Глава 7
Время действия - 1859 год.
Выбралась Василиса на бережок, оглянулась назад. И вдруг сочно щёлкнуло по реке, подломилась под Аннушкой льдина, пошла вниз, увлекая её на дно.
Увидела Васёнка, как встает обломок на ребро, медленно, будто во сне. Как поворачивается, грозя, словно огромной крышкой, накрыть несчастную жертву. Увидела огромные синие глаза, глядящие на неё немного удивлённо и покорно.
- Неееет!!! – дико, отчаянно закричала Василиса и кинулась вниз, в воду, пытаясь оттолкнуть от подруги тяжёлый осколок.
Вмиг охватила холодная вода тело, сводя судорогой ноги, потянула течением, засасывая под острый край льда. Схватила Васёнка теряющую сознание Аннушку за воротник – не упустить бы! Затянет под лёд – уже не спасёшь.
- Держись! За меня держись! Слышишь ли?
Отталкивала нависающую над головой глыбу, пытаясь найти ногами дно, и не слышала ни испуганного крика девушек, ни злого мата бегущих с жердями и палками казаков, ни захлебывающегося лая станичных собак.
Только почувствовала, как мощным рывком вытащили её из воды чьи-то сильные руки, больно бросили на жёсткую кочковатую поверхность берега. Задыхалась, не могла отдышаться, хватала ртом воздух, скребла скрюченными пальцами мокрый, перемешанный с колкими льдинками снег.
Видела, как вытащили бесчувственным кулём Аннушку, как хлопотали над ней, пытаясь понять – жива ли...
- Идти можешь? – спросил кто-то у самого уха.
А она и ответить не могла, не то что идти. И опять подхватили её чьи-то руки, грубые, сильные. Одна поперёк груди, другая – через живот. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Попыталась было на Аннушку оглянуться, да какое там! Только и смогла увидеть истоптанный мокрый снег под чьими-то широко ступающими ногами в сапогах.
Забор, плетёный в три лозы. Крыльцо... Две... три... пять ступенек. Дверь, не низенькая, а в полный рост. Полы дощатые, красной краской крашеные. Лавка у входа.
- Лукерья! Варюха! Принимайте утопленницу! – руки ловко посадили Васёнку на лавку.
- Ооой... Тимофей, это кто же такая? – удивлённо всплеснула руками статная красавица в цветастой блузке с нарядной баской.
- Митяй из реки вытащил. Лапотница, мужичка.
- Откуль взялася-то здеся?
- Да хто её знат. Петюнька прибёг: «Бать, цельна толпа чужих через Гремиху к станице идут!», так мы с Митяем туда. Видим – не казаки, пришлые какие-то. Петьку к атаману послали, а сами на берег. Глядим – все перешли реку, а последняя – провалилась. Лёд-то нынче ненадежный, того и гляди тронется. А вот эта дурёха в воду сиганула, вытаскивать. Сил-то не больше, чем у кошки, а туда же! Сейчас Митюха другу принесёт. Та совсем худа... бядаааа...
- Митрий... – рванулась к двери вторая женщина, молодая, с ещё припухшими по-детски щёчками.
- Да жив, Варька, жив твой Митрий! – засмеялся Тимофей и, махнув рукой, выскочил на улицу.
Лукерья, чуть прищурив глаза, посмотрела на сомлевшую Василису:
- Какой леший понёс вас на лёд! Да ты сымай, сымай одёжу-то. Текёт же с её! Все полы мне загваздали! Варюха, помогай мне!
Проворно взялась она раздевать Васёнку. Полетели за дверь и зипун, и промокшие насквозь онучи с лапотками. Стащили женщины и юбку с насквозь сырой рубахой. Сильными, привычными к работе руками растерли трясущееся тело тряпками, завернули в какую-то дерюжку.
- А ну, лезь на печь! – скомандовала Лукерья, и Васёнка послушно забралась на теплую лежанку.
