море. Голос отца начинал звучать в моей голове, заглушая собой все остальные мысли.
"...мы уедем на море и больше никогда сюда не вернёмся. Мы уедем на море и больше никогда сюда не вернёмся. Мы уедем на море и больше никогда сюда не вернёмся".
Под конец голос вновь становится вороним граем, визгом дракона, изрыгающего куски собственных лёгких в грязную миску. Я прижимаю колени к груди, крепко обхватывая двумя руками. Мои глаза становятся мокрыми. Тогда и только тогда Морфей оказывает мне милосердие, и мир окончательно накрывает тьма и безмолвие.
Две золотые монеты — ничтожная сумма, если ты живёшь в центре Города. Там, где высокомерные презрительные подонки поднимают бокалы с шампанским, пока остальной народ гниёт заживо.
Здесь, на окраине, за такую сумму вскроют глотку быстрее, чем ты успеешь произнести "Pater Noster¹".
Когда мой голос стал более хриплым, а лицо покрылось бородой, я был готов пойти на этот шаг.
Полы бедной робы тащились по грязной дороге. Монах идёт не скрываясь, в его руках — плетёная корзина с яблоками и вином. Только последний ублюдок решит напасть на единственного священнослужителя в этом богом забытом районе. Лёгкая цель.
Мои колени трясутся, на несколько мучительно долгих секунд я забываю как надо дышать. Смотрю по сторонам, вокруг ни стражи, ни даже случайных прохожих.
Я кричу:
— Помогите!
Когда мой счастливый билет заходит в переулок, я неслышной тенью скольжу к нему за спину и ставлю к горлу нож.
— Мне нужно всего два золотых, — тихо говорю я, — Иначе ты встретишься со своим излюбленным богом.
Монах безвольно опускает руки, слышен жалобный звон бутылок, что-то рассыпается на землю.
— Ты дрожишь, — говорит он, — Первый раз вышел на дело?
Говорит спокойно, медленно, делая паузу после каждого слова.
Я сильно сдавливаю его шею, напрягаю руку так, что сводит судорога. Нож по-прежнему торчит возле его кадыка.
— Два золотых, — говорю я, — Или ты не жилец.
У этих церковников, небось, целые горы денег. Бедные прихожане готовы отдать последнее, лишь бы чёртов господь простил их чёртовы грехи.
— Сопишь, как шлюха на сеновале, — отвечает он, — Что, вот так просто убьёшь беззащитного человека?
Монах поднимает руки выше, показывая открытые ладони.
— Да, — кричу, — Да, чёрт возьми, ты что, не понял?
Маленькие капельки моей слюны летят ему прямо в ухо. В следующее мгновение моё запястье обвивает ядовитая сколопендра, и нож с глухим звоном падает вниз. Слышен хруст, ладонь монаха сжимает и выкручивает мою руку с невероятной силой, тянет куда-то в сторону.
Запряжённая парой лошадей повозка, та самая, что на полном ходу мчится в сторону моря, врезается мне в живот, и остатки воздуха покидают грудь. Я широко открываю рот, но никак не могу вдохнуть обратно.
Монах наклоняется, верх и низ меняются местами и земля стремительно летит мне навстречу.
Когда я перестаю извиваться, как разорванный напополам червяк, когда прохладный воздух наконец просачивается в лёгкие, он всё ещё стоит здесь.
— Не чертыхайся, — говорит он, — Это грех.
Я медленно сажусь. Рука не слушается, и горит так, будто её запихнули в кузнечное горнило. Перед глазами летают маленькие синие жуки, всё погружено во тьму, постепенно выходит рассмотреть расплывчатое серое пятно, которое затем оказывается монашеской робой. В голове звенят колокола утренней мессы, брюхо чувствует себя так, словно его само использовали вместо колокола.
— Чёрт, — хриплю я, — Чёрт, чёрт, чёрт, и ещё тысячу раз чёрт.
— Поганый святоша, — мой голос постепенно крепнет, — Ну что тебе стоило? Всего пара монет.
К горлу подкатывает липкое насекомое, скребёт своими лапками изнутри. По губам и щекам течёт солёная влага.
— Ты не похож на убийцу, — говорит, — Так что же случилось?
Игнорирую его вопрос, перед взором снова всплывает это мерзкое, преследующее меня полотно с морским прибоем.
— Так я тебе и поверил, — говорю, — И почему это не похож?
