-Я умираю. Это ты, ведьма, сделала? Ты, знаю, да и все ваше семя ведьмачье только и делает, что людям вредит, мужикам глаза застит, простых баб одинокими делает. Что? Не смогла моего сына одурить? То-то. Лопни теперь. И выродка своего сама расти. Чертова кукла.
Татьяна все это говорила тихо, еле ворочая языком, глядя пустыми глазами - пуговицами куда-то мимо Агнессы, и была похожа на тряпичную куклу - безвольную, выброшенную на помойку.
-Теть Тань (Ганя понимала, что должна называть свекровь мамой, но не могла себя заставить, просто не поворачивался язык). Давай я помогу тебе. Ты сейчас ни о чем не думай, сядь вот сюда, на диван, положи руки на колени, закрой глаза. Тебе сразу станет лучше, легче. Поверь мне.
Татьяна совсем сдулась, опустила голову на грудь, то ли уснула, то ли просто потеряла связь с реальностью, но послушно перебралась на диван, откинулась на спинку, закрыла глаза. Ганя села перед ней на стул, крепко сжала в ладонях безвольные руки и горячий ток, возникший в кончиках её пальцев, враз оживил их, бледная, неживая кожа рук Татьяны порозовела, стала упругой, молодой. У неё задрожали ресницы, легкий румянец коснулся щёк, и что-то в её лице возникло такое - то, забытое, доброе, юное, от той смешливой и озорной Татьянки, которую кто-то в ней безжалостно убил.
Она открыла глаза, растерянно и беспомощно посмотрела на Ганю, улыбнулась.
-Что ты делаешь? Мне лучше, прямо вот совсем хорошо.
Ганя придвинулась поближе, положила руки ей на плечи, и, заглянув в лицо, поймала её взгляд, захватила его в плен своих голубых глаз и властно сказала - жёстко, грубо, как будто ударила наотмашь.
-Отпусти Андрея. Не ломай. Убьешь!!!
В эту же секунду, Татьяну как будто ударили в живот, она сначала скрючилась, задохнувшись, потом распрямилась сжатой пружиной, открыла рот и оттуда полыхнуло чёрным огнём что-то страшное, злое, потустороннее. Мощным ударом ног она опрокинула стул, на котором сидела Агнесса, вскочила, заорав так, что зазвенели стекла в буфете, и сразу обмякла, как будто ее сдули. И сквозь туман меркнущего сознания смотрела, как медленно и страшно падает навзничь Агнесса, и её затылок чудом минует лежащий у печи кирпич..
…
-Господи, бабушка, почему мне не больно? Должно же быть больно, я знаю. Или я уже умерла?
Тело Агнессы, лежавшей на кровати, беспомощное и непослушное, кто-то сильный выкручивал в жутких судорогах потуг, но оно было как будто отдельно от неё, чужое, и боли она не чувствовала. Она сидела рядом с этим чужим телом и удивлённо смотрела на Лушу, думая о том, как же они похожи. Эта высокая, стройная, светленькая девушка с длинными золотисто-белыми волосами была её отражением, почти зеркальным. И она помогала её чужому телу, держала его за руки, считала секунды судороги и Ганя понимала, пока бабушка рядом, ей ничего не грозит. У неё только мелькала перед глазами вся прожитая жизнь, но и это было не страшно, наоборот интересно, как будто листаешь книжку с картинками.
-Ганя, ты ничего не бойся. Всё, что судьбой суждено, тебе во благо, а против судьбы нам идти не дано. И здесь останешься - счастье, и к нам уйдёшь - счастье. Везде хорошо. Расслабься, плыви по течению, отпусти свои мысли, думай о небе. Смотри в него.
Луша распахнула окно и Агнесса увидела небо. Высокое, ярко-синее, с нежными, пуховыми лёгкими облачками, радостное и чистое. И её заполнила светлая радость - такая, что ей захотелось её выплеснуть, затопить ею мир, поделиться этой радостью с людьми. Она раскрыла руки-крылья, подалась к небу, и в этот момент вдруг поняла - она уходит. Она уходит, видимо настала её пора. Вот только как же Андрей? И как же их дочь?
-Ты не права, мама. Отойди. Моя дочь будет жить.
От этого резкого, хищного, птичьего голоса Агнесса разом вернулась в своё измученное тело, боль - дикая, горячая скрутила её в узел, и сквозь красную пелену она увидела женщину. Над ней, отодвинув в сторону бледную, заплаканную Аллу стояла высокая, очень худая, скорее даже костлявая седоватая брюнетка. Густые чёрные волосы все в серебристых искрах, распущенные по плечам и схваченные на бледном лбу витым медным обручем, падали на лицо и почти закрывали его, но острые, как мечи чёрные глаза во впалых глазницах смотрели прямо ей в глаза. Этот взгляд не давал Гане покоя, тянул её из бездны высокого неба, и раздирающая её тело боль, исходила из этих чёрных глаз, но не убивала, наоборот - возвращала к жизни.
-Руку дай! Соберись! Что ты растеклась тут кисельной лужей. Давай, держись, я тебе не отпускаю.
Еще через минуту Ганя услышала тихий писк, нежный, как колокольчик и странная женщина подняла к её лицу крошечное создание.
-Не доносила. Ну, ничего, вытянешь, знаний хватит. Наша девка родилась, береги её. Прощай.
Женщина сунула ребёнка в руки онемевшей Аллы и, быстро, так, что следом развевались полы широкого, чёрного шелкового платья пошла к дверям. У самого выхода она обернулась и глаза снова полыхнули адовым пламенем
-Решишь Андрея вернуть - думай головой. Но, коль начнёшь, не отступай. Там жизнь и смерть рядом ходят. Будет трудно, я помогу.
…
Алла суматошно пеленала девочку, приговаривая что-то тихонько, быстро, как будто немножко сошла с ума. Агнесса лежала навзничь, почти без сил, но покой и благодать заполнили её сердце, тем более, что Акулька хлопотала вокруг сестрёнки, как заботливая нянюшка. Наконец, дитё дали матери, крошечная девочка, похожая на мышку, разом впилась жадным ротиком в мамину грудь, все вздохнули облегчённо и, наконец, обратили внимание на отца. Тот сидел в уголке, смотрел куда-то в тёмное окно, молчал. Алла подошла к мужу, обняла его, поцеловала в щеку.
-Дим. Ты что? Все же обошлось…
-Ты узнала её?
-Кого, милый? Ты хорошо себя чувствуешь?
-Женщину.
Алла вдруг поняла, что она сразу забыла про гостью, она исчезла из её памяти, как будто кто-то отвёл ей глаза. А теперь она вспомнила - эти знакомые колдовские, смутные глаза, эти чёрные волосы, падающие на бледное лицо…
-Ты хочешь сказать…
-Да, Алла. Маша нашла свою дочь…
