В каморке дядюшки Имантса было грязно и душно. Пахло лежалым хламом и сырым деревом. С тех пор как старьёвщик похоронил жену, его жилище с каждым днем становилось всё запущеннее.
Имантс сидел за столом, в кресле с лоснящимися от времени подлокотниками, и изучал багет для картины, которую так удачно купил сегодня недалеко от квартала Ремесленников. Наконец он, похоже, выбрал то, что нужно! Имантс встал из-за стола, подошёл к старинному, изъеденному древесным жучком комоду и достал само полотно – оно было скручено трубочкой.
У окна старьёвщик развернул картину и, достав двумя пальцами из нагрудного кармана видавшее виды увеличительное стекло, принялся разглядывать через него портрет. Следовало определить, в каком он состоянии и не нуждается ли в реставрации. Имантс нутром чувствовал, что эта вещь не простая – а раз так, то непременно приведёт его к богатству. Смастерив для нее достойную раму, он сможет выгодно продать картину и на вырученные деньги отправиться в Вентспилс, к родственникам покойной жены, навсегда завязав со своим ремеслом. Уж сколько лет он скупает, чинит и перепродает старые вещи – не вспомнить! А недалеко от Вентспилса можно на выгодных условиях получить клочок земли. Хоть и в дюнах, но… Имантса манило море и страшило одиночество. Он станет рыбаком – как брат жены Маркус.
Стекло скользило по краям картины. На морщинистом лице Имантса была довольная улыбка – картина была в превосходном состоянии. Наконец лупа выхватила из центра полотна лицо вельможи. Сквозь толщу стекла на старьёвщика смотрели огромные, внимательные глаза. Живые! Имантс выронил увеличительное стекло и тряхнул головой, пытаясь прогнать видение. Боясь снова посмотреть в лицо изображенного на картине, он плюнул себе под ноги и хотел уже свернуть её обратно, как вдруг…
– Ты, Имантс, сын Мартиньша, не так глуп, чтобы не использовать свой шанс, – услышал он тихий голос.
– Кто здесь? Арнис, ты? – старик повернулся к двери, хотя прекрасно знал, что это ни Арнис, ни кто-либо другой из его соседей.
Послышался тихий вздох. Старик посмотрел на картину. Вельможа словно приблизился из темноты и смотрел ему прямо в душу.
– Так чего ты хочешь, Имантс? Я всё могу, чего ни попроси!
Старик был напуган, но корыстолюбие побороло страх:
– Хочу быть богатым!
– Изволь! – громко выдохнуло Имантсу в ухо – так, что он на секунду оглох.
От неожиданности он попятился и задел напольную вазу, которую не мог продать уже два года! Издав глухой звук, ваза рассыпалась, и взору изумлённого старика предстало её второе, толстое дно. Старик отложил картину и лупу и дрожащими руками открыл крышку этого своеобразного круглого ларца.
– Святой Пётр! – только и смог он сказать, погрузив заскорузлые пальцы с грязными ногтями в алмазы, жемчуга и изумруды, цена которых намного превышала представление старьёвщика о богатстве.
– Ну? – спросил голос, дав старику возможность убедиться в том, что сокровища настоящие. – Ты доволен?
– Да! Да! Здесь хватит… хватит на всё. Ималда! Жаль, ты не видишь этой красоты! – хрипло отозвался старик, помянув жену-покойницу.
– Ималда? – на старика повеяло холодом, – будет тебе жена. Молодая и в сто крат краше твоей старой, больной Ималды.
– Но я не хочу. Мне нужна моя Ималда!
Повисло молчание. Имантс начал было бояться, что всё это сон и сокровища его сейчас растают. Он вглядывался в человека на портрете – но тот был нем. Глаза, правда, всё ещё поражали необыкновенной реалистичностью, но всё же они были выписаны на холсте искусным живописцем.
Старьёвщик свернул картину, убрал обратно в чрево комода и, кряхтя, принялся убирать черепки, оставшиеся от вазы. Чудесную коробку с сокровищами он обернул тряпьем и бережно убрал под кровать. Хотел было заняться изготовлением обрамления для портрета, но руки не слушались – всё ещё ощущая прохладу драгоценных камней.