— Слишком глупый, — говорит монах, — Обычно в подворотнях убивают тихо. А если кому-то и доводится кричать, он делает это не переставая. И ещё настоящий убийца прирезал бы меня сразу.
Я размазываю слёзы и сопли по лицу здоровой рукой. Тру глаза тыльной стороной предплечья.
— Если такой умный, — говорю, — Чего же пошёл сюда.
Перед глазами я вижу руку монаха, протягивающую яблоко.
— Ты просил помочь, — говорит, — И я помогу.
Так меня нашёл Старшой.
***
Я крепко держу голову еретика в крестильной купели. Вижу, как от нехватки воздуха на его шее вздуваются вены. Его руки мечутся, тянутся то к бортику, то к собственной шее. Вода в купели вся розовая.
Жду, пока по его телу пройдёт мелкая дрожь, а ноги выпрямятся в разные стороны, как у раздавленной лягушки. Пока вода не перестанет булькать. Лишь тогда рывком поднимаю его наверх.
Спрашиваю:
— Где проводился ритуал призыва?
Он кашляет, хрипит что-то неразборчиво. Я наклоняюсь к нему ближе.
— В твоей заднице, — говорит он, и плюёт мне на лицо.
Я резко бью его лицом о край купели, поднимаю за волосы и смотрю прямо в глаза. Половина лица распухла, губы лопнули.
— Где чёртов демон, — говорю я.
Говорю, и удар тяжёлого металлического креста превращает его нос в бесформенное месиво. Кажется, я вижу на его лице отпечаток Спасителя.
— Я не инквизитор, можешь не сдавать своих, — говорю, — Просто скажи куда вы призвали эту тварь.
Мой пленник, упрямый и крепкий ублюдок, громко хохочет. Через щели в расколотых зубах булькает кровь. Я бью его снова, и снова, и снова.
Две недели расследования псу под хвост. Выслеживания, выяснения обстоятельств. Этот мне уже ничего не скажет.
Голос Старшого за спиной заглушает звуки ударов, мою ругань и хохот еретика:
— Что за беспорядок ты здесь устроил?
Я испуганно оглядываюсь, вытираю рукавом робы пот со лба. Рукав, как и вся роба, сплошь в багровых пятнах.
— Он каинит, — говорю я, — Это они украли ту книгу.
Их секте столько же лет, сколько самому христианству. Они считают дьявола орудием мудрости, что было явлено людям для освобождения от злого демиурга. Их моральные ориентиры — самые яркие пороки и бесчинства. Они чтят и уважают Иуду и Каина, как великих пророков, восставших против тиранического иудейского бога.
Святая инквизиция искореняла их уже неоднократно. Но, как и для всякого учения, обязательно всплывёт какая-нибудь древняя рукопись, и вот очередной богатей вновь возрождает старинное учение. Если такой не найдётся — они обязательно придумают свою.
Там, среди величественных мраморных залов, людям совсем нечем заняться. Они сделают всё, чтобы выделиться. Чёрная магия для них — не более, чем дань моде.
Но этот парень, видимо, оказался настоящим фанатиком. Если бы вы только знали, каких усилий мне стоило заманить его в наш бедный район.
Их слуги ходят исповедоваться к нам. И рассказывают истории.
Я слышал о том, о чём не подозревают господа инквизиторы.
Я слышал о том, как один из мужчин ездит по своему поместью в небольшой колеснице, запряжённой голыми женщинами. Он бьёт их плетью, заставляя возить из покоев в сортир.
Я слышал о том, как некая женщина сдирала шкуру с молодой девушки, чтобы искупаться в её крови, тем самым пытаясь сохранить свою молодость.
О мужеложеских оргиях и кровавых жертвах. Это происходит здесь, сейчас, это делают люди, у которых в жизни есть всё.
Слышал о том, как один из богатеев за бешеные деньги выкупил колдовскую книгу.
Морщинистая старая служанка, с обвисшей грудью, говорила мне о том, что новое общество каинитов хочет истребить всё отребье, что как они считают, отравляет жизнь нашего города. Желает вызвать демона, что рано или поздно растерзает тут всех. Молила рассказать об этом дознавателям. Но у меня на это есть свои планы.
Старшой берёт каинита за воротник и тащит в исповедальню. Багряные разводы тянутся через весь пол. Закидывает внутрь, безвольного, как мешок с песком. Затем кивает головой в сторону подсобки, где стоят метла и швабра. Мол, уберись тут пока.