- Ну-кась, - перед лицом Васёнки появилась стопочка, шибануло в нос самогоном. – Пей! Для сугрева хорошо. Да пей, чего морду воротишь! Помрёшь ведь, дурная! - голос у Лукерьи звонкий, задорный.
Выдохнула Василиса, глотнула вонючей мутноватой жидкости, закашлялась. Обожгло нутро, побежало огненной змейкой по жилам, понеслось по телу тепло.
- Как зовут-то тебя, малахольная? – спрашивает Варюха.
- Василиса... – задвоилось перед глазами, поплыло. Где же Аннушка?
- Василиииса... – удивлённо тянет Лукерья. – Смотри-ка...
Распахнулась дверь, внесли наконец и Аннушку, положили на лавку.
- Жива что ли? – Лукерья кинулась к спасённой.
- Еле душа теплится...
Двоилось у Васёнки перед глазами, троилось... И в голове непонятное... И слова едва улавливала...
- К атаману повели... Разбираются... – долетело до Васёнки.
- Ну-кась, казаки, выдьте вон покамест! – слышится голос хозяйки. – Одежду сырую сымать с её буду.
Туманится в голове от усталости, от холода, от пережитого ужаса. От самогона крепкого, хозяйкой поднесённого. Слипаются глаза. Только смежила Васёнка веки – тут же и уснула.
Проснулась – рядом на печи Аннушка лежит. В пёстрое одеяло закутана. Спит тихонько, лицо серое, а под глазами чёрные тени. Слава те, Господи, жива. Слышит Васёнка голоса. За столом семья сидит, ложки по краю чугунка постукивают.
- Документы у их все в порядке оказались. И паспорта, и письма сопроводительные, всё как есть, - рассказывает Тимофей. – Атаман сам допрос сделал. Две старухи да девять девок.
- Откуль взялись-то? И несёт же их в такую непогодь... – спрашивает Лукерья.
- Издалече. В Крым едут. Так они атаману доложили, и в бумагах так прописано, - это уже другой говорит, которого Митрием называли. - Выкуплены девки у помещиков в жёны отставным матросам.
- Хороши жёны, курицы мокрые, - хмыкает Лукерья. – Особенно вторая. Худа как жердь. Хворая, никак.
- Не наша печаль, - отрезает третий казак, по голосу старик. – И что атаман?
- А что, не знаешь разве – мы с атаманом в том Крыму воевали в прошлую кампанию, и к матросам он большое уважение имеет. Велел девок по куреням покуда разобрать. Обогреть да накормить. А там, мол, видно будет.
- С лапотницами нянькаться? – хмыкнула Варюха.
- Цыц! – прикрикнул старик. – Атаману виднее. Что прикажет, то и будем делать.
- А мы, батя, этих куриц и без приказу обихаживали, - обиженно зазвенел Лукерьин голос. – И грязное тряпьё их мыли, и свои одеяла пустили им на сугрев.
- Ништо, Бог воздаст! - проворчал отец.
Батя... Выходит, что старый казак с сыновьями да невестками живёт здесь.
- А чевой-то атаман наш так моряков уважает? – вдруг спросил мальчишечий голос.
- А его, вишь, матрос один от верной смерти спас, потому и уважает, - откликнулся Тимофей.
- Там, в Крыму?
- Там. Возля Севастополя как раз. Наш полк на Северной стороне стоял.
- А что потом с тем матросом было? – не унимался мальчонка.
- Срубил его француз. Видел я только, как он сначала за лицо схватился, а потом... потом на груди у него пятно расплылось. Тут уж он и рухнул замертво.
- Бать, а какой он, Крым?
- Какой? – Тимофей задумался. – А разный. Иной раз благодатный, щедрый, иной – суровый. Ветры ледяные задувают, спасу от них нет. Мы-то что, мы привышные ко всему. А французы неженки, придумали лицо под масками прятать. Вроде мешка на голове, а в нём дырки для глаз и рта прорезаны.