…Женщина, у которой Имантс купил портрет, была пришлой: это было видно по замызганной дорожной глиной одежде и стоптанной до дыр обуви. Только сейчас Имантс понял, что не нужда заставила её продать картину. Она хотела от неё избавиться. Опытный глаз старьевщика сразу определил, что эта женщина не нищенка. Кожа её была не обветрена, как у большинства женщин, населяющих ремесленный квартал. Руки её были нежны и ухожены, что выдавало в ней весьма обеспеченную особу. Но он, словно пёс, почуяв выгодную сделку, не придал этому несоответствию ни малейшего значения.
Мнимая нищенка, не торгуясь, отдала картину за смехотворную цену – и старьёвщик так обрадовался, что не стал утруждать себя размышлениями. Ещё утром он, насвистывая, катил вперёд свою тележку и благодарил судьбу за удачу. А теперь ему многое стало понятно.
Имантс вышел на свежий воздух и сел у дверей своей лавчонки. Было самое начало осени, и обычно он выставлял стол с различными предметами для продажи на улицу. Сегодня он решил этого не делать. Зачем? Ведь он теперь сказочно богат и может себе позволить просто греться в ласковых лучах сентябрьского солнца.
В этот день ничего странного с Имантсом не произошло – всё было как обычно: вечером заглянул сосед Арнис – принёс с собой бочонок пива. В дом приглашать Имантс его не стал, вынес на улицу ещё один трехногий, но прочный табурет, стол, две глиняных кружки и даже предложил соседу табаку, хотя сам не курил.
Арнис, наливая из бочонка янтарное, душистое пиво, умудрялся курить трубку и отпускать нескромные шуточки по поводу молодых горожанок, совершающих вечерний моцион. Лавка старьёвщика находилась на мощёной улочке, недалеко от ратуши, и чаще всего девицы шарахались от Имантса как от клопа – что безмерно веселило вечно краснолицего Арниса.
Имантсу очень хотелось поделиться с кем-нибудь своей тайной – но он молчал, медленно тянул своё пиво и лишь изредка кивал Арнису, не особо вслушиваясь в его хмельную болтовню.
Когда фонарщики залязгали своими лестницами, Арнис ушёл. Имантс испытал облегчение и, залпом допив свою кружку, всего третью за вечер, отправился спать, оставив и табуреты, и стол, и даже кружки на улице.
Закрыв дверь, он тут же полез под кровать – проверить, на месте ли сокровище. Оказалось, да. Переливается призрачным светом – завораживает красотой огранки камней и гладкостью и благородной формой крупных жемчужин.
Имантс взял одну, подержал в руке. Он вспомнил, как Ималда на собственную свадьбу испросила у своей матери ожерелье неблагородного речного жемчуга да янтарную брошь.
Как светилось от счастья её лицо! Имантс сжал жемчужину и подумал было отдать её в церковь, чтобы святые отцы поминали его бедную Ималду каждый день. Потом вдруг передумал и положил обратно.
Он ещё какое-то время полюбовался игрой камней и наконец закрыл коробку. Задвинул под кровать и завалил тряпьем. Из-под тряпок послышался характерный писк. Мышь. Имантс поморщился, но не стал ничего предпринимать – просто повернулся к стене и заснул.
Во сне к нему явилась Ималда. Но не та, изможденная болезнью, а другая – молодая и здоровая. Она стояла посреди большого поля – светлые волосы убраны в две косы, как она носила до свадьбы, на голове – венок из полевых трав и цветов, как обычно бывает на празднике Лиго. Она улыбалась ему.
Вдруг он заметил, что на Ималде лишь тонкая, белая, почти прозрачная рубаха, и сквозь неё отлично видно и торчащие соски, и вообще всё, до последней родинки.
Имантс протянул к ней руку, но она была такая грязная, что старьевщик, устыдившись, тотчас отдернул её. Он увидел себя со стороны и поразился: как же он постарел и подурнел!
Но Ималда, похоже, этого не замечала. Она приблизилась к нему и, закинув руки ему на плечи, кинулась целовать – в жёсткие, поросшие светлой щетиной щеки, в грязную шею, в хмельные губы.
Имантс пытался отстраниться, но ему не удалось.
«Она – такая чистая, красивая… Как бы не испачкалась», – думал он, с изумлением отвечая на горячие поцелуи Ималды.
Запах её кожи и волос, юная и упругая грудь вконец вскружили ему голову, и он дал волю чувствам. И те накрыли его с головой. Он испытал во сне сильное потрясение. Такого с ним не случалось при жизни с Ималдой, которая была скромной женщиной, очень ограниченной в проявлении чувств, как все латышки. Бывало, слушая рассказы друзей о распущенных и развратных польках и немках, Имантс даже не раз помышлял изменить жене, но так и не сделал этого.
