Теперь рассмотрим как русско-скандинавская трагедия превратилась в XII веке в настоящее театральное представление. Это первый русский литературный текст про любовь.
Добрыня выходит на сцену
Под 1128 годом в киевской летописи помещён рассказ о Владимире и Рогнеде, который развивает историю "Повести временных лет". Приурочена эта информация к междоусобной борьбе князей XII века. Предполагается, что рассказ включён в летопись ретроспективно кем-то из летописцев в середине XII столетия.
Примечательно, что в статье 1128 года точно цитируются слова Рогнеды из "Повести временных лет". Это говорит о преемственности между первой и второй версиями истории.
Но при сохранении сюжета в изложении XII века меняются некоторые детали, главная из которых - появление вместо отроков Владимира, неназванных "Повестью" по именам, его дяди и воеводы Добрыни. Именно он, по мнению автора XII века, занимался сватовством Рогнеды за племянника, а затем захватил Полоцк.
Автор перекладывает на Добрыню все злодеяния, которые ранее приписывались Владимиру - убийство Рогволода. К ним он добавляет ещё один поступок: дядя в оскорбительной форме нарекает Рогнеду женой Владимира и устраивает её изнасилование на глазах ещё неказнённого отца и матери.
Аналогичный шаг приписан самому Владимиру в его особом житии, где говорится о захвате Корсуня. В нём правителя захваченного города с женой князь "привяза у шатерныя сохи (центральный столб шатара - авт.), и съ ихъ дщерию пред ними безаконьство сотвори". Затем родители были убиты.
Какая же из версий сказания первична? Ведь, действительно, исторический Владимир был слишком юн для самостоятельных действий в момент сватовства и находился под патронажем Добрыни.
В Устюжской летописи в рассказ XI века вставлен именно Добрыня.
Добрыня против отроков
Образ Добрыни взят явно из поэтического оригинала, о чём говорит составная аллитерация на его имя: "И бѣ оу него [оуи єго] Добръıна, воєвода и храборъ и нарѧденъ мужь". Слово "наряден" не является стереотипным для летописцев, означает хорошего управленца войском, но встречается в поэзии XI века в форме "наряд" (воинский строй).
Поэтичность источника летописи XII века выдают, например, такие строчки: "Пожалиси Добръıна и исполнисѧ ӕрости, и поємше вои [и] идоша на Полтескъ, и побѣдиста Роговолода".
Возможно ли, что летописец XII века цитирует оригинальный поэтический текст XI века, неполностью вошедший в "Повесть временных лет"?
Нет. Зависимость двух текстов последовательная.
В обоих вариантах имеется ссылка на "речь" Рогнеды, которую передают в тексте XI века отроки, а в тексте XII века - Добрыня. И между словами "рѣчь (рѣчи)" и "отроци" имеется аллитерационная связь, а для имени Добрыни её нет.
Значит, Добрыня появился в более поздней редакции поэтического текста. А в Устюжской летописи его имя является поздней вставкой.
Слова "исполнился ярости" очень хорошо вписываются в язык "Слова о полку Игореве" также, как и имя Рогнеды - Горислава - которое перекликается с прозвищем князя Олега Гориславича из "Слова". К словарному запасу старших современников поэмы об Игоре можно отнести и упоминание "роговолжьих и ярославовых внуков".
Это означает, что Добрыня стал персонажем поэтической истории о Владимире и Рогнеде в XII веке. Это вполне соответствует завершению так называемого "былинного времени" (XI - начало XII века), в котором действуют былинные Владимир, Добрыня и ряд других героев, имевших прототипы XI-XII веков.
Даже по особому житию можно судить, что Владимир был первичен в этом рассказе по отношению к Добрыне.
Образ Добрыни совершенно перечёркивает скандинавский контекст повести XI века. Владимир в новом варианте взятия Полоцка выступает не как сын рабыни, перевернувший ход истории, а как статусный, но второстепенный персонаж. Именно таким он станет в былинах XVI-XX веков, а киевская летопись фиксирует начало этого процесса в XII веке.
Второй акт лирической трагедии
В XII веке переписывается не только начало повести о Владимире и Рогнеде.
Текст 1128 года имеет значительное дополнение, в котором содержится выразительное по своей трагичности продолжение истории брака главных персонажей. В нём Рогнеда, будучи уже матерью нескольких сыновей и дочерей Владимира, приревновала его к другим жёнам и совершила покушение на сонного князя.
