Продолжение. См. часть 1.
Пока издаваемые во Франции газеты клеймили де Голля как предателя национальных интересов, продавшегося англичанам, сам генерал так описывал свои взаимоотношения с союзниками: «Только убедившись на собственном опыте, можно представить себе, какую целеустремленность, какое разнообразие приемов, какую настойчивость, сначала любезную, затем требовательную и, наконец, угрожающую, могли проявить англичане для достижения поставленной цели.
Начиналось это с намеков, брошенных то здесь, то там и поражавших своей согласованностью, чтобы постепенно подготовить нас. Это заставляло нас настораживаться. Затем во время одной из обычных бесед какое-либо ответственное лицо неожиданно обращалось с просьбой или выдвигало требование англичан. Если мы не соглашались идти по предложенному пути — а должен сказать, что это бывало часто, — то пускалась в ход «машина давления». Все, кто нас окружал, независимо от ранга и положения, пытались на нас воздействовать. Во время официальных и неофициальных бесед в самых различных сферах нас в зависимости от обстоятельств заверяли в дружбе, выражали чувства симпатии или опасения. Оказывала свое воздействие и пресса, которая умело освещала существо разногласия и создавала вокруг нас атмосферу нетерпимости и порицания. Люди, с которыми мы находились в личном контакте, словно сговорившись, старались убедить нас. Отовсюду на нас обрушивались упреки, сетования, обещания и негодование… После того как до конца были использованы все формы давления, внезапно наступало затишье. Англичане создавали вокруг нас некую пустоту. Прекращались беседы и переписка; ни визитов, ни приемов. Вопросы оставались неразрешенными. Прекращались телефонные звонки. Англичане, с которыми нам все же случалось встречаться, были мрачны и непроницаемы. Нас не замечали, будто бы наше сотрудничество и наша жизнь окончились. В самом сердце Англии, которая была тверда и непоколебима, нас окутывал леденящий холод.
И вот наступала решительная атака. Неожиданно созывалось торжественное англо-французское совещание. В ход пускались все средства, приводились все аргументы, высказывались все упреки, звучали все мелодии. Хотя и не все высокопоставленные лица в Англии в одинаковой степени владели сценическим мастерством, каждый из них великолепно играл свою роль. В течение долгих часов патетические сцены сменялись тревожными. В том случае, если мы не уступали, предлагалось закрыть совещание.
Через некоторое время наступал, наконец, эпилог. Из различных английских источников сообщали о наметившейся разрядке. Являлись посредники и заявляли, что, по-видимому, произошло недоразумение. Влиятельные лица интересовались моим самочувствием. В газетах проскальзывала доброжелательная заметка. Наконец рождался английский проект по урегулированию спорного вопроса. Этот проект очень походил на то, что мы сами ранее предлагали. Поскольку условия становились приемлемыми, вопрос, по крайней мере внешне, быстро разрешался на одном из совещаний, проходивших в дружеской обстановке. Конечно, в порыве вновь обретенного согласия наши партнеры не упускали возможности при случае добиться какого-либо преимущества. Затем вновь устанавливались прежние отношения, хотя по существу положение оставалось неясным; ведь для Великобритании никогда не было вполне решенных вопросов».
Отрезанные и от средиземноморского и от атлантического побережья свободные французы вознамерились для начала извлечь как можно больше пользы из своего плацдарма в Экваториальной Африке. Всё-таки, силы, которыми располагал де Голль теперь, были несколько более значительны, чем тогда, когда он впервые взял на себя смелость говорить от имени всей Франции. Голлисты развернули огромную работу по обеспечению коммуникаций протяжённостью в 6 тыс. км, с тем, чтобы Чад мог принимать из Браззавиля, Дуалы, Лагоса и затем направлять к границам итальянской Ливии оружие и снаряжение. Позже де Гольь вспоминал: когда он заявил офицерам, что их цель - в один прекрасный день выйти к Средиземному морю, то прочитал на их лицах глубокое изумление. «Налеты немецких и итальянских отрядов, которые им пришлось бы с большим трудом отражать, казались им значительно более вероятными, чем указанная мною перспектива наступления французских войск на большое расстояние» - пояснял генерал. Изумление было, но никто из соратников генералу не возражал.