Ималда была хорошей хозяйкой – это отчасти компенсировало её холодность. Имантс жил в чистом доме, питался разнообразно – чего же еще желать?!
А потом… она заболела. Имантс не отходил от её постели – сам убирал, готовил, стирал белье. Правда, он совершенно этого не умел, но старался сделать жене приятное. А она смотрела на него и плакала.
Тогда он садился рядом и спрашивал:
– Дорогая, что-то не так? Почему ты плачешь?
А она:
– Тебя жалко.
Вот такая любовь была. Сама, умирая, жалела его – своего Имантса. Детей у них не было, и Ималда просила мужа не соблюдать по ней траура, а по возможности скорее жениться.
За месяц Ималда изменилась до неузнаваемости – превратилась в страшную, тощую старуху. В конце концов она отказалась от еды и питья – но смерть словно издевалась над ней, желая знать, насколько ещё хватит сил этой женщины. Имантс плакал, умолял жену поесть или хотя бы попить… И она сдавалась: пила воду и ела размоченный хлеб.
Доктор, зная о болезни Ималды, не удивился, узнав о её смерти. Тело не стали тревожить вскрытием и похоронили на следующий день.
На поминках Имантс услышал, как подружка Арниса сказала, что Ималда просила у нее яд – тот, чем травят крыс, но она не дала. Имантс вспомнил, как умирала его жена, и тут же понял: нашелся добрый человек. Пока Имантс ездил по дворам со своей тележкой, чья-то рука услужливо поднесла его жене яд… Он вернулся слишком поздно – и если бы он знал! Глядя на муки умирающей, он сам желал, чтобы всё быстрее закончилось.
Имантс злился на себя, на Ималду, на Бога. Плохо спал, почти не ел, не убирал своё жилище. Ему не было сорока пяти, а выглядел он как старый дед.
Но прошло время, и он потихоньку стал приходить в себя. А тут еще брат Ималды, Маркус, приехал навестить – звал к себе, в Вентспилс. И старьёвщик решил, что как только появится более или менее приличная сумма, он закроет дело и уедет. А тут такое…
Он лежал на спине, с закрытыми глазами, и видел перед собой переливающуюся гладь моря. В лодке у берега он видел и себя самого, только не старого и запущенного, а счастливого, улыбающегося, молодого. Жена стояла рядом, а на руках у неё был ребенок. Имантс был совершенно счастлив. Его не беспокоил ни дурной запах, исходивший от давно нестираного белья и от него самого, ни мышиная возня под кроватью. Он был готов лежать ровно столько, сколько занимает разум светлая картинка, созданная его воображением.
В дверь тихонько постучали. Имантс не ответил, лишь скрипнули пружины кровати.
Тогда послышался скрип, и быстрая дробь удаляющихся прочь шагов.
«Табуретки и стол всё же украли», – с удовлетворением подумал старьевщик и на этот раз уснул как праведник – без снов.
Он открыл глаза, когда солнце уже вовсю буравило стены сквозь щели в ставнях. Имантс, потянувшись, первым делом проверил своё сокровище. Убедившись, что оно не исчезло, он хотел было выскочить во внутренний двор по нужде, как взгляд его упал на картину, лежащую на письменном столе в развёрнутом виде. На картине сверху лежал свиток с восковой печатью – он схватил его и выскочил во двор, на ходу снимая штаны.
Справив нужду, старьёвщик развернул бумагу. Обычно зрение его не подводило – но тут! Строчки то сливались, то двоились – он никак не могу прочитать и двух слов. Он зашарил по карманам, и, к счастью, лупа была на месте.
Вот что прочёл Имантс:
«Было жаль Вас будить, Ваш сон был столь глубок и сладок. Позвольте посетить Вас завтра, в полночь. Я намерен услышать Ваш ответ.
Да или Нет. Третьего не дано.
Ваша душа – не слишком высокая цена за то, что я уже дал Вам и ещё предполагаю сделать для Вас».
Подписи не было, но была приписка, сделанная другим почерком:
«Думай, Имантс, но не продешеви на сей раз».
Это была её рука!
