Границы самоотверженности существуют? Наверное, у самоотверженности, как у ее матери – любви – нет никаких границ. Сказал же поэт, что «ум с сердцем не в ладу».
Муж с женой прожил несколько лет. И у них родился сынишка. Семейная жизнь как семейная жизнь. Муж иногда погуливал. Так, слегка. Не сказать, чтобы очень уж серьезно. Жена поругивалась, но решительных мер не принимала. И родне ничего о своих проблемах не рассказывала.
Ребенку исполнилось десять лет. И, когда пришло лето, она отправила его в детский загородный лагерь. Проводила, сказала, что приедет на выходные, помахала рукой, пришла домой.
А там никого. На столе записка: он полюбил другую, и уезжает. И что это настоящая любовь. И еще: он снял с ее карточки сто тысяч. Забрал потому, что у него нет денег. Они есть, конечно. Но на его карточке маловато. Он потом ей переведет, когда наладится новая жизнь.
Это стало жутким ударом. Чувствовала, что погибает. Где-то на периферии сознания мелькал ребенок, ради которого надо держаться.
Не выдержала, отправилась в магазин. Купила что-то из спиртного, чтобы заглушить сознание. Затем сидела и выла. Страдала: сознание, оказывается, не заглушить.
На работу на другой день пойти сил не было. Что-то наврала начальству.
Мать почувствовала неладное. Пришла. Когда узнала, в чем дело, не смогла удержаться от радости: «Наконец-то ты от этой дряни избавилась». И решительно настаивала на разводе. Убеждала, что она еще молодая, и счастье возможно.
Через пару дней долг заставил ее встать на ноги. На работе все на нее косились, а она делала вид, что ничего не произошло.
Все дни слились в серый однообразный поток. А душа ныла и ныла, не переставая.
Все-таки нашла в себе силы поехать в лагерь. Купила большую дорогую шоколадку, еще какие-то сладости. Ребенок заглядывал в глаза. И она не нашла в себе силы сказать, что папа уехал. Больше не вернется. Она старалась об этом не думать, чтобы не спровоцировать истерику.
Снова в постылый дом, в давящие безжалостные стены. И эта ни с чем не сравнивая боль от предательства, поруганной жизни. Наверное, законченной жизни.
Ходила на работу. Тупо приходила домой. Зачем-то топталась на кухне. А душа болела и болела, не давая ни одной минуты передыха.
Он вернулся неожиданно. Открыл дверь своим ключом и зашел, когда она была на работе.
Она сразу почувствовала странный запах, когда переступила через порог. Он лежал избитый на диване. Как говорится, живого места не было. От одежды – клочки. На полу – рваные кроссовки. Без сумки, без ветровки. На пальце белая полоса от обручального кольца.
Приподнялся на локте. Сказал, что шел пешком много километров откуда-то. Что кто-то с ним обошелся очень жестоко. И он надеется, что она его не прогонит. Потому что ему очень плохо. Очень плохо. А еще ему пойти некуда.
Она ничего не сказала. Пошла в ванную и налила воды. Достала его шорты и футболку. Приготовила полотенце.
Затем сидела на кухне и улыбалась, как дурочка. Потому что он пришел. Потому что он снова с ней. А про деньги можно забыть: были и сплыли. Главное не в деньгах, а в том, что он дома. Пусть побитый, пусть помятый. Но дома.
Еще ей почему-то казалось, что он непременно оценит ее самоотверженность, поймет, как она его любит и как все прощает. Осознает, что она – настоящая его ценность. Что ничего не надо искать на стороне.