В начале ноября голлисты всё же прорвались к Атлантике, выбив вишистов из порта Либревиль. На этот раз никто не питал иллюзий насчёт чувств соотечественников, готовились к ожесточённому сражению. «Мы шли на эту операцию с тяжелым сердцем, и я объявил, с чем все согласились, что в этой горестной для нас операции никто не будет отмечен в приказе» - вспоминал де Голль. На этот раз англичане непосредственного участия в боевых действиях не принимали, но эскадра адмирала Каннингэма маячила в море, чтобы не допустить прихода подкреплений из Дакара.
Наличие вишистских сил на обеих берегах Средиземного моря и особенно в Леванте, в непосредственной близости от Суэцкого канала изрядно портило жизнь англичанам. Из-за не очень-то нейтрального нейтралитета вишистской Франции флот Оси чувствовал себя в указанном регионе весьма вольготно, а вот флот Британии… Грузы из Индии, Австралии, Новой Зеландии приходилось словно сто лет назад доставлять вокруг мыса Доброй Надежды. А каждый день был на счету. Это означало, что в ближайшее время, за контроль над Суэцким каналом надо будет дать решительный бой. И это также означало серьёзные трения между британским политическим руководством и «Свободной Францией». Указанную операцию невозможно было произвести, не вводя английские войска на территории, входившие в традиционную зону французского влияния. Ещё раз слово генералу де Голлю: «Я знал, что ключом всех действий союзников был Суэцкий канал, потеря которого открыла бы державам Оси путь в Малую Азию и Египет, в то время как обладание им позволило бы организовать наступление с востока на запад, на Тунис, Италию и Южную Францию. Это означало, что мы должны непременно участвовать в битве за канал. Я знал, что война разожгла и обострила политические, расовые и религиозные страсти и стремления как в районе Триполи — Каир — Иерусалим — Дамаск — Багдад, так и в районе Александрия — Джидда — Хартум — Джибути — Найроби; я знал также, что союзники старались подорвать позиции Франции и вытеснить ее из этого района. Было ясно, что Франция не смогла бы сохранить свои позиции, если бы повела себя пассивно в этот ответственный период, когда все было поставлено на карту».
К тому времени, как вопрос созрел окончательно, Свободная Франция, уже не была тем «бедным родственником» которого взяли под крылышко по доброте душевной (или от полной безнадёги) в июне сорокового. Она оказывала союзникам весьма существенные услуги. На границе Чада и Итальянской Ливии был открыт самостоятельный «деголлевский» фронт. Наличие голлистских аэродромов в Экваториальной Африке позволяло перебрасывать английские самолёты в Египет и Сирию своим ходом, а не на кораблях через Кейптаун. Да и порт Либервиль на атлантическом побережье лишним не был. И всё таки силы де Голля исчислялись всего десятками тысяч, и ох как нелегко ему было делить с британским львом шкуру неубитого медведя. Логику союзников он представлял так: «Если соперничество, которое в течение 60 лет сталкивает у истоков Нила интересы Великобритании, Италии и Франции, окончится полной победой англичан и если после окончательного разгрома итальянцев выяснится, что французы пассивны и беспомощны, какое исключительно благоприятное положение создастся для Англии во всем этом районе: в Абиссинии, Эритрее, Сомали, Судане! Стоит ли отказываться от такой перспективы ради нескольких батальонов из Джибути, которые приняли бы участие в битве, исход которой почти что решен?». В конце речь идёт о возможном переходе на сторону антигитлеровской коалиции некоторых вишистских частей. Судя по всему в гарнизоне упомянутого африканского города наблюдалось определённое брожение, в связи с чем вишистский губернатор Джибути объявил, что попытка французских солдат и офицеров присоединиться к силам Свободной Франции будет караться смертью.
Предполагали, что правительство Виши не сможет сопротивляться давлению Германии и предоставит ей свои аэродромы в Дамаске и Бейруте. Де Голль очень надеялся на то, что французское население Леванта этого не потерпит. Видимо, чего-то подобного опасалась и вишистская верхушка, потому что проголлистски настроенных лиц начали насильственно высылать во Францию. Де Голль подозревал, что при попустительстве англичан. По его мнению, те нарочно пропустили пароход с репатриируемыми голлистами, чтобы свести к минимуму участие в операции французов.