Имантс почувствовал лёгкое головокружение, сел на кровать. Посидев немного, он встал, подошёл к столу и, взяв портрет, снова стал его изучать. Чем дольше он смотрел в глаза незнакомца, изображённого неизвестным же художником, тем сильнее становилась боль в затылке. Изображение плыло перед Имантсом и вскоре слилось в одно неопределенного цвета пятно. Схватившись двумя пальцами за переносицу, старьевщик нащупал другой рукой опору и опять сел. Комната медленно плыла, с улицы доносились обрывки бабьих пересудов, цоканье копыт по мостовой; где-то недалеко бродяга играл на шарманке. Наконец, словно по мановению волшебной палочки, всё стихло. Имантс, выходя во внутренний двор, не закрыл дверь, и теперь в проёме показалась чья-то фигура. Сколько он ни всматривался, не мог понять, кто же это к нему пожаловал.
– Кто здесь? – пытаясь протереть стремительно слепнущие глаза, спросил Имантс.
– Я… я прошу прощения, – услышал он молодой голос, который, однако, был ему незнаком.
– В чём дело? – сердито буркнул старьёвщик, негодуя на свою внезапную слепоту и втайне боясь, что, воспользовавшись этим, незнакомец может его ограбить.
– Меня зовут Матеус, я… имею честь служить в бакалейной лавке моего отца, Матеуса-старшего, – юноша стоял, не решаясь войти без приглашения, или же прогорклый запах, стоявший в помещении, останавливал его.
– И? Чем обязан? – старик немного успокоился, однако нежданный визит раздражал его.
– Я принёс вам лучшее вино из нашего погребка, а также сыр, хлеб и немного копчёного мяса. Всё это оплачено. Где я могу оставить корзину?
Пелена с глаз стала немного спадать, и теперь Имантс различал очертания юноши, хотя и не мог разглядеть его лица: Матеус стоял против света.
– Кем? Кем оплачено? – часто моргая слезящимися глазами, спросил старьёвщик.
– Я полагал, что вам это известно. Заказ принимал мой отец, я всего лишь доставил его, – смутился юноша.
– Хорошо, – Имантсу не терпелось избавиться от бакалейщика. – Оставьте корзину там, где стоите. Спасибо! И передайте привет старому Матеусу!
Юноша откланялся и вышел.
Имантс взял корзину, закрыл дверь. Корзина была тяжёлой, но он легко поставил её на стол, откинул рогожу и извлек оттуда бутылку выдержанного вина, полголовы сыра, свежий хлеб и фунта полтора копчёной грудинки.
Для одного человека этой снеди было явно многовато, и Имантс задумался: кем был оплачен этот превосходный гастрономический набор? Он пошарил по дну корзины – рука нащупала небольшой предмет неправильной формы. Имантс достал его и ахнул: это был настоящий шоколад – с полфунта, не меньше! Старьёвщик понюхал его – горький. С миндалем. Любимое лакомство Ималды. Сердце сжалось. Он сложил продукты обратно в корзину, накрыл рогожей.
Чтобы чем-то себя занять, старик всё же решил выставить свой нехитрый товар на улице. Вспомнив, что ночью воры унесли табуреты и столик, чертыхнулся. Но когда он отпер ключом дверь, ведущую на улицу, оторопел: и столик, и табуреты были на месте, в том же самом положении, в каком они с Арнисом вчера оставили их. Даже глиняные кружки были целы – за ночь в них скопилось немного осеннего дождя.
Имантс убрал их со столика и вынес несколько предметов, наиболее удачных для продажи, на его взгляд. Это была старая керосиновая лампа, коллекция ножей для вскрытия писем, бронзовая чернильница, щипцы для завивки локонов и ещё несколько мелких предметов, поместившихся на небольшом столе. Сам Имантс в надеже всматривался в окно второго этажа дома напротив – не выглянет ли матушка Майрите, которая по доброте душевной ежедневно поила бедного вдовца горячим чаем с душицей, а бывало и чёрным кофе. Так и сегодня, едва завидев Имантса, добрая женщина вышла к нему, держа перед собой большую жестяную кружку с деревянной ручкой. Из кружки шёл ароматный пар.
Имантс потёр ладони и осторожно принял у неё кружку. Сев на табурет у своей двери, он с наслаждением вдохнул запах чёрной смородины, листом которой матушка сдобрила чай.
– Доброго здоровья тебе, матушка! – сказал он женщине, сделав маленький глоточек.
Ему захотелось чем-то отблагодарить её – он вспомнил про шоколад.
Пожилая женщина обернулась было, чтобы уйти, но он окликнул ее:
– Подожди-ка, матушка! Сегодня и у меня для тебя есть гостинец!