Сюжет снова был бы достоин скандинавских рассказов о готском времени, но Владимир вовремя проснулся и отвёл удар рогнединого ножа. В словах Рогнеды, объясняющей свой поступок, и пересказывающей краткое содержание "первого акта", мы видим замечательный поэтический отрывок:
Владимир решает казнить Рогнеду, приказывает ей надеть свадебные "царские" убранства и сесть на кровать. Однако, при появлении князя на защиту матери вышел младший сын Изяслав, которого подговорила и снабдила мечом сама Рогнеда. Эта сцена также описана в стихах.
Растроганный Владимир решает не казнить свою первую жену, а отправляет её вместе с Изяславом в Полоцкое княжество.
Несколько последних веков существования русской поэзии и театра никто не замечал поэтического и театрального характера этих строчек.
Попробуем разобрать эту поэзию.
Поэтика отрывков 1128 года
По стилистике отрывки о Владимире и Рогнеде очень похожи на другие отрывки из киевской летописи XII века, в частности на отрывки, которые мы приписали Бориславичу, родственнику боярина Петра Бориславича. В схожей стилистике написаны и другие отрывки летописи, которые мы не можем приписать Петру или его сестричу.
Например, эти отрывки, а также произведения Кирилла Туровского объединяет разговорность. Строчки не "рубятся" аллитерационными парами как у летописца Ярослава, а имитируют свободную речь. Они даже более свободны, чем шедевры второй половины XI века.
Вместе с тем, строчки трагедии о Владимире и Рогнеде XII века подчиняются правилам славянского песнотворчества, они "вяжутся", хотя и в весьма свободной форме. Очень показательный пример - строчка "мене дѣлѧ . и се нъıнѣ".
Парные аллитерации весьма редки: "съıнови своѥму", "ѥда ѥдинъ", "руку нагъ", "Володимеръ же рече". Чуть чаще - "гугнение" ("сжалиласи", "нъıнѣ не", "ѥда ѥдинъ"), в том числе с имитацией ударных инструментов ("внидеть ти ѡтець", "ѡтець рци" "а хто тѧ мнѣлъ"). Есть оконечные аллитерации: "не любиши мене" и гениальная "и съ младенцем симь".
Авторской можно считать сложную аллитерацию ш/ж/ч, открывающую оба отрывка ("ѡна же рече", "и давши же мечь"), а также межстрочную "ѡтче" - "мнишисѧ". Схожая аллитерация есть в болгарских переводах Гомера и Исайи.
Межстрочные "вяжущие" аллитерации играют более важную роль в изучаемых отрывках. В первом отрывке это перетекающие аллитерации з, л, б, д, н, а также параллельные "ѥго", "үби" - "полони", "нъıнѣ" - "мене". Во втором отрывке ц и д, а также "своѥму"- "Изѧславу", "руку нагъ" - "рече ӕко", "въıступѧ" - "ходѧ", "рече" - "сдѣ".
Автор произносит близко звуки "ж" и "з". Звук "г" для него аллитерируется с "к", что означает его взрывное звучание. При этом автор употребляет и фрикативную "г" ("хто", "бяхъ" - "моего"). В написании автор различает "ц" и "ч", что весьма необычно для древнерусских поэтов.
Театральная сцена XII века
К чему весь пафос про древнерусский театр в заголовке, если речь идёт о поэзии?
Здесь стоит вернуться к фреске "Скоморохи" из Софийского собора Киева, на которой два танцора придворной труппы изображают парочку персонажей. Об этом нам говорит платок в руке одного из мужчин. Он указывает на то, что актёр исполняет женскую роль в танце или театрализованном действе при княжеском дворе.
О мужском характере европейского театра вплоть до шекспировских времён хорошо известно. При этом мы знаем несколько женских персонажей древнерусской поэзии - Ольгу, Рогнеду, Ярославну - которым принадлежат слова в поэтической форме. И нам также трудно представить, чтобы в артелях русских песнотворцев эти слова произносились женщинами.
Хоть былины и знают персонажи гуслярок, но у фольклористов есть устойчивое мнение, что гусли на Руси - это мужской инструмент. Поэтому диалоги Ольги с древлянами, Рогнеды и Владимира и плач Ярославны исполняли, скорее всего, песнотворцы-мужчины в парах, подобных дуэту Бояна и Ходыны.
Здесь нужно обратить внимание на то, что во втором отрывке о Рогнеде использован уникальный приём, когда слова женского персонажа совмещаются со словами мужского персонажа: Рогнеда научает сына, что нужно сказать, но её фраза становится реальным действием и словами сына, после которых следует ответ самого Владимира. Это гениально, кинематографично, театрально.