В свою очередь, де Голль лелеял надежду захватить Дамаск исключительно силами «Свободной Франции», рассчитывая на то, что сопротивление будет неуверенным. И снова эти надежды не оправдались: «Вскоре пришлось убедиться, что сговор Виши с противником не вызвал всеобщего движения протеста среди войск в странах Леванта. Наоборот, они заняли позиции на границе с тем, чтобы оказать сопротивление войскам «Свободной Франции» и ее союзников, в то время как под их прикрытием немцы могли свободно осуществлять передвижение. Поскольку Денц располагал более чем тридцатитысячной армией, хорошо оснащенной артиллерией, авиацией и танками, не считая сирийских и ливанских войск, наш первоначальный план направить на Дамаск 6 тысяч пехотинцев, 8 орудий и 10 танков, поддерживаемых двумя десятками самолетов, в расчете получить помощь на месте не мог в таком виде осуществиться. В этой операции должны были участвовать англичане. Предстояла настоящая битва».
Наступление на Дамаск началось в июне 1941 г. и все неприятные предчувствия де Голля оправдались в полной мере: «Военная кампания, которую мы должны были начать, вызывает в моей памяти ужасные воспоминания. У меня свежи в памяти мои полеты между Иерусалимом, где находился мой штаб, и нашими храбрыми войсками, которые продвигались к Дамаску. Я помню, как навещал раненых во франко-английском полевом госпитале г-жи Спирс и доктора Фрюшо. По мере того как я узнавал, что многие наши лучшие солдаты гибнут на поле брани, что генерал Лежантийом тяжело ранен, полковник Женэн и капитал 3-го ранга Детруайа убиты, а майоры Шевинье, де Буассуди и де Вийутре получили тяжелые ранения и что, кроме того, большое количество доблестных офицеров и солдат храбро сражаются на другой стороне и гибнут от нашего огня, что 9 и 10 июня на реке Литани, 12 июня под Киссуа, 15 и 16 июня под Кюнейтрой и Эзраа в ожесточенных боях пали многие французские солдаты обоих лагерей и их английские союзники, я испытывал по отношению к тем, кто выступал против нас из-за соображений чести, смешанное чувство уважения и сострадания. В то время как противник держал Париж под своим сапогом, вел наступление в Африке, проникал в страны Леванта, проявленное мужество и потери в этой братоубийственной войне, которую Гитлер навязал военачальникам, попавшим под его иго, представлялись мне чудовищной тратой французских сил».
Активные сопротивление сил Виши в Леванте продолжалось до 21 июня, то есть до того момента, как немецкие войска двинулись к советской границе. По мнению де Голля вишистские войска сопротивлялись так долго именно потому, что Гитлер «был явно заинтересован сковать большую часть вооруженных сил союзников в Африке и Сирии. В Африке об этом позаботился Роммель. В Сирии эту задачу выполняли несчастные французские войска».
Затем вишистская армия огрызаясь отступила из Дамаска, и 12 июля было заключено перемирие. Сирийско-Ливанскую кампанию 1941 года составляют следующие сражения:
- Битва на реке Литани (9 июня): часть наступления на Бейрут из Палестины.
- Битва при Джеззине (13 июня): часть наступления на Бейрут из Палестины.
- Битва при Сидоне (13-15 июня): часть наступления на Бейрут из Палестины.
- Битва при Киссуэ (15–17 июня): часть наступления на Дамаск из Палестины.
- Битва при Дамаске (18–21 июня): часть наступления на Дамаск из Палестины.
- Битва при Мерджаюне (19–24 июня): часть наступления на Бейрут и Дамаск из Палестины.
- Битва за Пальмиру (1 июля): часть наступления на Пальмиру и Триполи из Ирака
- Битва при Дейр-эз-Зоре (3 июля): часть наступления на центральную и северную Сирию из Ирака.
- Битва при Дамуре (5–9 июля): часть наступления на Бейрут из Палестины.
- Битва при Бейруте (12 июля): часть наступления на Бейрут из Палестины.
Данные о потерях противоречивы, но речь идёт о тысячах погибших.