- Страшные рожи, небось? – не удержалась Варька.
- Чего там страшного! – махнул рукой Тимофей. – А воюют они неплохо.
Глаза у Василисы закрылись, и она снова погрузилась в сон. Теперь уже спокойный, умиротворённый. Аннушка рядом – вот она. На печи тепло, и на улицу их никто не выгоняет.
Проснулась Васёнка – толкает кто-то:
- Вечерять-то будете? Слабы вы, оказывается, одной стопкой свалило вас.
Подняла Василиса голову – Варюха стоит:
- Слезайте. Одежонку-то наденьте, пока мужчины на баз ушли. Ваше тряпьё сушится, а вы пока это надевайте. Старое, да чистое.
Спустилась Васёнка с печи, скорее натянула на себя рубаху нижнюю, юбку оборчатую, блузку выцветшую на маленьких пуговичках. Пока одевалась, и Аннушка тихонько сползла. Вдвоём с Варькой облачили её в хозяйские наряды.
Поставила Варвара на стол плошку, из чугуна щей постных налила – ароматных, густых. Ложки рядом положила, хлеба по изрядному ломтю отрезала:
- Кушайте, не робейте.
Василиса только ложкой застучала – с самого рассвета крошки во рту не было. Аннушка, смущенно улыбаясь, немного похлебала, да плошку от себя отодвинула – ближе к Васёнке:
- Благодарствую, хозяйка!
- Чего не ешь? Не по нраву еда? – удивленно посмотрела на неё Варька.
- По нраву. Мастерица готовила. Только я уже сыта. Мне бы лечь...
Покачала Варька головой, да неволить не стала. Посмотрела только жалостливо, как покачиваясь, шла Аннушка к печи, как неловко забиралась на лежанку.
Вошёл мальчонка, сурово, по-взрослому глянул на Василису. Следом за ним Лукерья, занесла вёдра, полные молока, поставила у печи. Глянула на Васёнку, изумилась:
- Оой, ну надо же! И не отличишь от казачки! Не знала бы, что пришлая, за нашу, станишную деваху приняла бы!
Ах, Лукерья, красавица! И лицом хороша, и телом статная, крепкая. Одежда на ней как влитая сидит. Волос аккуратно собран на затылке, сверху прикрыт то ли наколкой, то ли маленькой косынкой. Сразу видно – хозяйка она в доме. Голос властный, взгляд гордый, с прищуром.
Расспрашивать взялась Василису – откуда родом, кто мать с отцом, есть ли братья с сёстрами. Спросила, куда да зачем едут – а ведь знала уже, лукавая! Насмелилась и Василиса вопрос задать:
- Как же ваши казаки узнали, что мы тонем?
Приподняла Лукерья тонкие брови, посмотрела на Васёнку насмешливо:
- А у нас ребяты с малых лет приучаются службу нести – приглядывают за всем, что вокруг станицы делается, не ловит ли кто рыбу в наших местах, не косит ли луга. Чужака издалека замечают, а если что – сразу казакам сообщают, отцам да братьям старшим. Вы только на лёд ступили, а за вами уже наблюдали.
- Вон как! – удивилась Василиса. – И дождь им не страшен!
- Казаки растут! – Лукерья с гордостью посмотрела на сына.
Ночью река вскрылась, заревела, понесла с шумом льдины, залила пойму. Всю ночь шёл дождь, окончательно смывая остатки снега, обнажая прошлогодние усохшие травы.
Утром стало понятно, что в ближайшие дни отправляться в путь не придётся. Дороги превратились в кисель, по которому ни идти, ни ехать было невозможно. Нужно было просто ждать.
Все дни вынужденного ожидания Аннушка лежала на печи, изредка вставая по самым неотложным делам. Хозяйка сокрушённо качала головой, глядя на неё, подсовывала ей старые тряпки, а в разговоре с Варькой авторитетно заключала, что с такой хворью не доехать девке до места.
