Деликатес и дефицит, потому что сразу три самых скромных альбома встречаются реже других, а их переиздание запрещено личным распоряжением покойного артиста, несмотря на устойчиво ничтожный к ним интерес. Стало быть, какая-то сила в этих дисках заключена. При весьма скромном положении в звездной иерархии, их прослушивание чревато появлением неких демонов, а «демоны» нам интересны любые. Точнее, не сами демоны, а плод человеческого воображения, который каждый изображает про себя на уроке рисования на вольную тему.
Количество тех, кто отведал полуфабрикатов советской кулинарии, успел их полюбить, помнит их названия, стоимость и вкус, тает на глазах. И в музыкальной сфере происходит то же самое. Человек, впервые ошеломленный саундом Холлиз, The Doors или Крим, подобен ветерану войны. Примкнувшие позднее не считаются. Рецензии пишутся по конспектам, как доклады политинформаторов прошлых лет.
Таким образом, самые доступные продукты питания попадают в категорию не просто изысканных блюд, а магических препаратов, способных воскрешать то, что давно умерло, и проецировать исчезнувшее.
Итак, нам предстоит посещение пищевого морга и дегустация волшебных фаршей в размороженном виде на свой страх и трепет. И риск – ведь они могут оказаться просроченными до несовместимости с жизнью. Несмотря на очевидную «кобзонистость», Скотт Уокер не пел русских песен. А между тем слова «поцелуй меня, не отравишься» как будто написаны специально для него.
На протяжении полувека Скотт Уокер последовательно отстаивал титул «певца сумрачных настроений», и три отверженных альбома можно рассматривать как реквием по очередному этапу его творческого пути.
В мировоззрении советского человека роился обширный сектор знаменитостей категории «их знали только в лицо», знакомых только по картинкам. Никто не слышал, как они поют, не видел в кино. Таковы были секс-бомбы Джейн Менсфилд и Мейми Ван Дорен. До выхода на экраны комедии «Великолепный» к разряду звезд на бумаге принадлежал даже Бельмондо, чей «Человек из Рио» у нас не выстрелил в отличие от «Великолепной семерки».
В теневой сфере поп-музыки также существовало своё гетто недослушанных или не прослушанных вовсе. Мало кто оттуда выбывал, зато новые узники поступали регулярно.
Коллективно и порознь Walker Brothers были аристократами этого печального места, не слезая с доски почета. Поэтому понятия «провальный» в отношении дисков этой группы быть не могло.
Кстати, вторым среди отверженных фигурирует альбом The Moviegoer, чью программу составили музыкальные темы зарубежных картин, недоступных нашему зрителю, помимо левацкой пропаганды «Сакко и Ванцетти» и трагедии про «Загнанных лошадей».
Запиши такой же диск тот же Магомаев – не миновать сенсации. Но Скотта Уокера не спасло даже исполнение «Крестного отца» под мандолину.
Заезженных тем в программе совсем немного. Особый интерес представляет Glory Road Нила Даймонда, прозвучавшая в забытом фильме по роману Роберта Стоуна «В зеркалах», чудом напечатанному у нас «Иностранкой» в урезанном виде. Знакомство с этой вещью в тринадцать лет стало для меня судьбоносным. Тираж «Иностранной литературы» превышал два миллиона, а экземпляр The Moviegoer встречался гораздо реже. Но я нашел его на дешевеньком лейбле Contour, даже не на «Филлипсе», с которым певца всё еще связывал обременительный контракт.
Кто знает, быть может под маской пренебрежения скрывается авторская необходимость завуалировать эзотерический смысл этих работ? Слухи о «бесплодии» вызваны отсутствием имени исполнителя в числе авторов песен, но Скотт Уокер остается тем, кем он был всегда – создателем неповторимых интерпретаций чужого материала, а это подчас еще важнее, чем плодовитость.
Его желание замуровать сразу три полноценных альбома в той эпохе, когда они были записаны, меня не обескураживает, все эти диски заслуживают самостоятельного поиска с известной долей приключений и неудач.