Первые две строчки в цитате принадлежат Рогнеде, а последние две - Изяславу. При этом последние строчки могли произноситься хором. В любом случае мы видим совмещение мужской и женской роли в работе песнотворцев.
Это гендерное смещение в древнерусской поэзии мы ещё рассмотрим позже - оно слишком уж скандально для современной России.
Говоря о театральности отрывка, также отметим миниатюры летописи, в которых относительно текста гораздо больше информации. Например, мы видим меч воткнутый между ног сидящей Рогнеды. Это результат того, что Владимир, пришедший на казнь, решил не осуществлять её, а воткнул меч в землю. Эта театральная деталь отсутствует в тексте летописи, но совершенно понятна в контексте образов древнерусской поэзии. Воткнутый таким образом меч символизирует изнасилование.
На театральность действия помимо миниатюр также намекает интонация слов Владимира. Его слова прописаны со вздохом, а точнее с выдохом: "Хто тя мнил сде?" В тех же целях - показать придыхание - в первом отрывке, в словах Рогнеды, аллитерируются слова"бяхъ" и "моего"/"его". Видимо, автор использует звукоподражание южнорусскому говору с фрикативным "г".
Двойное значение образов
Поэтичность отрывков XII века проявляется в особых метафорах, вокруг которых строится действие.
Владимир приказывает Рогнеде надеть "царские" одежды, как на свою свадьбу ("посаг"). Кроме того, во время казни она должна была сидеть на кровати, как во время обряда посажения ("посада"). Всё это отсылает нас к захвату Полоцка ("посага" - приданого), к изнасилованию - свадьбе, к статусной роли одежды на Руси (в оригинальной повести XI века - обуви).
Таким образом, история Владимира и Рогнеды как бы отыгрывается в обратном порядке. Теперь не Владимир повернул ход истории, а его жена Рогнеда. Она выступает как сильный персонаж, сравнимый с княгиней Ольгой, перехитрившей смерть.
Также двойное значение имеют слова Изяслва, которые весьма некорректно переводятся на современный язык и трактуются историками.
Вроде бы типичный случай: малыш защищает мать от угроз отца, и тот отступает. Однако сам автор вкладывает иное значение в события, акцентируя внимание на мече, который даёт в руку сыну Рогнеда и который тот поднимает на отца. Этим случаем автор объясняет, почему роговолжьи внуки вынимают меч на ярославовых.
Фраза Изяслава переводится вовсе не так: "Думал, что, придя, будешь один?" Мальчик с мечем использует слово "ходить", которое в Древней Руси означало военный поход. Тем самым сын своими словами предлагает помощь отцу: "Отче, неужели ты думаешь, идя в поход, что пойдёшь один?" Это добавляет драматизма и заставляет Владимира, идущего с мечем, от неожиданности выдохнуть и простить Рогнеду.
Любовная страсть
Трагедия XII века заслуживает ещё одной короткой заметки. В этом древнерусском литературном произведении мы впервые встречаем мотив любви. Это замечательно ещё и потому, что до нас не дошло лирической древнерусской поэзии, хотя мы и знаем о её существовании. Строчки Рогнеды - это уникальное исключение.
В более ранней поэзии женщины предстают как "добыча": Лыбедь - для змея, Ольга - для Мала, Рогнеда - для Владимира, Предслава - для Болеслава и даже Елизавета для Харальда Сигурдарсона. Любовь здесь не выступает как самостоятельный мотив.
Мы даже наблюдаем в первом из наших отрывков аллитерации к словам любовь и лада - л, б, д. Звук "л" выступает осевым.
В отрывках XII века любовь стала побуждающей силой для главной героини в совершении поступка: ни месть, ни обида, а ревность. Можно считать, что древнерусская поэзия XII века, действительно, как, например, предполагает в своём исследовании Наталья Пушкарёва, находилась под влиянием европейской куртуазной поэзии.
Без этой ступеньки в виде образа ревнивой Рогнеды мы бы никогда не получили женских образов Ярославны из "Слова о полку Игореве" или былинной Василисы, спасающей мужа Ставра Годиновича, исторический прототип которого упомянут в летописи под 1118 годом.
Разоблачение Татищева
История Владимира и Рогнеды из летописи XII века всегда привлекала к себе внимание историков и литераторов. Первый же из историков России - Николай Татищев - включил в свой труд расширенные цитаты Рогнеды. Как полагал академик Борис Рыбаков, дополнительные "татищевские известия" восходят к некой пространной редакции киевской летописи XII века.
