Цветущая, красивая женщина в чём-то голубом идёт, торопясь, что-то несёт – в корзинке или в сумке – передать, угостить, порадовать. Идёт в солнечном свете летних улиц нашего большого заводского посёлка, по окраинам похожего на село, а в центре – это городок, заново отстроенный после войны. Она идёт то в облаке пыли от проехавшей машины, то в тишине яблочных садов, в лепете детских голосов… Идёт, теперь уже в моём сне.
Только схоронили всех бабушек в нулевых годах. И вот, как-то внезапно друг за дружкой ушли родители мужа. Почти молодые ушли. Отец в 58 лет. Мать в 62. Оба – от сердечного приступа.
Отец работал на Леспромхозе, мать – в ателье, но каким-то природным чутьём в домашнем быту они сохраняли крестьянский дух, просто интуитивно. Знали, что берёзу на веники нельзя ломать до Троицы, что калину и шиповник надо брать после заморозков, что на пороге дома сидеть – плохая примета...
Мать была словно частью природы, в лесу чувствовала себя, как дома. Пойдём с нею по ягоды всей нашей юношеской компанией, бегаем по лесу, смеёмся. А она с испугом вдруг скажет:
– Нельзя, нельзя шуметь в лесу. Лучше попросите, чтобы лес открыл вам ягоды, да не забудьте поблагодарить.
Так крестьянское сознание воспринимало лес-кормилец, лес – дыхание земли, лес – красавец… Нет, нам вовек не понять людей, которые сейчас, сегодня варварски вырубают сотни километров леса, воруют и вывозят из страны наш лес...
Она знала лекарственные травы, многое переняла от своей матери – знахарки, что лечила людей молитвой и травяными отварами. Мать моей свекрови могла сказать, взглянув на фотографию, жив человек или нет. Так и ходили к ней женщины в начале войны – узнать о своих мужьях, сыновьях…
От матери ей достался этот милующий взгляд, как у доброго врача. Она сразу и всем сердцем принимала и знакомого, и случайно встреченного человека, вникала в его состояние, старалась помочь. Привычка? Дар? Помню несколько случаев, когда она подошла к едва знакомому человеку и сказала о его болезни, другого предупредила о близкой смерти. Всё так и вышло.
Приедешь к ней, бывало, уже когда мы жили своей молодой семьёй, а она с порога:
– Иринка! Бледненькая!
И тут же мне: зимой – отвар клевера, летом – лукошко земляники.
Да, не каждый терапевт сегодня сразу определит, взглянув на пациента, что у него гемоглобин низкий.
Так и жил крестьянский мир в своей великой мудрости – советуясь с природой, разговаривая с Богом.
Мать бывало пойдёт за земляникой, а обратно несёт рассыпанные стебли каких-то трав поверх корзины с ягодами. Намается по жаре. Зайдёт к моей бабушке:
– Тётя Шура!
А бабушка всегда огородом занята, хоть и нужды-то не было уже так работать, но воспитаны были, что не работать – «это грех».
– Я только на крылечке посижу.
И улыбка, всегда улыбка.
Дом её полон был этих травяных вязанок, на террасе с августа и до морозов стояли лукошки с клюквой, брусникой, корзины и вёдра с яблоками, подпол ломился банками со всевозможными компотами, вареньями, берёзовым соком. Так и осталось это всё – нам. Ничего в этом деревенском быту не утаишь. Видно – для себя человек жил или для других.
Вот и зимний чеснок всходит – аж три грядки. Будто сама жизнь скорей прогоняет смерть. Наливаются соком огромные берёзы у дома. Сколько раз спасал нас этот сок от непонятных недугов!
Можно ли себе представить – этот дом хозяева не запирали, как в старину. Редко-редко вешали замок, но ключ лежал тут же, на подоконнике террасы – только руку протяни в форточку на петлях. А воровать было некому – все работали на заводах. Кипело производство – молочное, льняное, кирпичное...
Всегда у мамы Лиды на попечении были какие-то старушки, дети которых жили в большом городе и не могли приехать ухаживать за своими родителями. Почему они обращались к ней?.. Отец всё время шутил:
– У матери богадельня!
И бездомные собаки и кошки всегда были возле неё, зимой жили прямо в доме, возле печки. «Иринка, знаешь, как мне вчера кошка спину вылечила!»
Помню, много лет жила у матери большая рыжая собака необычайной доброты, так везде и ходила за ней без поводка. И вот она пропала. Мать горевала:
– Видимо, дачники забрали дом стеречь.
А после, в конце лета, вдруг позвонила мне и давай причитать:
– Иринка, убили мою собаку. Мне приснилось, что она прыгнула и лапы мне на грудь положила, как попрощалась...
А отец лет десять назад рыл в огороде яму под гараж и выкопал останки немецкого солдата. Здесь такие места – бились и наши, и немцы за каждый дом, за каждую болотную кочку полтора года. Мы засуетились, надо, мол, в военкомат сдать, оформить, выслать… А отец спокойно сказал: как лежал, так пусть и лежит. Такой вот ответ нынешним антифашистам, которые глотку изодрали, крича, что у них личный счёт к немцам…
Всё думаю: как такие люди, как наши родители, жили в мире, где не видно конца разгулу зла?.. Так и жили – добром. Принимая в сердце всю боль за этот мир. От того и разорвались их сердца. Какое ещё нужно объяснение?..