Он мог бы дезавуировать и остальные, вплоть до «Ночных полетов», потому что всё то, чем он занимался в дальнейшем, зиждется на отрицании достигнутого ранее.
Смутное, неуловимое положение этих альбомов между периодом большого стиля и неизвестностью, их, скажем так, матовый статус, наглядно формулирует Where Does Brown Begin с пластики Stretch, чье название можно перевести как «срок», который тянется, а не проходит. В радикальном переводе название песни с этого диска означает "Так с чего же начинается коричневая чума?'. В смягченном - гармония или золотая середина.
Эта малоизвестная композиция Джимми Уэбба представляет собой алхимическую аллегорию, знакомство с которой вызывает лишь желание засекретить её еще глубже, а не рекламировать как шедевр. Итоговый альбом череды взлетов под видом падений так и называется We Had It All – у нас с тобой всё это уже было. Успешным исполнителем этой песни был Уэйлон Дженнингс – еще одно пустое место с точки зрения советского потребителя, еще одно великое имя, открытое моим радио-ревю «Школа кадавров».
По количество песен, спетых другими людьми до него, пластинки Уокера можно сравнить с Элвисом тех же лет. Вещи эти стары не только хронологически, они звучат с неким отставанием, будто были записаны заранее, даже если материал достаточно свеж. В данном случае эта особенность не настораживает, а внушает восхищение.
В работе над каждым альбомом британского цикла принимали участие Джон Франц и Питер Найт – давние и надежные наставники вокалиста, чье хрупкое дарование требовало постоянной опеки профессионалов. Свой вклад композитора и аранжировщика внес и Дэл Ньюман, обеспечивший триумфальное возвращение Кэта Стивенса с альбомом Tea For Tillerman.
Наряду со знойным соулом Билла Уизерса много лирики для взрослых, причем скорее психологически-философской, нежели интимной. Такие программы могли бы записывать и Рэй Чарльз, и Рэй Стивенс, и, конечно, Чарли Рич. Плюс еще дюжина неликвидных чудотворцев обоего пола – Энн Мюррей, Хелен Редди, Рита Кулидж… Кантри действительно много, но оно городского, космополитичного типа – от Нэшвилла до Канады.
Собственно, последний хит реформированных братьев Уокер тоже написал Том Раш – самобытный автор-исполнитель с фольклорными корнями, которому тоже удавались чужие и малоизвестные вещи.
Спектр сюрпризов, предсказуемых и внезапных, весьма разнообразен – от We Could Be Flying с авангардной сюиты Мишеля Коломбье и Пола Уильямса, до скользящей по небу Do I Love You, перехваченной зорким Полом Анкой у французов после глобального успеха My Way.
Читая, именно читая, а не слушая программу диска Any Day Now, мы говорим себе – этот человек не упустил ничего. Ни в плане сужения аудитории, ни в деле увековечения уникальных песен, требующих уникального исполнителя.
И снова возникает ощущение генеральной репетиции перед чем-то большим, не шуточной аскезы перед операцией, которая может оказаться смертельной. Или вместо изящного доктора Джекилла выскочит припанкованный «мистер Хайд» ярославского разлива. Что было бы еще обидней.
Выскочил уникальный герострат двадцатого века, ампутирующий собственные шедевры, чтобы сохранить в чистоте память об их первозданном совершенстве.
«Ночные полеты» обернулись еще одним порожним рейсом и закончились ничем. Взлетев у себя, Уокеры приземлились на территории ГДР, миновав зону краут-рока, где так успешно гостил Боуи. Земные яства No Regrets и Lines оказались куда ближе древу натуральному познания, нежели этот жестокий, но необходимый эксперимент - попытка синтезировать антиматерию домашним способом. Но, прошу мне поверить, на каждом диске из тех,какими мы занимаемся в данную минуту, найдется минимум одна пьеса не менее заупокойная, но не столь броская, нежели бесспорно классический Electrician.