До вечерней мессы остаётся всего несколько часов. Пока я пытаюсь оттереть пол от крови, жира и пота, из исповедальни доносятся леденящие душу крики.
***
Когда-то Старшой состоял в Инквизиции.
В детстве все мы боимся нечисти. Страшных монстров, живущих под кроватями и в тёмных чуланах. Ночных кошмаров, с длинными крючковатыми когтями, острыми клыками, горящими углями глаз. Тех, кто поджидает нас в темноте, тех, кто обитает на дне рек и озёр, тех, кто бродит по ночным улицам в поисках заблукавших детишек.
Когда я был маленьким, я часто задумался, а бывают ли у всех этих демонов, ведьм, злых духов ночные кошмары. Сейчас я точно знаю: бывают. И Старшой в молодости явно возглавлял этот список.
Когда мы только познакомились, он гонял меня каждый день по восемь часов. Если во время отжиманий я не так выгибал спину, слишком широко расставлял руки или не касался земли грудью, тут же получал плетью.
Не убрал руку после удара — палка. Слишком сильно сбил дыхание во время бега — снова плеть. Не увернулся от брошенного в меня камня — следующий будет брошен вдвое сильнее.
Всё моё тело было в синяках и ссадинах. Много месяцев я не мог спать на спине, она вся покрыта кровоподтёками.
— Если ты хочешь осуществить свою мечту, — напоминает он, — Твой главный шанс — это справиться с какой-нибудь тварью.
Каждый раз, когда инквизитор или другой уполномоченный церковник умудряется убить какую-нибудь нечисть, Церковь устраивает ему отдых на морском побережье. И речь здесь не идёт об обычных еретиках или очередной бедной женщине, на которую сосед за отказ провести с ним ночь донёс как на ведьму. Для того, чтобы святоши как следует раскошелились, следует одолеть нечто действительно опасное.
— Конечно, ты можешь пойти как паломник, — тут его голос становится мечтательным, — Идти, оперевшись на посох, вдоль Млечного Пути. Но тогда тебе придётся отбиваться от разбойников.
Он говорит это каждый раз, напоминая, зачем я трачу столько усилий. Стоит мне сказать всего одно слово, и больше наши тренировки никогда не повторятся.
Говорит, пока я стою в упоре лёжа. Мои руки трясутся, роба прилипла к спине, на траву перед лицом льётся струя дурно пахнущей влаги.
Когда я пытаюсь подняться, локти начинают ходить ходуном, я издаю протяжный стон, и кое-как дотянув до верхней точки падаю вниз на давно мокрую от моего пота траву.
— Теперь немного отдохнём, — говорит Старшой.
Отдохнём — значит когда я встану, придётся с ним драться.
Но меня спасает человек в белом плаще.
— Всё гоняешь молодёжь, — кричит он Старшому через забор, — Пригласишь испить вина по старой дружбе?
Говорит спокойным, дружеским тоном. Но мы оба понимаем, что его визит — ещё одно напоминание. Ты можешь отречься от старой службы. Стать монахом-францискианцем, мирно читая проповеди для бедняков до конца своих дней. Сказать, что тебе надоело. Что ты поступил на службу, чтобы бороться со злом, а не калечить невинных людей, обвинённых в ереси, колдовстве или просто оказавшихся неугодными. Церковь даже обеспечит твой приход всем необходимым. Но такие как ты не уходят просто так. Мы следим за тобой, и ждём повода, чтобы снова вернуть на путь крови. И, конечно же, мы следим за твоим учеником.
Стоит мне нарушить обет бедности, и у Старшого будут проблемы. Меня, быть может, простят по молодости и глупости. А он примет всю ответственность. И оттуда будет лишь две дороги — отправлять на костёр других или отправиться туда самому.
Всего две золотые монеты, и запряжённая парой лошадей повозка мчит меня туда, где серое небо и зелёное море сливаются воедино. А другая, в этот момент, тащит Старшого с мешком на голове в душные застенки Его Святейшества.
***
Служба оставила во рту дурной привкус. Трудно сосредоточиться на молитве, когда в исповедальне лежит покойник.
Его жизнь закончилась точно так же, как проходила. Абсолютно бессмысленно, полной фанатизма, жестокости и нетерпимости.
Родился в дворянской семье. Ненавидел всех, кто был ниже по происхождению. Умер сломленным предателем. Выложил Старшому не только место призыва, но и имена всех единомышленников. Похоронен в дождь, возле сточной канавы.