Может быть, Татищев сохранил для нас больше поэзии XII века?
Обратимся к изучаемым отрывкам в исполнении первого русского историка.
Она же сказала: «Жалость, которую я непрестанно в сердце имею, всегда мне покоя не дает, чтоб без отмщения тебе оставить. Ты, озлобясь за одно мое слово, отца моего убил, землю его захватил, меня как пленницу в жены взял и обещал меня в чести и любви содержать. Ныне же имеешь много других жен и детей, меня и сего младенца, рожденного мною (указав ему на Изяслава), не любишь».
Второй отрывок:
Владимир взял меч голый в руку и пошел к ней, желая ее убить наедине, но Рогнеда, взяв тот нож, которым хотела Владимира убить, отдала Изяславу и приказала: «Когда отец войдет, ты, выступив, скажи ему: „Отец, если хочешь один на земле жить, возьми меч сей, оным убей сначала меня, чтоб я не видел смерти матери моей, а потом хоть всех убивай“. И когда Владимир вошел с мечем в спальную, Изяслав возопил ему повеленное материю и меч ему поднес. Владимир же, удивясь, сказал ему: „Малый, ты что здесь делаешь?“.
Как видим, у Татищева при добавлении драматических и театральных моментов, поясняющих наш текст, полностью исчезает его поэтичность. По закону убывающей поэзии Николай Васильевич обвиняется в фальсификации "пространных" известий.
Выводы Рыбакова, основные на кропотливом подсчёте летописных строчек, можно полностью переиначить. Используя его график соответствия летописных и татищевских известий, можно сказать, что у киевской летописи и "Повести временных лет" был один редактор, создавший их пространную редакцию, вошедшую в "Историю Российскую" Татищева. И этим редактором был сам Татищев.
Мы имеем дело с домыслами историка XVIII века.
Автора!
В конце хорошей пьесы на сцену вместе с актёрами обычно выходит автор. Однако для древнерусских произведений указать на авторство всегда проблематично. Как и для других поэтических отрывков киевской летописи XII века у нас есть несколько претендентов.
Первыми идут Пётр Бориславич с сестричем, о которых мы уже писали, предположив их причастность к отрывкам. Однако, при внимательном рассмотрении слов Рогнеды, мы установили, что их автор лишь подражал южнорусскому говору, сам аллитерируя звуки "г" и "к". Этот приём был характерен для автора "Слова о полку Игореве", но не для Бориславича.
Можно предположить в таком случае для отрывков авторство игумена Моисея, создателя поэтической кантаты и возможного автора "Слова", работавшего на рубеже XII - XIII веков. Но именно последнее обстоятельство ограничивает нас в атрибуции отрывков Рогнеды столь поздним временем. Сам летописец отнёс существование повести к 1128 году, что весьма похоже на правду.
Дело в том, что прозвание Рогнеды Гориславой вписывается в исторический контекст начала XII века. В роду полоцких князей употреблялось женское имя Гордислава, что явно связано с историей Рогнеды в её скандинавском звучании XI века (вспомним "Герду из Гардов"). Горислава - это явная аллюзия на имя Гордиславы.
Так вот, Гордиславой была сестра известной Ефросиньи Полоцкой, родившаяся не позднее 1117 года и сменившая имя на Евдокию в монашестве в 1129 году. Эти даты вполне устраивают нас в связи с датировкой появления Добрыни как былинного персонажа в конце былинного времени (1113-1125 года правления Владимира Мономаха в Киеве), а также с годами жизни Олега Гориславича (умер в 1115 году).
Скорее всего, автор отрывков Рогнеды жил в первой четверти XII века, а его произведения были включены в летопись его учениками. Пример ретроспективного обращения к истории XI века в киевской летописи имеется в статье 1147 года, автором которой был, скорее всего, ещё один древнерусский поэт - Кузьмище Киевлянин (о нём - в отдельном очерке).
Кузьма был хорошо знаком с "Повестью временных лет", с древнерусской поэзией XI века, сам писал в самых разных стилях, но самое главное - он, как и автор отрывков, использовал в своих стихах аллитерацию "г" и "к". Это делает его более вероятным наследником автора отрывков Рогнеды, по сравнению с Бориславичами.
Возможно, изучение поэтических отрывков и других исторических источников позволит нам в дальнейшем назвать автора первой дошедшей до нас древнерусской пьесы о любви и вражде.
Оставайтесь на канале, и мы раскроем много тайн.