«Ночные полеты» симулируют «секс в большом городе», в то время как их предшественники приглашают провести ночь в заброшенном замке. Желательно в одиночестве. Чтобы тот, кто выживет, мог поделиться впечатлениями с родными и близкими по духу людьми. Или лечащим врачом, который сам всё это и подстроил.
В девяносто пятом году я бы поверил, что Скотта Уокера больше нет. Climate of The Hunter, так и не освоенный мною до конца, напоминал реквием художника по самому себе.
В начале восьмидесятых шестидесятники пропадали на каждом шагу, незаметно исчез Билли Фьюри. И это не всегда совпадало с физической смертью после тридцати (до она выглядит иначе), просто его переставали узнавать, и потеря связи с прошлым ставила крест на восприятии.
Тем более если этот артист влачил полупризрачное существование и в куда более красочных шестидесятых.
В мае 1995, заходя в студию «Радио-101» со стопкой синглов, чей треск приводил в ужас педантичного звукорежиссера Диму, я понятия не имел, что Уокер до сих пор музицирует – «поет, представьте себе, поет», как говорит Дембович Зарокову в «Ошибке резидента».
Никогда не казался он мне явлением экзотическим или экстраординарным, скорее наоборот – один из немногих предсказуемых и самых «нормальных» в своем неустойчивом поколении. Нормальнее только Джек Джонс и Пол Анка.
Попытка прослушать Tilt подтвердила теоретический диагноз. Отвергнув титул «Рейгана» благородной эстрады, маэстро решил пополнить ряды безумных гениев на старости лет. Как в большинстве случаев, ему удалось это сделать без проблем. Также, как это, проделали до него Лучио Баттисти и Серж Гензбур.
Структура Tilt походила на саундтреки Пеера Рабена к поздним фильмам Фассбиндера. Не подкрепленная видеорядом, такая музыка превращается в эксперименты на дому, а подкрепленная им заметно тускнеет, выполняя чисто вспомогательную роль.
Скотт Уокер пошел по линии Чеслава Немена, чьи амбициозные опыты – «Идэ фикс», «Аэролит», «Реквием для Ван Гога» – представляют высшую школу «авангарда для бедных», каким бы ни было истинное экономическое положение этих людей. Специфика культовых шедевров в том, что они заранее вызревают в сознании тех, кто их ждет, кому они предназначены.
Немен начинал «чудить», адаптируя поэзию Циприана Норвида и Болеслава Лесмиана, достаточно сложную даже для академического читателя. Уокер щеголял эрудицией, насыщая собственные тексты знаковыми именами и названиями. Нечто подобное встречается и у позднего Вэна Моррисона.
Атаковать или приветствовать такие перевоплощения с позиции ревнителя традиционных ценностей бесполезно, так же, как приветствовать. В случаях такого рода трудней всего оказаться свидетелем метаморфозы, после которой кто-то перестает быть самим собой. С тем же Баттисти такое произошло при жизни, но прежний испарился, как разжатый кулак.
Сейчас лирический герой перешагнет невидимую грань и превратится в психопата – легкую добычу любителей всего необычного и, чего греха таить, ненатурального. На глазах обрастая аудиторией, от которой вам всегда хотелось держаться подальше.
Так в «Подземельях Ватикана» молодой человек становится убийцей, сбросив с поезда безобидного чудака-попутчика.
Однажды мне в руки попал канадский диск непонятного происхождения. На обложке был изображен, не сфотографирован, а именно набит по трафарету «скотт уокер» – лысый дяденька с усами. Пластинка была куплена в лавке при свидетелях. С неё доносился его голос, поющий стандарты Ирвина Берлина и Гершвина. Даже если в самом деле «не тот» – спросить не у кого.
Либо это была персональная галлюцинация, либо я побывал в одном из альтернативных закоулков реальности девяностых, когда из них не вылезали абсолютно все – от самых маленьких до «отцов и дедов».
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
Telegram I Дзен I «Бесполезные ископаемые» VК