Вторжение Германии на советскую территорию почти автоматически повлекло за собой признание Кремлём правительства генерала де Голля и заключение союза СССР и «Свободной Франции». В то же время старые союзники преподнесли де Голлю неприятный сюрприз.
Текст соглашения, заключённого между вишистами и Великобританией при посредничестве генерального консула США в Бейруте означал полную передачу Сирии и Ливана англичанам. В нём не было ни слова о соблюдении интересов Франции в этом регионе. Единственное, чего добивались вишисты – это репатриация всех своих войск, так же как и большинства служащих и французских граждан. То есть, именно того, чего де Голль стремился всеми силами избежать. И этому требованию вишистов англичане пошли навстречу. Голлистам было даже запрещено вступать с теми, кто сражался на стороне Виши в какой-либо контакт и пытаться склонить их на свою сторону. Военное имущество, которое оставляли вишисты, переходило исключительно в руки англичан. В общем, мнение, что сражавшимся против своих соотечественников голлистам отведена роль английской марионетки, получала самое неприятное подтверждение.
По этому поводу де Голль имел жёсткое объяснение с британским представителем на Среднем Востоке Оливером Литтлтоном, который сперва напомнил, что по соглашению от 7 августа 1940 Свободная Франция признала руководящую роль английского командования. «Я признал за этим командованием, — ответил де Голль — право давать директивы свободным французским вооруженным силам, но только в стратегических вопросах и против общего врага. Я никогда не допускал, чтобы эта прерогатива распространялась на суверенитет, на политику, на управление теми территориями, которые доверены Франции. Когда в один прекрасный день мы высадимся в самой Франции, вы тоже будете ссылаться на права английского командования, чтобы претендовать на управление Францией? Вместе с тем я должен повторить вам, что настаиваю на том, чтобы нам была предоставлена возможность вступить в общение с теми французскими элементами, которые служили у Виши. Впрочем, это также и в ваших интересах. Было бы совершенно абсурдно эвакуировать обстрелянные в боях войска. В один прекрасный день мы встретим их где-нибудь в Африке или в другом месте. Наконец, все военное имущество, оставленное вишистскими войсками, и командование «специальными» войсками должно быть возвращено «Свободной Франции».
— Вы ознакомили меня с вашей точкой зрения, — сказал Литтлтон. — Мы можем обсудить все то, что касается наших взаимоотношений в Сирии и Ливане. Но что касается соглашения о перемирии, то оно уже подписано и мы обязаны эти условия выполнять.
— Это соглашение ни к чему не обязывает «Свободную Францию». Я его не ратифицировал.
— Что же вы намерены делать?
— А вот что. Для того чтобы не создавалось никакой двусмысленности в отношении прав, которые английское командование намеревается применить и Сирии и Ливане, я имею честь поставить вас в известность, что начиная с 24 июля, то есть через три дня, вооруженные силы «Свободной Франции» не будут больше находиться в подчинении английского командования. Кроме того, я приказал генералу Катру немедленно взять в свои руки всю полноту власти на всей территории Сирии и Ливана, какое бы сопротивление и с чьей бы стороны он ни встретил. Я отдаю приказ вооруженным силам «Свободной Франции», поскольку это будет возможно для них, войти в соприкосновение со всеми другими французскими войсками и захватить их вооружение. Наконец, реорганизация сирийских и ливанских войск, которую мы уже начали, будет продолжаться самым энергичным образом.».
В следствии энергичных действий де Голля пятая часть французских войск Леванта (127 офицеров и около 6 тыс. солдат и унтер-офицеров) примкнули к «Свободной Франции», остальные были отправлены в метрополию. Генерал считал, что это соотношение было бы другим, если бы его соратники с самого начала имели возможность «оказать влияние на совесть и сознание этих людей в индивидуальном порядке и лояльно». Чтобы укрепить независимое положение «Свободной Франции» Де Голль декретом от 24 сентября 1941 учредил Национальный комитет.