Он прошел в комнату и стал искать в корзине шоколад. Вот он, драгоценный кусок неправильной формы! Имантс попытался отколоть немного, но у него ничего не вышло. Тогда он взял нож, намереваясь распилить шоколад, но нож скользил по поверхности, не желая вгрызаться в сладкий чёрный камень. Имантс очень торопился – на улице его ждала добрая женщина.
«Отдам ей весь кусок!» – подумал он, и в этот момент нож очередной раз соскользнул и оставил на пальце Имантса глубокий порез.
Из пальца потекла кровь, окрасив красными звездочками и рогожу, и дубовый стол, и шоколад. Старьевщик мужественно перевязал палец первой попавшейся тряпкой, взял шоколад, отёр и его, завернул в бумагу и вынес матушке.
Матушка Майрите обрадовалась подарку.
– О! Имантс! Как мило! Я очень люблю шоколад, – сказала она, но заметив перевязанный палец старьёвщика, побледнела: – Тебе нужно сделать перевязку, срочно! Пойдем со мной – Вида обработает палец! Чем это ты его завязал?
Имантс попытался отговориться, но матушка цепко схватила его за рукав и повела за собой.
– Вида! – крикнула она, едва они перешли порог дома напротив.
Навстречу им вышла молодая некрасивая девушка, лицо которой было сплошь усыпано веснушками. Окно кухни матушки Майрите было как раз напротив двери Имантса. И пока Вида занималась порезом, ему было видно, как у стола с разложенным товаром остановился прилично одетый господин в котелке, и, кажется, один из предметов привлёк его внимание.
Боясь потерять покупателя, Имантс пробормотал слова благодарности и попросил Виду побыстрее завязать палец. Девушка кивнула – и уже через минуту Имантс, запыхавшись, стоял у своего стола, оглядывал солидного господина в котелке и прикидывал, сколько бы запросить за бронзовую чернильницу, приглянувшуюся ему.
Мысли его прервал женский голос.
– Сколько вы хотите за эту лампу? – средних лет дама уже прижимала к себе лампу.
– Четыре монеты.
– Да побойтесь Бога! Это же хлам!
Имантс спокойно взял из рук дамы лампу и положил на место:
– Она ещё всех нас переживет. Светит и почти не коптит!
Дама снова взяла себе лампу и, поджав губы, отсчитала четыре монеты.
Господин в котелке, не торгуясь, выложил за чернильницу целых шесть монет! Не успел Имантс удивиться, как камея и выгоревший веер тоже нашли своих покупателей.
Имантс, как и любой старьевщик, никогда не видел столько покупателей стразу. Его мешок вскоре был полон монет, и когда он бежал очередной раз в комнату, чтобы выложить на опустевший столик новую партию вещей, мешок тяжело бил его по бедру.
«Пожалуй, будет синяк!» – думал старьевщик, но это нисколько его не огорчало.
Две женщины ругались за право купить набор из шести фарфоровых слоников. Их спор едва не перерос в драку, но в конце концов одна из них заплатила больше и ушла с покупкой, свысока поглядывая на разозлённую соперницу.
Погода портилась. Небо затянули серые тучи – вот-вот пойдёт дождь. Имантс с удивлением понял, что продал почти всё, что годилось для продажи. Остался лишь набор оловянных солдатиков, старый зонт да пара янтарных запонок. Старьёвщик ликовал. Часы на ратуше пробили шесть вечера – и с последним ударом на землю упали первые тяжёлые капли дождя. Имантс занес домой столик, табуреты и плотно затворил дверь.
В каморке было темно. Он пошарил в карманах, чиркнул спичкой о шершавую поверхность стола, зажёг светильник.
На стене отобразилась тень стоявшей на столе корзины с провизией. И только тут Имантс почувствовал дикий голод. Он подошёл к столу, извлёк краюху хлеба и разломил её. Он уже поднес хлеб ко рту, как в дверь постучали, и раздосадованный Имантс, отложив хлеб, пошёл открывать.
На пороге стояла насквозь промокшая нищенка. Капли дождя струились по её мокрым волосам и лицу – заставляли её щуриться и то и дело широко открывать рот.
– Это для вас, – сказала она, вытащив из-за пазухи нечто, завёрнутое в грубое сукно.
Имантс взял сверток и захлопнул перед протянувшей было руку нищенкой дверь. В сукно был завёрнут пакет. Вскрыв его, Имантс достал короткую записку:
«Накрой стол на двоих. В полночь».
