О губительной для мышления роли философа-пророка

Для философа крайне губительна роль пророка, вещателя вечных истин, истин с большой буквы и в последней инстанции, а значит – истин законченных, догматических, самозамкнутых. Это губительно сразу в двух аспектах: во первых это губит самокритику философа, не даёт ему мыслить, замыкает его на самом себе, и на своей системе, на своей истине, заставляет стремиться к безупречности мысли и построений, практически делает его невротиком, не способным вырваться из паутины, сотканной собственными максимами и теориями. Это происходит, когда философ считает сакральной фигурой сам себя. Иная ситуация, когда таковым его считает ученик, последователь, читатель. Это не даёт ему критически работать с текстом, вступать в коммуникацию с автором, работать с предлагаемым материалом. Это заставляет его вставать в бескритичную позицию слепого послушания и трепетного восторга, или же, напротив, считая философа пророком лжи, воплощением абсолютных заблуждений, отрицать все, сказанное им.

Философ становится святым или еретиком, он создает великое, или же разрушает мир. В обоих случаях его значение доводится до абсурда. Великие авторитеты поднимаются и рушатся, как будто речь идёт о древних империях, а не о людях. Падая, эти колоссы погребают под собой свои школы, и выкидываются на обочину истории, как ненужный, вредный, устаревший хлам. Они лежат там, пока их в очередной раз не начинают переоткрывать. Все это буря в стакане воды.

Такую ситуацию сложно назвать жизнью духа. Это, скорее, общественная невротическая тряска. Жизнь духа, напротив, серьёзна. Позиция бескритичная и абсолютно критичная чужды ей, как и противоположности авторитарности и нигилизма. Дух определяет не только оппозиции истина-заблуждение или добро-зло, он также созерцает и понимает, интерпретирует и застывает в немой дерефлексии.

Когда мы называем Платона, Прокла Афинского или Псевдо-Дионисия Ареопагита «божественными», надо понимать, что это только поэтический эпитет. Они имели не большую и не меньшую связь с божественными сферами, нежели многие другие мыслители, и даже – каждый человек. Они божественны, потому что талантливы, сильны духом и умны, но отнюдь не в том смысле, что все ими сказанное – богодухновенно.

Поэтому философу следует сохранять серьёзность и сосредоточенность, работая на самом краю познанного, но эта серьёзность отнюдь не предполагает серьёзного и рефлексивного отношения к собственной системе и собственной персоне. Человеку, который стремится к максимальной осознанности, трезвости и просветленности, желательно гнать от себя мысли о собственной прозорливости, и отложить подальше молот философии. Но это не значит, что отныне его языком становится сухой слог строгой науки. Нет, он вправе использовать художественную и поэтическую образность, вправе выдвигать самые смелые и дерзкие гипотезы, вправе играть и экспериментировать, проявлять себя, быть даже довольным собой. Но только не быть сакральным героем (или злодеем-разрушителем).

Читая же, не следует из каждой философской книги делать Евангелие, если мысли кажутся положительными и светлыми, или евангелие от сатаны, там, где мысли предстают демоническими.

Философия – это движение мысли, а не затвердевание её. Как и наука, философия представляет собой процесс, а каждый результат, каждая теория должна быть связана с самим бытием, быть открытой ему, коммуницировать с ним, с другими теориями и наукой, как его частью. Это тема отдельной статьи. В данном случае важно другое – философствование никогда не закончено.

С другой стороны миросозерцание отдельного философа, выраженное в его произведениях – это нечто законченное, некая культурная и историческая данность, ценная сама по себе, как образец мысли или её памятник, как поэма, как игровая гипотеза. Не стоит воспринимать все всерьёз, но и отбрасывать все, в порыве безграничной критики. Тут вспоминаются слова, часто приписываемые Лютеру: «Будь, как мудрая пчела, и с каждого цветка собирай нектар».