— Я бы на твоём месте нашёл себе хорошенькую прихожанку на эту ночь, — говорит Старшой, — Так и умрёшь, не узнав женщины.
Лопата оставляет на руках рваные волдыри мозолей. Мокрые от дождя волосы липнут к лицу.
— А как же целибат, — говорю я, — Блуд — чертовски тяжёлый грех.
Старшой листает молитвенную книгу, собирается отпевать покойника. Поправляет роскошные, расшитые золотыми нитями манжеты, оттягивает согнутыми пальцами заляпанный кровью и воском воротник.
— Знал бы ты, с чем придётся столкнуться, — говорит Старшой, — Уже бы околачивал двери самых грязных трактиров.
Я долго рою яму под звуки его песнопений. Когда выбираюсь наверх, сапог соскальзывает, я падаю лицом вниз. Кровь стекает из разбитого носа, смешиваясь с потоками воды.
Последний раз плюю на каинита. Пинком ноги отправляю его голое тело вниз. Даже лицом вниз выглядит достаточно скверно. На запястьях и лодыжках непонятные сизые с фиолетовым следы. Кровоподтёк вокруг шеи. Красные пятна на плечах и торсе. Руки и ноги сломаны в суставах и вывернуты неестественным образом.
Старшой плюёт на руки, берёт вторую лопату и помогает мне закапывать яму.
— Зачем ты его отпевал? — спрашиваю я, — Какой в этом смысл?
Тот сцеживает жирную полоску слюны на землю сквозь зубы.
— Нет причин ненавидеть мертвецов, — говорит, — Лучше прочесть пару молитв, чем ждать, не вернётся ли он обратно.
Когда мы заканчиваем, Старшой кидает что-то к моим ногам. Наклоняюсь, чтобы посмотреть. Нож воткнут в землю по самую рукоять.
Спрашиваю:
— Что это?
От отвечает уже на ходу, не оборачиваясь.
— Тот самый нож, с которым ты напал на меня в день первого знакомства, — говорит, — Я его освятил.
Я стараюсь догнать его, подскакивая на каждом шагу.
— Что, зачем?
Старшой останавливается. Поворачивает в мою сторону голову. И говорит:
— Клинком и молитвой можно добиться намного больше, чем просто молитвой.
***
Узкая тёмная улица, освещённая скупым светом масляных фонарей. В своей длинной тени я вижу образ еретика, с раздробленым лицом и паучьими голенастыми конечностями.
— Прочь, — только и говорю я, — Ты всего лишь плод моего воображения.
Каинит отвечает изнутри головы моим голосом:
— Зачем ты здесь, просто задумайся. Все эти люди не заслуживают жизни. Воровство, изнасилования, убийства. Демон лишь избавит их от мучений.
Камни под моими шагами покрыты бурыми пятнами. В отдалении слышен собачий вой, прямо в центре улицы я вижу раздавленную птицу, от которой тянется красный след колеса.
Из ближайшего переулка в меня летит нечто круглое, я встречаю противника быстрым ударом ножа. Нечто рвётся, обдавая руку и голову вонючей жижей.
Жидкость заливает мне волосы, попадает в глаза и нос. Слышен детский смех и топот убегающих ног.
Маленький засранец кинул в меня кишкой, заполненной отходами и помоями из выгребной ямы. Я делаю несколько быстрых шагов в его сторону, но вовремя останавливаюсь.
Внутренний голос не умолкает:
— Такие как я, мы — спасение этого мира. Твой бог давно его покинул. Признай, он ненавидит вас всех. Мы лишь ускоряем неизбежное. Кому какое дело до нескольких десятков трупов.
Эти твари становятся лишь сильнее с каждой новой жертвой. Если вовремя не вмешаться, за год демон выкосит весь город. Но Инквизиция вмешается. Богатеи за каменными заборами останутся в безопасности, чтобы дальше предаваться всем возможным порокам. Пострадаем мы.
Я останавливаюсь, заметив одинокую фигуру вдалеке.
— Господь сотворил море, — пожимаю плечами, — Когда я здесь закончу, посмотрим, так ли он хорош. И если море меня разочарует, я доберусь и до него, будь уверен.
Фигура не приближается. Я перехватываю нож потной ладонью, и медленным шагом иду вперёд.
Когда я подхожу ближе, то вижу тонкую девичью фигуру. Она резко наклоняет голову, я слышу звук колокольчиков, пришитых к вуалетке цвета слоновой кости.