Забыв про голод, Имантс бросился к столу, где лежала картина. Опасаясь ухудшения зрения, он мельком взглянул на портрет. Так и есть! Он был готов поклясться, что вельможа ещё более приблизился из тьмы. Лицо его хранило печать превосходства, однако это было не самодовольство, а именно превосходство, в самом высшем понимании этого слова. Старьёвщика охватил трепет. Он снова был заворожён всепроникающим взглядом тёмных глаз, которые, словно две бездны, затягивали разум внутрь себя. Имантс поспешно отвернулся, но не посмел свернуть картину в трубочку, а лишь переместил её в ящик стола.
Непогода разыгралась не на шутку: за окном была сырая, чёрная мгла. Гремел гром, сверкали молнии – кое-где с крыш срывалась черепица. Имантсу стало холодно, он завернулся в плед и лёг на кровать. Задремал. И когда открыл глаза – испугался, что проспал назначенный час. Но тут ожили городские часы, и Имантс стал считать удары, еле слышные из-за шума дождя. Насчитал одиннадцать. Чем ближе был ночной визит, тем страшнее и неуютнее в собственном доме становилось старьёвщику. От дневного восторга не осталось и следа. Он тоскливо посмотрел на шкаф, медленно достал оттуда единственную белую рубашку и более-менее приличный камзол военного образца. Потом разделся по пояс и тщательно умылся у умывальника в смежной комнате. Вытерся ветхим полотенцем и пошёл одеваться. Он давно не был у парикмахера и сейчас сожалел об этом. Ведь встреча ему предстоит нешуточная – может быть, с самим Князем Тьмы. И в этом случае, вполне возможно, ему не дожить до утра. Его мало волновало, в каком виде найдут его тело, но если то, что говорил ему о загробной жизни один заезжий монах из Митавы, – правда, тогда он встретит очень много дорогих когда-то его сердцу людей. Ималда, тоже, поди, заждалась его. Имантс поправил воротничок, расправил камзол. Затем подошёл к столу, стряхнул на пол все ненужное, накрыл рогожей с красными звёздочками собственной крови (палец всё ещё болел) и стал доставать продукты из корзины.
В середине поставил бутылку вина. Достал из комода два высоких мутных бокала. Крупными ломтями порезал копчёную грудинку и сыр. Хлеб выложил на плетёное блюдо.
Сел за стол и стал дожидаться полуночи. Наконец часы на башне возвестили рождение нового дня. Дождь поутих, но не прекратился. Медленно плыли минуты ожидания: пять минут первого, десять…
Имантс не выдержал и откупорил бутылку вина. Налил в бокал.
Но лишь только первый глоток терпким потоком проник в его горло, он услышал тихий голос:
– Наполни и мой бокал. Я уже десять минут как здесь.
Имантс обернулся, но никого не увидел. Не было нужды проверять ни под кроватью, ни в закутке у умывальника. Имантс просто налил вина в бокал, а затем стал наблюдать, как из тяжёлого воздуха напротив него материализуется гость.
Это был он – вельможа с портрета. Как он и ожидал. Точь-в-точь – пожалуй, только слегка старше. Гость между тем поднёс к губам свой бокал и, делая глоток, проник сквозь зрачки Имантса прямо ему в душу.
– Ну? – глухо произнес он. – Да или нет?
– Я должен подумать, – медленно сказал старьёвщик.
– Это не ответ. К тому же, как мне показалось, принятие моих даров и есть положительный ответ на мой вопрос. Ты хотел быть богатым? Ты богат. Ты можешь хоть с завтрашнего дня переехать в замок, не хуже королевского. Ты хотел жену? Будет тебе и жена. Но сначала ответ, и – немедленно.
Повисла гробовая тишина. Имантс слишком долго позволил себе смотреть на незнакомца и почувствовал опять, как ухудшилось зрение.
– Я согласен дать ответ только после того, как ты вернёшь мне Ималду. Иначе я просто сочту, что ты обманываешь меня.
Гость долго и внимательно изучал лицо Имантса.
– Хорошо! Будь по-твоему! Я не зря просил тебя накрыть ужин на две персоны. Здесь есть всё для тебя и твоей драгоценной супруги. Ималда!
Он хлопнул в ладоши и исчез. Лишь лёгкий сквозняк скользнул по лицу старьёвщика.