Военная операция в Леванте – далеко не последний случай, когда у де Голля возникал конфликт с западными союзниками. Так в январе 1942 г. США начали добиваться нейтрализации островов Сен-Пьер и Микелон, прежде французских. Однако, «Сводбодная Франция» сумела взять острова под свой контроль и категорически протестовала против вмешательство союзников в их управление. Вашингтон настаивал и даже намекал через британских посредников, что готов применить силу. Де Голль описывал это так: «14 января Иден дважды встретился со мной и только делал вид, что настаивает на том, чтобы мы согласились на нейтрализацию островов, на независимость их администрации по отношению к Национальному комитету и на контроль на месте со стороны союзников. Так как я отказался принять эти предложения, Иден сообщил мне, что Соединенные Штаты намерены послать на остров Сен-Пьер крейсер и два эскадренных миноносца. «Как вы поступите в подобном случае?» — спросил он меня. «Союзные корабли остановятся на границе французских территориальных вод, и американский адмирал отправится завтракать к Мюзелье, который, конечно, будет в восторге». — «А если крейсер войдет в территориальные воды?» — «Наши корабли сделают положенное предупреждение». — «А если он не остановится?» — «Это было бы большим несчастьем, потому что в таком случае наши будут стрелять». Иден всплеснул руками. «Я понимаю вашу тревогу, — сказал я ему в заключение с улыбкой, — но я верю в демократические державы».
В июне того же года де Голль был встревожен высадкой сил союзников в вишистской гавани Диего-Суарес на Мадагаскаре, не согласованной со «Свободной Францией». Как объяснял в своих мемуарах Черчилль, «если бы японцы смогли создать флотилию подводных лодок, базирующихся на Мадагаскаре, то это было бы катастрофой. Казалось, что подкрепления, которые направлялись в Индию вокруг мыса Доброй Надежды, могли бы по пути осуществить эту задачу без большой потери времени. Помня о Дакаре, мы не хотели усложнять операцию, проводя её с участием свободных французов». Выяснение отношений получилось довольно резким: «6 июня – вспоминал де Голль - я поручил Чарльзу Нику, превосходному дипломату, которого Форин-офис прикомандировало к нам, довести нашу точку зрения до сведения Черчилля и Идена. «Если бы на Мадагаскаре, в Сирии или в других местах, — сказал я ему, — Франции вследствие действий ее союзников пришлось бы потерять что-либо из того, что ей принадлежит, наше прямое сотрудничество с Великобританией, а также, возможно, и с Соединенными Штатами лишилось бы всякого оправдания. Мы оказались бы вынужденными покончить с таким положением дел. И это привело бы к тому, что мы сосредоточили бы все свои силы на освобожденных (ныне или в будущем) территориях, с тем чтобы продолжать борьбу всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами, но в одиночестве и в своих собственных интересах». В тот же день я телеграфировал Эбуэ и Леклерку, а также Катру и Лармина, сообщил им об этом решении и призвал их быть наготове. Я приказал им также предупредить находившихся при них союзнических представителей о нашем решении.
Результат не замедлил сказаться. Уже 10 июня я был приглашен к Черчиллю. У нас с ним состоялась весьма содержательная часовая беседа. После горячих комплиментов по адресу французских войск, отличившихся при Бир-Хакейме, премьер-министр заговорил о Мадагаскаре. Он откровенно признал, что у Сражающейся Франции были основания обижаться на методы осуществления этой операции. «Но, — добавил он, — у нас нет никакой задней мысли по поводу Мадагаскара, мы сами еще не знаем, что нам придется там предпринять. Ведь остров такой огромный! Мы хотели бы все уладить так, чтобы не увязнуть там». — «Что касается нас, — сказал я ему, — то мы хотим одного: чтобы Мадагаскар воссоединился со «Свободной Францией» и принял участие в войне. С этой целью, как я вам это предлагал вчера, мы готовы отправить туда свои войска». — «Вы — не единственный мой союзник», — ответил премьер-министр. Этим он мне давал понять, что Вашингтон был против нашего участия. По правде говоря, я в этом и не сомневался».
Все эти сложности придавали некий особый оттенок франко-советским отношениям. Сам де Голль высказался по данному поводу следующим образом: «Разумеется, я не сомневался в том, что если Советы внесут основной вклад в достижение победы над врагом, то в результате в мире возникнут новые опасности. Нужно было постоянно иметь это в виду, даже сражаясь с русскими бок о бок. Но я считал, что прежде чем философствовать, нужно завоевать право на жизнь, то есть победить, а участие России создавало возможности для победы. К тому же ее присутствие в лагере союзников означало с точки зрения Сражающейся Франции некоторый противовес по отношению к англосаксонским странам, и я имел в виду воспользоваться этим обстоятельством».