Тонкими, крючковатыми как птичья лапа пальцами девушка берётся за нижнюю часть золотой улыбающейся маски, скрывающей лицо. Смотрит на меня чёрными глубокими глазами, сохраняя полную неподвижность, застыв, как восковая фигура.
Я крепче сжимаю рукоять ножа, приближаюсь к ней по дуге, ни на секунду не отводя взгляда.
— В такую пору опасно гулять одной, — говорю я, — Особенно в этом районе.
Девушка резким движением отпускает подбородок, приподнимая взгляд вверх. Колокольчики вздрагивают, но тут же затихают.
Разводит руками полы атласной, покрытой кружевами юбки, застывая в реверансе. Спрашивает:
— Я красивая?
Её голос, высокий и звонкий, словно бы раздаётся со всех сторон. Долю секунды я даже слышу его эхо внутри своей головы.
— Не мне судить, — говорю, — Шла бы ты домой.
Медленно провожу рукой вдоль покрытой грязью, мочой и засохшими пятнами крови робы. Девушка щёлкает пальцами и её руке появляется карточная колода.
Я облегчённо вздыхаю. Обычная уличная фокусница, все эти трюкачи немного безумны. Кому ещё придёт в голову слоняться по безлюдной улице среди ночи.
Протягивает мне колоду, взглядом указывает взять карту.
— Я серьёзно, — говорю, — Здесь опасно. Убирайся.
Клянусь, её улыбающаяся маска прямо на моих глазах расплывается и становится сердитой.
Быть может, я не лучший в мире фокусник. Скорее вообще ничего не смыслю в уличных трюках. И уж точно я не алхимик и не учёный муж. Но подозреваю, что обычно такого не происходит.
Моё сердце начинает колотиться быстрее, рваный ритм отдаёт в висках. По спине пробегает череда мелких пауков, оставляя за собой липкую холодную паутину. Чувствую, как к ней липнет моя одежда.
Девушка, однако, утрачивает ко мне всякий интерес. Она смотрит куда-то вдаль, в не освещённую ни одним фонарём подворотню. Затем манит кого-то оттуда пальцем. Качает головой из стороны в сторону. Кладёт колоду на одну ладонь, и громко хлопает по ней второй. Когда она разводит руки, во все стороны разлетаются разноцветные бабочки. Манит пальцем вновь.
На свет выходит грязный пацанёнок, шаркает по мостовой рваными башмаками. Шумно хлюпает носом, втягивая внутрь жёлто-зелёную соплю. Худой и жалкий, как вся моя жизнь.
Бьюсь об заклад, этот мелкий говнюк всего пару минут назад кидался в меня всякой гадостью. Останавливается в неуверенности, зыркает пялится громадными мокрыми гляделками то на меня, то в темноту за спиной.
Перед глазами сама собой всплывает картина морщинистой руки, протягивающей мне яблоко. Где бы я был сейчас, если бы не Старшой?
Я медленно сажусь прямо на камни, всем своим видом показываю безразличие к происходящему. Киваю мальчишке головой, и отворачиваюсь в сторону девушки.
Краем глаза слежу за ним. Тот движется на носочках, готовый в любой момент пуститься наутёк, в случае если я сделаю хоть одно резкое движение.
Девушка картинно разводит пальцы, тянет руку в область декольте. Я привстаю на месте. Улицы Города полны извращенцев, готовых светить голой грудью перед бездомными детьми. И одному богу известно, что она станет потом. Но фокусница тут же тянет ладонь вверх, являя на свет большой шёлковый платок.
Она кидает платок перед собой, и тот зависает в воздухе, как будто натолкнувшись на длинную палку.
Дама делает ещё один реверанс, демонстративным жестом снимает шляпку. Держит на протянутой ладони, чинно вытаскивает оттуда кролика.
Мелкий заливисто хохочет и бьёт в ладошки.
Кладёт на землю, тот смешно шевелит ушками и убегает восвояси. Выдержав паузу, девушка резким движением срывает платок, и отскакиваю назад.
Глаза пацанёнка ещё более круглые, он ошарашенно смотрит то на меня, то на фокусницу, не понимая, что происходит.
Я не вижу себя со стороны, но ощущаю, как моя кожа бледнеет. Челюсть сама собой падает вниз.
Там, где только что был платок, я вижу картину. Единственную в своём роде. Ту самую, где серое небо и зелёное море встречаются в священном браке. Ту, которую пытался забыть долгими одинокими ночами.
