Какие линии чертил фатум в книге жизни одного из главных оплотов русской литературы?
Часть XI--"Бесы", писанные с натуры и по памяти. 1869-1871
О романе "Бесы", написанном 150 лет назад, наверно, только ленивый не говорил, что он провиденциальный (предрек русские революции и революционные методы террора). Историкам, да и всем пытающимся разобраться в запутанной и страшной российской истории это интересно. Очень интересен роман, однако, и еще некоторым категориям людей - например, лицам так или иначе связанным с антитеррористической деятельностью или тем, кто обеспечивает безопасность общества. Пару лет назад на "бесов" Достоевского вдруг вспомнил Директор Службы внешней разведки Сергей Нарышкин, говоря о том, до чего могут довести молодежь категоричность суждений и поступков - понятно до чего, до отрицания и разрушения.
У тех из родителей, которые поначитанней, порой рука тоже тянется к книге, когда кто-то из знакомой молодежи вдруг "впадает" в радикальное увлечение политикой или общественными движениями (да хоть бы той же радикальной экологией или нью-эйджизмом).
Как Федор Михзайлович написал такой роман? Ответ не совсем ожидаемый - и по памяти и "с натуры". Сам он был из старых "петрашевцев", шедших вслед за декабристами, посидел в равелине Петропавловской крепости, постоял на эшафоте, приговоренный к смертной казни и был помилован только в последние минуты, походил 4 года с желтым тузом на одежде и десятифутовыми кандалами на ногах. Насмотрелся он на каторге всякого - и на своих бывших товарищей, и на поляков, взбунтовавшихся против русского гнета. Потом покаялся и писал письма на имя высочайших особ, посвящал стихи (слабые и подражательные) героизму российской армии в Крыму. Но свои 4 года на каторге и 4 года на солдатчине отбыл.
Все это было, конечно, очень - за много лет до начала работы над "Бесами" (в 1849 году он был присужден к смертной казни, в 1854 - вышел с каторги, в 1859 - вернулся в Петербург). Но "впечаталось" на всю жизнь (как клеймо на плече). Про каторжную жизнь он рассказал в уникальных "Записках из Мертвого дома" (на которые сильно походила проза лагерного сидельца Шаламова уже в 20 веке). А вот про идеологию, которая доводит людей до эшафота и каторги написано ничего не было. И вот час настал.
Непосредственных толчков к началу работу было два. Один обычный - острая нехватка денег и поиск захватывающей темы. Конкурентам "Бесам" был ненаписанный роман "Атеист", который Достоевский обдумывал в Италии, закончив "Идиота". Гуляя по улицам, галереям и соборам Флоренции Федор Михайлович готовил планы по большому роману о человеке уже в зрелом возрасте потерявшем веру. Потом многое из ненаписанного тогда войдет в "Братьев Карамазовых".
Но окончательным толчком, когда он еще раздумывал и не знал, что начать, был ужасный случай, произошедший в Москве в Петровской академии. Четверо студентов, создавших в Академию пятерку-ячейку "народная расправа" по борьбе (вплоть до террористической) с самодержавием и всеми гнусностями российской жизни, убили своего товарища, так как он посмел в них разочароваться и выйти из ячейки. Еще они боялись, что он их выдаст властям. В результате труп студента Ивана Ивановича Иванова (вот прямо такими архетипичными и были его имя и фамилия) был найден в пруду (он был вначале задушен, потом дострелян, потом утоплен). Ячейку в Академии сколотил некто Нечаев, прибывший за три месяца до того из Женевы, где он товариществовал с Бакуниным (незадолго до того создавшим Всемирный революционный Альянс)."Они прелестны, эти юные фанатики, верующие без Бога и герои без фраз" - так воодушевленно описывал Бакунин Нечаева до поры до времени. Увлечение Бакунина разделял и друг Герцена Огарев, единственный человек с которым "знался" за свои полгода пребывания в Женеве Достоевский.
Нечаев, по воспоминаниям современников, был ростом мал, сильно худ, очень нервен и на нервной почве постоянно грыз ногти. Но как социалист и революционер-фанатиков был неутомим и неумолим - ничего личного, ни дружбы, ни привязанностей, ничто не должно отвлекать от великого дела революции (сейчас разрушение всего старого, отжившего, несправедливого - потом будет созидание нового прекрасного). Достоевский как русский патриот-почвенник, ещё немного -и до реакционности, увлечений такими как Нечаев у своих эмигрантских знакомцев нимало не разделял. И свел с ними счеты, создав образ либерала -западника Степана Верховенского, отца Петруши Верховенского (беса, хоть и несколько подчинённого красавцу Николаю Ставрогину, но тоже главному, а не второстепенному). Мысль была такая, что либералы-западники старого толка, бредящие идеями свободы, равенства и братства, восхищающиеся величием французской революции, порождают и подготавливают уже фанатиков и приверженцев террора, ещё немного - и прямых преступников, а часто - и просто подонков, пусть и ради великой идеи.