Французские корветы и грузовые суда приняли участие в союзнических конвоях, которые проходили по Ледовитому океану, доставляя грузы в Мурманск. Французские легкая дивизия, сформированная в Леванте, и не отправленная из-за противодействия англичан на Ливийский фронт, была переброшен в направлении Ирана и Кавказа. По словам де Голля, «это обрадовало русских и озадачило англичан». Позже в Россию был послан отряд истребительной авиации «Нормандия». Это была единственная воинская часть западных союзников, действовавшая на Восточном фронте. Потери в этой лётной части были огромными, состав за время войны практически полностью обновился трижды. Лётчики «Нормандии» стали первыми в истории иностранцами, удостоенными звания Героя Советского Союза. Думаю, будет уместно вспомнить их здесь поимённо: Марсель Альбер, Ролан де ля Пуап, Жак Андрэ и Марсель Лефевр.
В конце мая 1942 г. в Лондоне состоялась личная встреча де Голля с советским министром иностранных дел Молотовым. Согласно достигнутой на этой встрече договорённости «Свободная Франция» должна была толкать американских и английских союзников к скорейшему открытию второго фронта в Европе ( т. е. к скорейшему освобождению собственно Франции), а также всячески способствовать прекращению состояния изоляции, в котором Россия пребывала в течение длительного времени. Со своей стороны советское правительство должно было поддержать в Вашингтоне и Лондоне стремления, направленные на восстановление путем вооруженной борьбы единства Франции и империи. Советское правительство также признавало, что никакая иностранная держава, включая и СССР, не имела права призывать какую-либо из групп внутреннего французского Сопротивления к неповиновению по отношению к генералу де Голлю. Это был очень важный пункт, так как самую крупную и дееспособную группу Сопротивления составляли французские коммунисты. В ходе беседы Молотов заявил: «Мое правительство является союзником правительств Лондона и Вашингтона. В интересах ведения войны мы должны тесно сотрудничать с ними. Но с Францией Россия хочет иметь самостоятельный союз независимо от этого».
Коммунисты французского Сопротивления стали для де Голля ещё одним союзником, с которым ему приходилось держать ухо востро. Коммунистов он не любил. Сама идея приоритета классовых интересов над национальными вызывала у него глубокое неприятие. Но он вынужден был признать, что «в национальную войну они [коммунисты ] включились отважно и умело, откликаясь бесспорно (особенно рядовые члены) на зов родины», хотя «никогда не теряя из виду, как армия революции, конечную цель, заключавшуюся в том, чтобы установить свою диктатуру, воспользовавшись драмой, которую переживала Франция»
«Полагаясь во многом на могучую силу национального чувства и на доверие, которое мне оказывали массы, я сразу решил предоставить им должное место во французском Сопротивлении и даже, когда придет время, в его руководстве, - писал де Голль. Однако столь же твердо я решил не допускать, чтобы они смогли занять доминирующее положение, оттеснить меня и очутиться у руководства. Трагедия, решавшая судьбу Франции, давала этим французам, которых возмущавшая их несправедливость поставила вне нации, а ошибки повели по ложному пути, историческую возможность вновь стать частью единой нации, хотя бы только на период борьбы. Я хотел сделать так, чтобы эта возможность не была навсегда потеряна. И тогда, как и в прошлом, со словами «Да здравствует Франция!» могли бы умирать все, кто так или иначе отдавал за нее свою жизнь». Однако, ирония ситуации заключалась в том, что как бы генералу не хотелось, он не мог вести борьбу под чисто национально-освободительыми лозунгами. Ведь по его же собственным словам в не оккупированной Южной зоне «борьба велась, естественно, против вишистского режима, против его полиции и трибуналов». Да он и сам понимал, что одним изгнанием немцев дело не ограничиться. Кому понимать, как не ему. Он сам был смертником по приговору отнюдь не немецкого трибунала.
Окончание следует.
Использованы фото из открытых источников.
См. также:
Путеводитель по каналу «Кот-учёный». 2019-2020
