Всё произошло здесь. Царапины от моих ногтей на стене не заканчивались у железного изголовья - они ползли дальше, на меня, и цеплялись за душу, раздирая её глубже и глубже . Я лежала, не моргая, на своей скрипучей кровати с прогнутой сеткой и смотрела на них.
— Распусти волосы, - попросил меня в тот вечер Стас. - мне нравится, когда они рассыпаны...
И я послушалась. Длинные, тяжёлые волосы цвета тёмной меди заструились по моим плечам, заканчиваясь у самых колен. "Господи, зачем, зачем я это делаю? Какая же я дура! Скорей бы он перестал..." - думала я, чувствуя лишь боль, унижение и стыд под аккомпанемент старой кровати.
На следующий день Стас делал вид, что мы не более, чем просто знакомые ребята с одной улицы. Я царапала эту стену, пытаясь заглушить горькое сожаление и боль с помощью противного скрипа ногтей по выбеленной штукатурке, но моё сердце не умолкало, оно кричало ещё громче.
— Сулико-о! Обед готов! - мама заглянула в мою комнату и увидела, что я лежу, отвернувшись к стене, - ты не заболела?
— Нет, мам, просто хочу полежать. Я не голодная.
Она произносила "заболеля". Как и "поеля", "слюшай" и много чего ещё, что с первых слов выдавало в ней грузинку. Без акцента в семье разговаривала только я, но в глазах местных была не меньшей "нерусской", чем мои с трудом лепечущие по-русски родители. Я была очень маленькой, когда родители бежали на Донбасс от войны и слово "Грузия" имело для меня не большее значение, чем для моих друзей.
Мама подошла и приложила к моему лбу ладонь.
— Температуры нет, - заключила она.
Я с раздражением вырвалась от её руки. Температура... Лучше бы вы с папой просто были дома в тот вечер! Ничего ты не понимаешь и не чувствуешь, мама! А даже если бы и понимала - с мамой таким не делятся.
Разве я могла рассказать ей, что мы встречались со Стасом 4 дня, что до этого ни один парень не обращал на меня внимания? Стоило ли посвящать её в то, как я не могла унять дрожь в коленях, когда он при каждом случае шептал, что xoчeт мeня? Меня, которая привыкла слышать от мальчиков лишь насмешки вроде "Сулико, какой у тебя нос красивый!", после чего все вокруг прыскали, а я краснела.
В окно постучали. "Лика!" - услышала я Анькин голос. Когда-то я ей призналась, что нeнaвижу своё имя и она придумала называть меня Ликой. Если Сулико - это глиняный кувшин родниковой воды, что был наполнен руками местного народа в горах Кавказского хребта, то Лика - это бутылочка дорогой минералки, красующаяся в витрине... Кем бы вы хотели быть? В то время мне хотелось быть Ликой.
Взгляд Ани задержался на плакатах, которыми были обклеены стены. В моей комнате не было обоев, ведь мы были очень бедны и я пыталась прикрыть ими кричащую отовсюду нищету.
— Кажется, в прошлый раз их было меньше.
— Ага, мне Оксанка подарила несколько.
Она присела ко мне на кровать.
— Ну, как дела?
— Нормально, просто нет настроения.
Она знает. Я сразу поняла это по её виноватым глазам. Анька совершенно не умела притворяться. Она легла рядом со мной, но повыше, и обняла. Я слышала, как рой мыслей копошился в её голове, но заговорить она не решалась.
— Ну, что, уже вся деревня знает об этом? - спросила я её в лоб.
Аня напряжённо подпёрла голову рукой и стала рассматривать веснушки у меня на носу. Она вздохнула.
— Так и знала, что эта cвoлoчь всем растреплет. Кто тебе рассказал?
Аня в нерешительности протянула паузу.
— Антон. Я сказала ему, что он лжeц и ничем не лучше этого мeрзaвца...- затараторила она, словно оправдываясь.
Господи, какой позор! Вся деревня уже в курсе. Я чуть не заплакала, но ответила равнодушно:
— Плевать! Мне всё равно...
— Но, Лика, зачем? Я не понимаю... Это же Стас! Ведь было сразу понятно, что именно ему от тебя нужно.
"Это тебе понятно, ведь ты можешь встречаться с кем угодно, за тобой-то все бегают, а я в их глазах какой-то... недочеловек!" - хотелось сказать мне Ане с её кукольным личиком и мягкими светлыми волосами.
— Ну, значит, я тупая и ничего не поняла.
Хотя в глубине души знала, что так будет. Но меня приласкали, в кои-то веки смотрели на меня, как на привлекательную девушку... И я влюбuлaсь. Отдaлaсь. А вдруг бы это его удержало? Дypa... Дypa! Вот такая она - моя пepвая любoвь.
Аня стала гладить меня по волосам и провела рукой по косе.
— Не надо! Они меня раздражают! - я выхватила косу и закинула назад.
— А мне так нравятся твои волосы!
Мне они не нравились никогда, но родители не разрешали обрезать. Я вспомнила, как распустила их перед Стасом... А он запустил в них свои пальцы, оставив несмываемую грязь и запах того вечера. И что же, эта грязь теперь навсегда останется со мной?!
— Давай отрежем их!
Аня не успела ничего ответить, а я уже вскочила и достала из ящика ножницы.
— Давай, режь! - протянула я ей ножницы, стоя у зеркала.
Аня оторопела.
— Лика, да ты чего?! Тебе же нельзя и вообще я не умею стричь!
— Я сама решу, что мне делать, хватит! Вот, смотри!
Я распустила косу и отрезала переднюю прядь, без всяких сожалений бросив её на пол. Какой-то другой человек смотрел на меня одним глазом из зеркала.
— Ну? - я опять протянула подруге ножницы.
Она испуганно подошла и взяла их.
— Мне кажется, он того не стоит.
— Он тут ни при чём. Я просто... стала другой. Вот это теперь - я, - я потрясла перед ней обрезанной прядью, а потом с омерзением собрала в другую руку остальные волосы. - А это - больше не я.
Мы закрыли дверь на замок. Аня болезненно морщилась от каждого звука отрезающейся пряди, а я чувствовала прилив невероятного облегчения. Царапины на моей душе не спешили затягиваться. Я чувствовала их ещё сильнее - из них пробивались мои первые крылья. Кто-то с рождения умеет летать, стоит лишь оттолкнуться - и он уже над землёй, а есть такие, как я, которым суждено сначала больно упасть, чтобы понять, что они тоже достойны полёта.
— Получилось криво, Лика! Я всё испортила! - Анька уже собиралась плакать.
— Нет, Ань, это моя лучшая причёска, - просияла я.
Продолжение о дальнейшей жизни Лики спустя 5-6 лет