Я вошла хозяйкой в этот дом. Меня так приняли и восприняли родители мужа. Только сейчас вспоминаю, как издали они оберегали меня ещё когда я ходила в невестах. А молодухой и вовсе – не знали, куда лучше усадить, чем вкуснее напотчевать. Как не заедем к родителям, всё топится печь в их доме. Сразу встречают:
– Дочь, садись скорей к печке!
А потом не могли нарадоваться внуку, ещё больше стали заботиться обо мне…
Уже неделю некому затопить в том доме печь. И месяц будет не топлен дом. Потом год. Некому в нём жить. А рядом – такие же брошенные дома, хотя это райцентр, такие же судьбы…
Висит на верёвках настиранное матерью бельё, знакомая её «леопардовая» кофта. По стенам в комнате фотографии – свадьбы, проводы, юбилеи. Мальчик со звёздочкой октябрёнка на синей форме, девочка держит на коленях плюшевого медведя… Этого мальчика в 1999 году провожали в армию отсюда, с этого крыльца. До утра пели под гитару, сидя на сложенных под берёзами досках. «И пока за туманами видеть мог паренёк…».
Выставлены в комнату из подпола ящики с картошкой на посадку и беленькие ростки выглядывают в щели между досками. Плетёный из лозы короб покрыт вязаной скатертью – память из того, раскулаченного, дома в селе Спас-Берёза, где жила семья и моего прадеда. Эта скатёрка и была дорога, а теперь и вовсе – дороже всех вещей для нас в доме. Потому что связана она руками прабабушки, поднявшей шестерых детей в самые голодные годы, когда у всей России всё нажитое вырывали с кровью.
К печкам принесено по охапке дров. Кажется, будто мама Лида просто вышла за водой со своим синим пластиковым ведром... От того и жаль ещё больше этих людей, что с ними ушёл целый мир – родной, привычный, мир, который больше никогда не повторится. Нам больше негде остановиться и отдышаться, набраться сил. Нам не у кого спросить совета – как жить. Потому что родители знали то, что им передавали бабушки, которые были, может, и не святыми, но всё же праведнее нас жили. Дом, где надышано, насказано твоими предками, где выросло несколько поколений, не купишь ни за какие деньги и в одно лето не построишь.
И это не квартира – закрыл на ключ, уехал, вернулся через год – всё по-прежнему. Дом – живой. Если лето ещё постоит, то за зиму осунется. Помню первый год без бабушки. У её дома сразу же усохла высокая, ветвистая лиственница. Погибли все флоксы и георгины. Богатый, большой дом на центральной улице весь как-то наклонился, поблёк, прежде зелёный с синей мансардой. Я приехала весной и испугалась этого дома.
Теперь и вовсе наступило время, когда человек брошен, не нужен. Ни общины, ни профсоюза. Ни помещика, ни председателя колхоза. Но страшнее всего, что дети – самое главное богатство – не с родителями. Даже самая хорошая зарплата в провинции – 20 тысяч – не сможет удержать их. Потому что в Москве – 50 тысяч.
Как-то позвонила матери зимой, она болела гриппом. Спрашиваю:
– У Вас лекарства есть?
А она и говорит, будто махнув рукой:
– Иринка, да у меня малина насушена.
Где, в каком монастыре, встретишь такое смирение, такое беззлобие, такое приятие всего, что посылает Господь?
Нигде… Не встретишь и разрухи такой… Было ли когда на Руси время, чтобы нельзя было заработать честным трудом?! А это центральная часть России, триста вёрст от Москвы. Сокровенная земля, где истоки трёх великих рек…
Нельзя было передоверять свою судьбу пришлым людям, хищникам, напавшим на Россию, как на раненого зверя, в самые тяжёлые годы конца минувшего тысячелетия.
И всё же деревня не может умереть, как не могут перестать быть нужными хлеб, вода, и всё, что питает и лечит человека.
Уход родителей – это и залог нам на жизнь, это ответственность за всё, оставленное нам.
И ещё нам остались могилы бабушек и дедов, кроме тех, которых раскулачили в 1920-е и сослали на смерть в Сибирь в 1930-е годы, и тех, что погибли в войну. Вспоминай теперь, как родители ухаживали за этими могилами! С каждой новой весной была у них одна дума – как доехать в старое село к могилам родных, прибраться. Верили, что и старики эти покойные имеют о них думу – там, перед Богом.
Говорят по телеящику о каком-то патриотизме… Нам не говорили. Тебя ребёнком привели на Троицын день на могилу прабабушки. Взрослые вспоминают всё-всё, говорят, говорят – про дом, про родичей, кто куда разъехался, про войну, потом про строительство, про свадьбы, про детей, внуков… Кто-то заспорит, кто-то вдруг платок приложит к глазам. Вот и всё. Чувство Дома в тебе – навсегда. И только этот Дом, в котором проходят поколения, в котором трудятся и который защищают, будет стоять, как ось истории. Отсюда можно начать всё сначала, если даже ты потерял всё. Так уже не раз было в нашей истории.
Tags: Очерк Project: Moloko Author: Ушакова И.
Книга "Мы всё ещё русские" здесь и здесь