Девушка снова щёлкает пальцами. В её руке — две золотые монеты. Она смотрит то на них, то на мою руку с ножом. Протягивает вперёд, жестом показывая "давай меняться".
Внутри всё съёживается, мои мышцы словно покрыты хитиновым панцирем. В ушах зудит своими крыльями писклявый комариный рой.
Кажется, моя рука, от плеча и до кончиков пальцев, живёт отдельной жизнью. Сама по себе поднимается, протягивая клинок рукояткой вперёд. Последним усилием воли мне удаётся утащить её вниз, но все прочие мышцы зажаты, словно покрыты хитиновым панцирем, не могу ни встать, ни просто пошевелиться. Только смотрю вытянутыми от ужаса глазами.
Я понимаю, что даже в такое время улица не должна быть настолько безлюдной.
Хищная тварь в девичьем обличье пожимает плечами, колокольчики снова звенят, и золото исчезает так же легко, как и появилось.
Демонесса суёт свою хищную лапу в шляпу, доставая оттуда длинную гирлянду чьих-то кишок. Опускает вновь, извлекая наружу что-то, похожее на отрубленную ступню.
Обращается к мальчишке:
— Я красивая?
Тот плачет. Почему ты не бежишь, дурак. Я бью кулаком о камни мостовой, чувствую, как кожа на костяшках пальцев сбивается в кровь. Боль помогает избавиться от наваждения, я подскакиваю на ноги, но уже поздно.
Мелкий, грязный, нищий ублюдок, только и знающий что размазывать сопли и шмыгать носом говорит:
— Да.
Адское создание срывает с лица маску. Лицо под ней всё изрезано, нетронуты только глаза. Очищенная от плоти челюсть свисает вниз, с неё капает нечто, цвета рвоты.
— А теперь? — кричит она, — А сейчас?
Я прыгаю ей навстречу, пытаюсь закрыть мальца собой. Но существо оказывается быстрее. Намного быстрее, двигаясь так, как не способен ни один человек.
Застывает в нескольких метрах от меня, схватив пацанёнка за затылок и подняв в воздух.
Я неподвижен.
— Не надо, — говорю, — Возьми меня.
Но она неумолимо тянет свою маску в сторону его лица. С обратной стороны маски во все стороны торчат шипы и клинки.
Я делаю осторожный шаг вперёд, и маска начинает двигаться быстрее. Снова застываю.
Тварь отводит своё оружие дальше, покачивает им из стороны в сторону, небрежно подкидывает на ладони.
И в этот момент что-то с глухим шлепком врезается ей между глаз, обезображенная голова откидывается назад.
— Не стой столбом, — слышу крик Старшого за спиной.
Одним прыжком выхватываю мальчишку, перекатываясь с ним по мостовой. Тварь успевает среагировать, полоснув мне маской по плечу. Роба в месте разреза быстро становится багряной, но мои пальцы всё так же крепко сжимают нож.
— Беги, — только и говорю мальцу, и больше не смотрю в его сторону, уже подскакиваю на ноги лицом к врагу.
Меня шатает, в глазах предательски темнеет, чуть было не падаю снова.
Смотрю, как голова демонессы поднимается в обычное положение, поступательными рывками, как будто кто-то невидимый дёргает марионетку за нитки.
Старшой уже бежит с другой стороны улицы, отбрасывая в сторону бесполезный арбалет. Нет времени перезаряжать.
Слышен свист и протяжный вой. Вокруг бушует ветер, существо надевает маску обратно на лицо, быстро перебирает ногами, занимая позицию так, чтобы мы со Старшим были с одной стороны..
Левой рукой достаю из-за пояса массивный металлический крест, держу на вытянутой руке:
— Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica pote²...
Снова трюк с платком и картиной, без артистичных приготовлений он занимает не больше секунды.
В горле внезапно пересыхает, я не в силах произнести более ни слова. Пытаюсь сглотнуть, но слюны нет.
— Так и думал, что не справишься, — говорит Старшой, — Эх, молодняк.
Он уже здесь, стоит в боевой стойке, безоружный.
Я трясу головой, голос постепенно возвращается.
— Взял бы хотя бы меч, — хриплю, — Раз уж пошёл за мной.
— Читай свою грёбаную молитву, — цедит скозь зубы, — Как-нибудь управлюсь.
— Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio...
Демонесса невероятно быстра, подбегает к Старшому, и тут же получает пинок ногой.
От удара отлетает назад, но успевает кинуть вверх свой шёлковый платок. Тот на несколько мучительно долгих мгновений зависает в воздухе, увеличиваясь в размерах.
