С утра Сергуня Мышкалов бегал по управлению механизации – подписывал обходной лист. За три года работы его многие успели узнать, многих знал он сам, поэтому почти в каждом отделе в ответ на чей-либо вопрос отвечал неопределёнными словечками, вызывая удивление: не такой уж он никудышний, чтобы рассчитываться в начале лета, когда со стройки даже забулдыгу не сразу выгонишь.
Причина была одна, и очень для него серьёзная: неожиданно разругался с Алисой, да так, что не осталось никаких зацепок для отношений. Обидно, конечно, если полтора года обхаживал её – высокую, привлекавшую длинными волосами, каштановой волной струившихся на ветру, надеялся жениться на ней, а всё разрушилось в один момент. Как-то, гуляя по парку, сделал предложение, она же заявила прямо и цинично, слегка отступив, словно со стороны пожелала взглянуть на дерзкого человека:
– Спасибо, но у нашего брака нет перспектив. Извини!
Всё перевернулось в Сергуне: «Ага, в прошлом году для поездки на море был нужен, а теперь «нет перспектив». Надо бы промолчать, но не сдержался, съязвил:
– Зачем студентке бульдозерист?! – и, круто развернувшись, ушёл.
На следующий день написал заявление на увольнение начальнику мехколонны, решив уехать домой. Сперва заявление тот не подписывал, пытался заставить отработать положенное время, но Сергуня пригрозил:
– Если сразу не отпустите – больничный возьму! Вам это надо?
И на него махнули рукой. Он понимал, что поступает неразумно, наверняка будет жалеть, но ничего не мог с собой поделать. За шесть послеармейских лет Сергуня работал в артели старателей – золото мыл в Сибири, потом мелиоратором, лесхозу год отдал, узнал, что такое дорожный строитель, пока не обосновался в Москве, случайно познакомившись и сдружившись с начальником участка, земляком Алексеичем. А перед этим отработал месяц бесплатно в загородном поместье какого-то олигарха, когда его управляющий «кинул» на зарплату, сперва пообещав полный расчёт по окончании работы. Вместо денег дал номер телефона, мол, звони недельки через две. Позвонил – ни ответа, ни привета. Хорошо, что вспомнил о земляке. И вот теперь он-то и огорчился более всех, когда Сергуня зашёл подписать обходной, укоризненно посмотрел и сердито спросил:
– Значит, сматываешься?!
– К родителям еду, – внёс ясность Мышкалов, – в родное село.
– А чего же о них не думал, когда отправлялся на заработки? – спросил Алексеич и наткнулся на невинные голубые глаза Сергуни.
– Правильные слова говоришь, – согласился он, – и, наверное, знаешь такое слово «надо». Понимаешь, надо мне уехать. Тоскливо стало. Я и живу-то на Коровинском шоссе – проспекте «Му-му», как мы в общежитии называем. К тому же у меня, похоже, характер отцовский, непоседливый. Он, кстати, на Север мотается вахтами. Так что мать практически одна.
– За длинным рублём погнался отец-то?
– Так и есть. Сестра у меня имеется младшая. В прошлом году поступила на платное обучение в университет, и все его деньги практически на неё уходят.
– Это хорошо, что о дочери заботится. А ты-то чего суетишься. Все из провинции в крупные города перебираются или вахтами ездят, а ты в другом направлении отчаливаешь.
– Там у нас фермер появился. Землю в аренду берёт, пустующие поля распахивает – без работы не останусь. А надоест в селе – вернусь. Ведь возьмёшь же, Алексеич? А? Знаю возьмёшь!
– Что ты заладил: «село» да «село», – неожиданно вспылил полноватый Алексей Алексеевич и покрылся красными пятнами от волнения. – Да если хочешь знать, я сам сельский. Ещё при советской власти приехал в Москву, а что-то не убегаю назад.
– У тебя семья, квартира, дача! А мне что терять: подпоясался да поехал!
– И у тебя всё будет, пусть и не сразу.
– Тебе квартиру государство отвалило, а мне кто отвалит, даже если женюсь, и детишки будут. Всё это мы знаем. Так что пришёл не о жизни рассуждать, а попрощаться. Чтобы всё чин-чинарём было. Хочешь, за бутылкой слётаю!
– Ни к чему это, – посерьёзнел начальник. – Не в выпивке дело. Знал бы, сколько за тридцать лет моей работы так вот пришло и ушло. Это ж сила. Армия целая!
– Тем более расстраиваться нечего. Тогда не поминай лихом!
Сдав бульдозер и получив на следующий день расчёт, Сергуня вернулся в общежитие, чтобы дождаться соседей по комнате и отметить вечерком увольнение. Но, повалявшись на голой кровати, передумал. Быстро собрал в сумку одежду, во вторую – обувь и мелочёвку, черканул прощальную записку, и вместе с тысячей придавил её пустым и мутным графином. Вызвал такси и отбыл на автовокзал.
2
Загрустил Мышкалов, пока ехал в автобусе. С попутчиками не разговаривал, а уткнулся в смартфон и изредка поглядывал в окно. Только полегчало, когда сошёл на конечной в своём райцентре, словно попал в иной мир. Это немного успокоило, хотя на случай непредвиденный встречи с кем-либо приготовил версию о мнимом отпуске. «Меньше пересудов!» – думал Сергуня. Ведь в последние годы он раздражался от сплетен сельчан, от которых ещё с детства приклеилось прозвище «Лель». Слово неплохое, но всё равно с ироническим оттенком, не совсем серьёзное. Мол, красив парень, да пользы от его красоты. «Завидуют!» – думал Сергуня, повзрослев, хотя прозвищами никого не удивишь, привыкли к ним, будто так и надо.
