Жак-Луи Давид (1748—1825) — один из главных художников Франции, творчески мощный и стилистически выдержанный. Он зафиксировал революционное время в чётких, ясных композициях и галерее отличных портретов.
Сегодня в массовом сознании закрепился образ Франции как «романтичной» страны, но в искусстве куда основательнее выглядит французский классицизм, который принято романтизму противопоставлять. Композиционная строгость, выверенные формы и безупречная техника дают классицизму устойчивость: стиль давно не самый модный, но у него всегда есть чему поучиться.
И Жак-Луи Давид считается столпом классицизма: его принято вместе с Франсиско Гойей считать родоначальником всего нового искусства (за ними последовали реализм и импрессионизм), но если Гойя был бунтарём, черпавшим фактуру в иррациональном, то Давид мыслил в традиционной системе художнических координат. Учился в Академии, ездил в Италию, прилежно изучал античное искусство, Рафаэля и Караваджо — как и многие его коллеги. Но, кроме восприимчивости к древнему, Давид умел тонко перевести актуальные события на язык по-античному простых и сильных образов — и не быть при этом смешным или архаичным. Его работы на фоне многих классицистов выглядят «голыми», суровыми — и за счёт этого смотрятся честнее.
Согласитесь, сейчас нам неловко смотреть картины, изображающие, скажем, Екатерину II в образе Минервы и подобные аллегории, хотя они тоже сделаны по канонам классицизма. Давид занимался вовсе не таким. Он жил и работал в революционной и наполеоновской Франции, при этом его взгляд — будто «над схваткой», и эта прозрачность даёт вневременность его работам.
Посмотрите, например, на «Клятву Горациев» (1784): это кровавый сюжет из римской истории, в котором сошлись пламенная доблесть и патриотизм. Заказывал картину ещё король Людовик XVI, Давид писал её в Риме, и на родине она принесла ему грандиозный успех. В «Горациях» есть сильная композиция, формы, написанные со знанием полотен Караваджо, и меткая параллель патриотического порыва братьев-римлян с революционными настроениями французов.
После революции талант Давида расцвел, в 1793 году он создал шедевр – «Смерть Марата». В культовой картине сочетается конкретно-документальное и символическое, это уже не отвлеченный сюжет из римской истории, а современник-революционер. Более того, Марата закололи, когда он лежал в ванне, — Давид так его и написал, показал даже кожную болезнь революционера. У этой картины особая история: известно, что Давид был у Марата накануне его гибели, застал его сидящим в ванне (процедуры прописали врачи) и разбирающим письма. Эта сцена поразила художника, и после убийства он решил написать Марата именно так.
Нам могла бы показаться нелепой обмякшая фигура в чалме, но художник смог сделать образ притягательным, почти монументальным. Во-первых, ванна показана не целиком, а видимая часть задрапирована, так что при беглом взгляде мы не придаем значения, где именно лежит герой. Во-вторых, натуралистические детали встречаются с классицистическим (и значит — следующим античному) видением тела, мёртвый Марат напоминает фигуру Христа с композиции «Положение во гроб» — обратите внимание, как похоже выглядят торс, рука и голова Иисуса на одноимённой картине Караваджо 1603 года. Тут же мы видим ещё бумагу, перо, чернильницу — опять конкретные детали, но их немного, они не загружают полотно. Про свет, технику живописи и композиционные отсылки в «Смерти Марата» можно говорить долго — все-таки это абсолютный шедевр.
Многие знают автопортрет Давида 1794 года — лаконичный образ на нейтральном фоне, в глазах и повороте головы читается нерв, готовность к действию. Этот портрет Давид написал в тюрьме Люксембургского дворца, куда его отправили после термидорианского переворота. Впрочем, потом художника выпустили.
В 1797 году он впервые встретился с генералом Бонапартом и тогда же решил, что хочет его писать. Самый известный портрет Наполеона кисти Давида — «Переход Бонапарта через перевал Гран-Сен-Бернар» (1801). Это не типично давидовская вещь, в ней много движения и ветра: в складках плаща, конской гриве. В портрете есть призвук романтизма — что, конечно, не отменяет выверенности пропорций и композиции.
Наполеон сделал Давида первым живописцем империи, и после падения императора и реставрации королевской власти художника ждало пожизненное изгнание — он ведь голосовал за казнь Людовика XVI. Давид знал, что ему могут разрешить вернуться во Францию, но не пошёл на это. Последние десять лет художник жил в Брюсселе, и его поздние композиции («Марс, обезоруживаемый Венерой и грациями», 1824) неожиданно тяжелы, даже избыточны. Парадокс, но, впервые за много лет оказавшись вне воронки истории, Давид не находил больше действительно сильных образов.
Влияние Давида на искусство легко недооценить, ведь он считается классицистом, а живучесть этого стиля можно списать на академическую традицию. Тем не менее в его бескомпромиссности, если не сказать живописной аскезе — и на фоне Гойи, и других классицистов, и романтиков, есть художническое величие и, как ни странно, предчувствие будущего. В реализме, который появится во Франции позже, будут заметны «уроки» Давида.
Увидеть вживую картины Жака-Луи Давида вы можете в основных экспозициях ГМИИ имени А.С. Пушкина и Государственного Эрмитажа. С обоими музеями банк ВТБ связывают давние партнерские отношения.
Текст: Анастасия Семенович