И обрушивается вниз, накрывая моего наставника целиком.
— Non ultra audeas, serpens callidissime, decipere humanum genus, Dei Ecclesiam persequi, ac Dei electos excutere et cribrare sicut triticum³...
— Я красивая, — утвердительно говорит демонесса.
Человеческая фигура под платком неподвижна. Со скоростью молнии тварь оказывается рядом с ней, сдёргивает покров в сторону, и мостовую заливает лишь кровь. Очень много крови, кажется, столько не может уместиться в одном человеке.
Маска её выглядит презрительной. Тварь плашмя падает на спину, её тело изгибается, руки и ноги выкручиваются, локти и колени смотрят вверх, как у кузнечика. Голова одним рывком разворачивается назад, существо быстро перебирает конечностями с торону ближайшего дома.
— Imperat tibi majestas Christi, aeternum Dei Verbum, caro factum⁴...
Её сплющивает, и я вижу как край платья скользит в подвальную щель.
Падаю на колени перед той красной лужей, что пару мгновений назад была моим благодетелем и наставником. Кладу на неё бесполезный крест.
— Requiescat in pace⁵, мой друг.
Встаю, не проронив более ни слова, ни слезы. Перевожу взгляд на нож, который всё ещё сжимаю до посинения в пальцах.
Отрезаю рукав от робы, перетягиваю им рану, пока окончательно не ослабел от потери крови. Смотрю в ту чёрную щель, куда только что ускользнуло нечто.
На мостовой вовсе не кровь Старшого, а моя, моя, вся до капли. Теперь вместо неё в моих жилах течёт пламень.
Клинком и молитвой можно добиться намного большего, чем просто молитвой.
***
Плевать, из каких глубин адской бездны ты была призвана. Какой бы опасной и жестокой ты ни была, плевать какими силами ты обладаешь. Спускаться сюда было ошибкой.
Потому что это — моя территория.
Годы храмового покоя заставили поверить в то, что я человек. Сырость подвала напомнила о том, кто я есть на самом деле.
Я — грязная крыса, потирающая лапы на куче мусора.
Не знаю, насколько хорошо демоны видят в темноте. Мои глаза привыкают к мраку почти мгновенно. Даже больше. Когда вокруг становится темно, само нутро становится моими глазами.
Я цветок, брошенный в вонючий сортир и пустивший там корни.
Под ногами странная бесформенная куча. Присаживаюсь, чтобы разглядеть поближе. Вижу вышитые золотым манжеты. Тело съёжилось, совсем обескровленное. Но вопреки всем законам природы то, что осталось от Старшого всё ещё вздымается вверх и опускается, всё ещё дышит.
Значит, он не исчез в никуда. Падающие вниз потоки крови — не более, чем неумелый трюк. Вот уж не думал, что демоны склонны к спектаклям. Что ж, мне хотя бы будет что похоронить.
Коротким движением я вгоняю свой нож туда, где у человека должно быть сердце.
Я — капли крови на острие ножа уличного грабителя.
Пройдя ещё десяток шагов, в дверном проёме, я нахожу труп мальчишки. Его лицо изрезано в клочья, целыми остались лишь глаза, которые никогда уже не сомкнутся, веки отсутствуют.
Я со злостью пинаю стоящий рядом рваный башмак. Так вот, зачем ты сюда пошла. За человечком, что назвал тебя красивой.
Не бог делает этот мир таким. Не демоны и не ангелы. Не упыри и не монстры из-под кровати. Не более, чем страшилки из глупых сказок.
Ты смогла убить старика и беззащитного ребёнка. Но не ты оставила мальчишку на улице. Не ты заставляла его страдать от голода и холода, не ты сделала его подонком, чьё главное развлечение — озлоблено швырять дерьмом и мочой в случайных прохожих.
Не ты заставляла Старшого годами пытать себе подобных, не ты приказывала ему отправлять на костёр невинных.
Ты даже прийти сюда самостоятельно была не в состоянии.
Самая опасная тварь — это человек. Самая опасная тварь — это я.
Я — неуёмная тоска, поселившаяся в самом тёмном уголке мозга у самого благонадёжного богатея.
Я с лёгкостью выслеживаю демонессу по тут и там разбросанным мышиным трупам. Не знаю, потрепал ли её незавершённый обряд экзорцизма или всаженным в голову болт. Но тварь восстанавливает силы. Упивается кровью.