Василиса приглядывалась к хозяйству, запоминала, что и как у казаков устроено, удивлялась достатку и изобилию. Надо же – весна уже настала, а на столе хлеб настоящий, без подмеса, да пироги всякие. Пост идёт, а еда не пустая, и в животах не голодно. И дом – на крестьянский не похож. Тут тебе и спальня отдельная, и оружейная для мужчин, и холодный первый этаж. Пыталась Васёнка помочь женщинам чем могла, однако Лукерья со смехом гнала её прочь, предлагая посидеть у окошка.
Через неделю дороги просохли и за девицами наконец приехали возчики.
Проводили казачки девушек в дорогу, дали с собой пирожков с капустой да с грибами, хлеба вдосталь. Пожелали благополучия, с тем и отправили.
Отдохнувшие и повеселевшие путницы бодро шагали рядом с повозками. Зеленела трава, пели в небе жаворонки, хлопотали на полях крестьяне. На душе было светло и радостно.
Только Васёнке не было весело. Уходила жизнь из Аннушки, с кровью утекала. Почти не поднималась она теперь с телеги, почти ничего не ела, даже пить уже не могла. Лицо её сделалось зеленоватым, заострился нос. И только глаза – огромные синие глаза – стали как будто ещё больше и прекраснее.
Прошёл обоз земли Всевеликого Казачьего войска Донского, и вот уже Новороссия раскрыла путницам свои объятия. Сменились затейливые куреня с балясами и террасами на мазаные белые хатки, крытые соломой. Гомонили на постоялых дворах бойкие бабёнки в расшитых рубахах.
Аннушка ночевала в телеге, не имея сил идти в хату. Васёнка подругу не оставляла, спала рядом, пытаясь своим теплом обогреть её холодеющее немощное тело.
- Что ты, Василиса? Шла бы в дом, - ласково говорила Анюта.
- Душно там, не спится. Да и клопы бывают, житья нет. Куда уж лучше здесь. Глянь, звёзды какие! Как ты думаешь, а что такое эти звёзды, а? Это вроде окошка какого, из которого свет идёт, или, к примеру, вроде лампы подвешенной на небе?
- Не знаю, - Аннушка улыбалась и гладила исхудавшей рукой Васёнку по волосам.
- А я вот думаю: там, за небом, что-то есть? Вот за потолком в избе есть крыша, а дальше – улица, небо. А за небом что есть? Узнает ли человек про то когда-нибудь?
- Наверное, каждый человек узнаёт про это, когда заканчиваются его земные дни.
- Нет, я не про то. Я про живых людей. Как бы здорово было иметь крылья, чтобы полететь высоко-высоко, прямо к звёздам.
- У птиц крылья есть, а до звёзд они всё равно не летают, - улыбалась Аннушка.
После Пасхи перешли за Сиваш, начались земли крымские. Приближался конец пути. Трудного, долгого, изматывающего. Резво бежали лошади по степи, бойко шагали девушки, вдыхая ароматы степных трав. На четвёртый день показались на горизонте горы. Очертания их, темные, грозные, тонули в дымке, поражая и пугая своей суровостью.
Правда, вблизи они оказались не такими уж и страшными, и странницы не переставали восхищаться их величественной красотой. Особенно поражали девичье воображение отвесные белые скалы, поднимающиеся из зелени гор, словно стены исполинских крепостей.
На седьмой день с вершины очередного перевала им открылась безбрежная бирюзово-синяя гладь.
- Какая красота! – выдохнула Марья маленькая.
Засмеялись, загалдели девицы, взялись обниматься да целоваться.
Василиса склонилась над скорчившимся на дне телеги телом подруги:
- Дошли ведь, Аннушка! Посмотри, это море!
Анюта открыла глаза, улыбнулась:
- Подними меня! – взглянула на синий простор, вздохнула счастливо. – Дошли!
Главы выходят раз в неделю.
Предыдущие главы: 1) Барские причуды 6) Аннушка