Почти сразу Имантс услышал, как в замке зашевелился ключ. Он набрал в лёгкие воздуха и боялся выдохнуть. А что если вельможный гость обманул его – и дверь откроет разложившийся за три года труп?!
В комнату вошла женщина. Она скинула капюшон, и Имантс узнал Ималду. Она была совсем как до болезни, даже ещё краше.
– Имантс! – женщина бросилась к нему навстречу, раскинув руки.
– Ималда?!
– Дорогой, как я скучала!
Она взяла его лицо в ладони и совсем как во вчерашнем сне начала покрывать его лицо горячими поцелуями. Имантс отстранил её, жадно вглядываясь в её лицо. Нет. Это не может быть она – Ималда никогда не стала бы так бурно выражать свои чувства. Хотя – кто знает, что ей пришлось пережить там, за гробом?!
Он налил гостье вина – она выпила, не отрывая от него горящих глаз. Он взял её руку в свою и нащупал шрам между средним и указательным пальцем – у Ималды был такой. Значит, действительно она.
Но что-то смущало Имантса, удерживало его от того, чтобы броситься в объятия жены. И, наконец, он понял, что именно. Её поведение. Соблазнительные позы, которые она принимала, её смех с запрокинутой назад головой… А эти горящие лихорадочным блеском глаза!
Имантс налил себе вина и взял кусок копчёного мяса. Часы на ратуше пробили два ночи. Ималда смотрела на него и улыбалась.
– Я тут решил… – прокашлялся Имантс, – решил поехать в Вентспилс. Маркус говорит, там хорошая жизнь.
– Как скажешь, дорогой. Я готова следовать за тобой куда угодно.
Имантс отметил про себя, что она спокойно пропустила мимо ушей имя родного брата, даже не спросив, как у него дела. А может быть, за гробом всё обо всех известно?
– Ималда. Я давно хотел знать. Скажи мне, пожалуйста…
– Всё что угодно, муж мой, – она сделала глоток вина и облизала губы так, как настоящая Ималда нипочем бы не додумалась.
– Кто дал тебе яд?
– Что?
– Кто дал тебе яд?
Она отвернулась, изображая обиженного ангела.
– Я не хочу вспоминать этого. Имантс, пожалуйста.
– Я должен это знать.
Она повернулась к нему – лицо её было печально.
– Матушка Майрите. Она сказала, что ей жаль меня и она готова взять грех на душу…
– Что?! – перебил ее Имантс. – Матушка Майрите?! Этого не может быть!
– Да, Имантс. Потом я узнала, что она к тебе была неравнодушна. Она решила мне помочь отправиться на тот свет, а тебя сделать вдовцом, а там, может, и мужем.
По щеке Имантса скатилась слеза. Кулаки сжались.
– Ималда, это правда ты?
– Увы. Это так. Но я ни в чем не уверена, Имантс. Та сила, что подняла меня из могилы, может без труда обратить меня в прах. Только ты можешь не допустить этого.
– Хорошо. Я готов.
– Ооо! Имантс! Теперь всё, чего хочу, так это горького шоколада с миндалём. Я три года мечтала ощутить его вкус… И я знаю, что у тебя он есть!
– Но…
Ему стало неловко при мысли, что он лишил жену любимого лакомства, которое ей, по всей видимости, было обещано.
– Имантс, пожалуйста. Шоколад там, в корзине. Дай мне его.
– Прости, Ималда. Матушка Майрите была так добра ко мне…
– Что?! Где шоколад? Дай мне его!
Лицо Ималды исказила злая гримаса.
Часы на ратуше пробили три, и она воровато оглянулась: скоро прокричат ранние петухи. В лампе почти кончился керосин, огонь еле горел. Вот-вот комната погрузится во мрак.
– Ималда… Прости. Если бы я знал, ни за что не отдал бы…
– Ты отдал его?! Майрите?! Добром за добро?! – простонала Ималда. – Ты не мог… Ты не должен был! Имантс, ты же всё испортил! Твоя внезапная доброта была так не к месту!
Вдруг она начала дико хохотать. Тело её сотрясалось. Трясся стол, бокалы позвякивали. За окном сверкнула молния, и вспышка осветила Ималду: с неё лоскутами слезала кожа.
… Имантс напряг зрение и разглядел, насколько это позволяло скудное освещение, резкие перемены, происходящие с его женой прямо на глазах: плоть постепенно иссыхала, уже видна была белая кость ключицы.