Это ничего. Ни раненое плечо, ни горечь утраты, ни даже старая картина меня больше не остановят.
Я — грязь мироздания, я отброс, я изнасилованная портовая шлюха, я пьющий шампанское дворянин и тот, кто ночью вскрывает ему череп тяжёлой дубиной.
Я нахожу демонессу в самом дальнем углу. Та сидит там, лицом к стене и смеётся, обхватив колени. Покачивается из стороны в сторону, словно маятник.
Она говорит:
— Ты пришёл повторить судьбу старика?
Мгновенно выбрасывает вперёд все конечности, толкается от стены и летит мне навстречу.
Бьётся всем своим телом, меня впечатывает спиной во что-то твёрдое, я падаю на четвереньки, но по-прежнему крепко сжимаю чёртов нож.
Играет со мной. Не видит угрозы. Иначе убила бы сразу, как Старшого. Сейчас и с самого начала — всё это игра.
Я встаю. Харкаю на пол кровью.
— Когда ты говорила меньше, — говорю, — Ты нравилась мне больше.
— Может быть так будет лучше, человек? — говорит она голосом Старшого.
— Или так? — теперь голос отца.
Её руки становятся невообразимо длинными. Сначала они опущены, и достают до пола. Потом она разводит их в стороны, от одной стены до другой. Медленным шагом идёт ко мне. Слышен скрип когтей. Слышно, как на пол падает каменное крошево.
Я бросаюсь демонессе навстречу. Молча. Без театральных эффектов. Её лапа тянется ко мне, но я с лёгкостью могу под неё поднырнуть, слишком огромная. Когда рука втягивается обратно, возвращаясь назад она цепляет моё больное плечо когтями.
Но это даже не замедляет меня.
Я — червь, что с одинаковым аппетитом рано или поздно сожрёт каждого. Я протянутое бездомному юноше яблоко. Я старый, больной человек, что каждый день вздыхает над картиной погибшей при родах жены.
Я вгоняю твари нож в брюхо, вспарываю её словно рыбину, веду вниз до лона и снова вверх до грудины.
Демонесса рвёт меня когтями, но больше нет смысла изгаляться и уворачиваться.
В режу горло, тычу в остриё в глазницы и проворачиваю, её острые костяные пальцы вонзаются мне спину, её маска становится лицом Старшого, затем лицом отца, затем — месивом еретика.
Вот он, момент истины. Кто из нас упадёт первым?
Красные ошмётки платья летят во все стороны, я сжимаю существо в страстных объятиях, вгрызаюсь зубами в изрезанное горло, вгоняю нож между рёбер на два пальца ниже левой лопатки снова, и снова, и снова...
***
Когда я выползаю из подвала, мне холодно. Говорят, человек может потерять четверть своей крови и выжить.
Кажется, из меня уже вытекло больше, и продолжает течь.
В моих руках всё тот же нож, и маска демоницы. Нужно что-то показать дознавателям Инквизиции, прежде чем меня отправят восстанавливать силы на побережье. Я падаю на колени, нутро подскакивает вверх, меня рвёт, на языке отвратительный привкус желчи.
Вот он — вкус победы. Только бы дойти.
Пытаюсь подняться, но ноги не слушают. С третьей попытки мне удаётся встать. Вдалеке загорается багровый, как моя роба, рассвет. Я опираюсь плечом на стену, и медленно тащусь в его сторону, оставляя за собой кровавый след.
Только бы добраться. Только бы выжить. Успеть рассказать церковникам, где они смогут забрать тушу твари для изучения. Где найти тело Старшого и того пацана, чтобы те обрели последний покой.
Успеть хотя бы раз увидеть морскую пену, услышать крики чаек и шум прибоя.
Пальцы моей правой руки предательски разжимаются. Нож с жалобным стуком падает на мостовую.
Можно прожить без моря. Но к чёрту такую жизнь.
______
¹ "Отче наш"(лат.)
² Изгоняем тебя, дух всякой нечистоты, всякая сила сатанинская(лат.)
³ Не смеешь боле, змий хитрейший, обманывать род человеческий, Церковь Божию преследовать и избранных Божиих отторгать и развеивать, как пшеницу(лат.)
⁴ Повелевает тебе величие Христа, вечного Бога Слова воплощенного (лат.)
⁵ "Да упокоится с миром"(лат.)
Автор: Дмитрий Клер
Источник: http://litclubbs.ru/writers/2968-bez-morja.html