От райцентра Ополье до Пустошки всего-то семь километров, но с сумками не очень разбежишься. Без них было бы в радость пройти знакомые километры, но с ними все мысли о такси. Таксисты, ожидавшие автобус из столицы, сразу заметили его поклажу, и вскоре она перекочевала в багажник таксомотора.
Проехали мимо гостиницы, торгового центра, больницы, мелькнул мост через Калиновку и потянулась бесконечная слобода, где Сергуня учился в средней школе, а в Пустошке была лишь восьмилетка, сейчас и её нет; на автобусе собирают школьников по округе и везут на занятия в слободу. За слободой, как всегда неожиданно, при выезде на высокий водораздел открылось широкое пространство, закружившее бесконечными горизонтами. Вскоре дорога скользнула в лощину, скользнула на взгорок, один поворот, другой – вот и Пустошка, выглядывавшая разноцветными крышами из разросшихся вётел и берёз вдоль улиц, и речка Калиновка, синеющая меж кустов черёмух, калины и шиповника. Село не велико и не мало. Длиннющая Центральная улица, бывшая сто лет назад Купеческой, посерёдке расширяется до площади с церковью, магазинами, администрацией, почтой, клубом; параллельно Центральной пять улиц помельче. На крайней, повернувшейся лицом к Калиновке, родной дом Мышкалова, солидно глядевшийся с тех пор, когда отец срубил тёплую пристройку, подвёл газ; гараж они ранее поставили – Сергуня был тогда пацаном. Теперь он пустовал – отец продал машину в прошлом году, устраивая дочь в университет. На бюджетное обучение не получилось, да, говорят, простому смертному туда и не поступить, – пришлось идти на платное. «Все жилы из себя вытяну, а добьюсь, чтобы дочь получила образование. В прежние годы о нём не думали, а теперь человек без него пустышка!» – сказал он тогда жене и завербовался на Ямал.
Вспомнил Сергуня заклинание отца, и, зная, что он сейчас на Северах, а сестра в институте сдаёт сессию, попытался отгадать, чем занимается мама. Когда же чернобровая и румяная Елена Николаевна вышла на крыльцо, то и гадать перестал: сына встречает! Обнялись, расцеловались, и она, немного растерявшись, всё повторяла и повторяла, вытирая руки о фартук:
– Вот и слава Богу, что прибыл! Хотя мог и позвонить – пирогов к твоему приезду напекла бы!
Они прошли в дом, Сергуня не успел разобраться с дороги, а уж по улице понеслось:
– Лель прискакал!
После того как подоили корову и поужинали, Сергуня по-стариковски долго сидел на лавочке перед домом – дышал свежим воздухом и не мог надышаться. И прислушивался к тишине, удивлявшей всякий раз, когда приезжал из города. Вроде и нет тишины в полном смысле: на одном порядке мыкнет корова, на другом звякнет опрокинутое ведро, да где-то далеко стучит и стучит трактор, совсем не нарушавший тишину, а наоборот, оттенявший её, помогавший услышать. Или вдруг загомонят галки на колокольне и сразу, как по команде, замолкнут. Сергуня знал по опыту, что через денёк-другой привыкнет к ароматному воздуху, и тишины особенной замечать не будет, и потому в первый вечер подолгу сидел перед домом или спускался к речке и присаживался на старую лодку, когда-то построенную вместе с братом. Хоть и добротно засмолили её, но она без ухода быстро обветшала: брат только несколько дней в году использовал, когда приезжал перед ледоставом и бил с неё рыбу острогой, приманивая её в омутах на электрическую лампочку. Отцу было не до лодки, а Сергуня редко наведывался в село, лишь в тот год, когда встречался с одноклассницей Тамарой из слободы, катал её по речке. Калиновка не широкая, за считанные минуты они попадали на левый берег, возвышавшийся каменистыми уступами известняка, и долго ползали на коленях по широкому лугу, до оскомины ели клубнику и целовались, насквозь пропитываясь её ароматом. В первые годы лодку держали на цепи, а когда она стала дырявой, сняли замок, вытащили повыше на берег, всё ещё надеясь, что когда-нибудь отремонтируют. Она давно дожидалась хозяев, и вот пришёл один, посмотрел и вернулся домой, услышав оклик матери.
Елена Николаевна успела за это время устроить сыну постель на веранде – его любимом месте, где и воздух сухой, не как в кирпичной избе, и солнце по утрам не мешает – спи до обеда! Пока взбивала подушку, прикидывала в уме, надолго ли приехал Серёжа, а прямо спросить не решалась. «Праздников нет, день будний и завтра такой же, видно, поживёт», – решила она и ещё раз осмотрела постель, а напоследок перенесла из избы зеркало и пристроила близ кровати – любит Серёжа на себя посмотреть. Поставила и банку молока на тот случай, если ему пить захочется. И вдруг вспомнила, что в прошлом году сын вот так же приехал под вечер, и день был будний, а пожил всего ничего. Оказалось, отпуск провалялся у моря, а родителям оставил только два дня. «Вдруг, и нынче так же…» – испуганно подумала она и решила: чем гадать да тоску на сердце нагонять – лучше сразу спросить. После робкого вопроса, Сергуня тряхнул пшеничными кудрями:
– Мам, поживу!
– Ой, как хорошо-то! С сенокосом поможешь!
Продолжение здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский В.