Огонек в лампе, дрогнув, погас. Всё погрузилось во тьму. Имантс вжался в кресло. Он не мог видеть, но слышал чавкающие звуки: это продолжала хохотать прогнившими легкими Ималда, вернее, то, что от неё осталось. По тяжёлым шагам и появившемуся зловонию Имантс понял, что она где-то рядом. Зубы продолжали клацать, руки хватали воздух в надежде обнять мужа и задушить его в своих объятиях.
Имантс закрыл бесполезные глаза и почувствовал на своей шее ледяные руки, а на лице смрадное дыхание смерти. Он приготовился к ней и вспомнил единственную молитву, которую знал. Где-то вдалеке прокричал петух.
Руки ослабили хватку. Ималда, тяжело вздохнув, повернулась и рассыпалась в прах.
…Имантс долго тёр шею, не решаясь встать. Так и сидел он, пока не услышал за окном звон бидона молочницы, развозившей тёплое ещё молоко. Только тогда он встал и, шатаясь, вышел на улицу. Свежее утро отрезвило его. Он смотрел, как молочница постучала в дом напротив. Обычно Майрите сама покупала молоко, но в этот раз всё было по-другому. Вскоре на втором этаже зажёгся свет. Потом вниз спустилась растрёпанная Вида и, кинувшись к молочнице, залепетала что-то. Потом, увидев Имантса, она умолкла и попятилась назад. Молочница повезла свой бидон дальше по улице, не оглядываясь и почти бегом. Навстречу ей выходили из домов люди, желающие купить молоко, но она лишь махала на них рукой и бежала дальше.
…Имантс вернулся в дом и начал собираться. Он почти не сомневался, что сокровище его превратилось в черепки, ровно так же, как цветущая Ималда – в зловонный труп. Так оно и случилось: в банке оказались лишь камни. Зато деньги, вырученные от вчерашней торговли, остались на месте. Имантс, прихватив мешок, вышел из дома и направился на кладбище, на окраину города. По дороге он завернул в лавку Матеуса и купил полфунта горького шоколада.
…На кладбище было тихо. Мокрые деревья то и дело роняли на каменные плиты тяжёлые холодные капли. Вот и скромная могила Ималды.
Имантс положил кусок неправильной формы на плиту с её именем, постоял немного, прошептал: «Прощай, Ималда. Прости», и пошел прочь от города в сторону Вентспилса.
По дороге его нагнал конный полицейский. Взяв под козырёк, он предъявил Имантсу распоряжение об аресте, подписанное начальником полиции. Имантс не удивился, но спросил, в чём его подозревают. Получив ответ, утвердительно кивнул. Так он и думал: его подозревают в отравлении Майрите, вдовы почтмейстера.
Оказавшись в участке, Имантс говорил правду – ни разу не соврал. Следователь слушал его, прикрыв глаза, сочувственно качая головой. Потом покрутил у виска и велел увести.
При обыске в каморке Имантса никаких следов яда не нашли; потрясли бакалейщика, который божился, что отправил старьевщику продукт наивысшего качества. Против Имантса были только слова девицы Виды, состоящей на службе у Майрите, но природное косноязычие не позволило ей точно описать картину произошедшего. И самое главное – в этом преступлении отсутствовал повод. Смерть Майрите была выгодна разве что давно выросшим детям, которым она оставила завещание, но все они были уважаемыми людьми и жили с семьями в других городах. Таким образом, за недостаточностью улик дело закрыли и Имантса выпустили на свободу.
Шёл снег. Имантс открыл дверь своей каморки с намерением уничтожить злосчастный портрет, но не нашёл его. После обыска всё было перевернуто вверх дном, и, возможно, кто-то из проводивших этот погром присвоил картину себе. Имантс не стал закрывать дверь, отдал ключи Арнису, пришедшему с ним проститься. Мужчины обнялись, похлопали друг друга по спинам.
На глаза Арниса навернулись слёзы.
– Ну… значит, в Вентспилс держишь путь? – спросил он.
– Нет, Арнис. Ну какой из меня рыбак? Пойду в Митаву. Там живёт один монах…
– Монах? – удивление друга было неподдельным.
– Мне ещё нужно многое успеть, Арнис. Исправить свои ошибки. А ещё мне каждый день снится Ималда. Я должен помочь ей.
Он ещё раз обнял Арниса и зашагал прочь, не оглядываясь.
Очень скоро снег скрыл его следы.