Восемь месяцев - с декабря 69 до августа 70 роман писался именно в этом ключе. С издателем «Русского вестника» Катковым тема была согласована - и очередной аванс получен (по-другому, как сильно задолжав издателю Фёдор Михайлович писать тогда не мог). Даже состоялся в апреле 70-го года уже традиционный для начала работы над новым романом выезд на рулетку (окончившийся полным и позорным проигрышем, как всегда за последние годы). В остальное же время , работая над романом он вёл жизнь довольно тихую, замкнутую и многотрудную - работа ночами, днём долгие прогулки с женой, иногда с маленькой дочкой, долгие чаепития, работа, опять работа, размышления над насущными проблемами бытия, религией и атеизмом, политикой и революциями... Отчаянные попытки достать какие-то деньги, бедность была большая временами.Немного это все напоминало житие-бытие политэмигрантов из России - с середины 19-го и вплоть до начала 20-века. От типичного политэмигранта его в то время отличало, пожалуй, кроме националистических и антиреволюционных убеждений, только наличие тёщи, совместно проживающей с ними в Дрездене. Мать Анны Григорьевны, не слишком преуспевая в сдаче своего домика в Петербурге, временно переехала к ним в Дрезден, помогая с недавно рождённой дочкой Любой (после смерти первого ребёнка они ужасно тряслись над дочерью).
Но в августе 1870-го Достоевский вдруг начал "перекраивать" и замысел и текст - в роман просилась новая фигура.И кроме немного фигляра, революционера и нигилиста без устоев Петруши Верховенского, рисуя которого Достоевский все вспоминал Нечаева, появляется еще один герой - демонический красавец, названный в черновиках "Князь". Николай Ставрогин, дуэлянт, отставной гвардейский офицер, от которого без ума все дамы, разочарованный буквально почти во всем, кроме, пожалуй, террора и революции, и большой безобразник непонятно почему (совсем не без этого).
Некоторые биографы потом говорили, что прототипом Спешнева являлся Бакунин, но был Бакунин в отношениях с Нечаевым слишком "старшим товарищем", да и на рокового красавца в молодости не вполне тянул. Ах, был, был у Федор Михайлович в молодые, еще докаторжные, годы свой "личный Мефистофель" (он из-за него отчасти и в заговор втянулся так сильно). «Я сел за поэму об этом лице потому, что слишком давно уже хочу изобразить его. По моему мнению, это и русское и типическое лицо… Я из сердца взял его» - писал в октябре 70-го Достоевский Каткову. Сложно сказать, в какой степени лицо было вполне типичным. Но русским прототип был - звали его Николай Спешнев. На так называемых "пятницах" Петрашевского, где они познакомились с Достоевским в 1847 году и откуда отправились вначале в Алексеевский равелин, а потом на каторгу, Спешнев носил "маску" загадочного героя байронического толка, но оказался едва ли не самым радикальным и левым из всего кружка и, вдохновившись французской революцией, задумал создать подпольную типографию, а потом организовать Центральный Комитет (ЦК), чтобы воспользоваться плодами будущего восстания, которое де обязательно должно произойти и в России вслед за Францией. Рассказывали, что когда, приговоренные к смертной казни (для того, чтобы быть помилованными в последний момент), они стояли на эшафоте, Достоевский подошел к Спешневу и сказал "Мы будем вместе со Христом". "Горстью праха", - ответил тот. После каторги, однако, Спешнев к радикальным течениям больше не примыкал и в отличии от Ставрогина ни стреляться, ни вешаться не надумал, а стал доверенным лицом генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьева и редактором губернской газеты. А после выхода в отставку и отмены крепостного права, вошел в историю, раздав крестьянам самые большие наделы в России.
Но байронический Спешнев был человеком еще отчасти старого склада, с дворянскими представлениями о чести, "вплетавшимися" в истории заговоров и переворотов. Новое же время 1850-ых, 1860-ых порождало новые типы. И Федор Михайлович их старался "схватить" и описать.
Первые полтора года ("Бесы" писались едва ли не дольше всех остальных произведений Достоевского) он писал роман за границей, в Дрездене. Но уже к началу 1871 года стало очевидно, что заграничный их и отчасти бедственный "вояж" сильно затянулся и приобрел какие-то абсурдные черты. Уезжали из России в 1867 году на несколько месяцев, сбежать от кредиторов ненадолго и наладить семейную жизнь. Семейная жизнь шла своим чередом, жена стойко переносила "припадки" игромании Достоевского и занималась ребенком. От русской почвы, дававшей ему творческий импульс и жизненные типы для описания, он был оторван и очень страдал от этого. А долги за 4 года вместо того, чтобы сократиться, все росли и росли (жить за границей, даже очень скромно, оказалась дороже, чем дома).. Да и совесть мучила из-за оставленных в Петербурге пасынка и семьи покойного брата (когда он жил дома, то "вытягивали" они из него все, что могли и что явно превосходило его возможности; оставленные же на произвол судьбы вызывали беспокойство и укоры совести).
В общем - решено было возвращаться. Хотя "барометр долгов" и показывал скорее "бурю", чем "ясно".
В последний раз он съездил на рулетку , проигрался, как обычно, вдрызг. И вдруг как-то неожиданно почувствовал себя свободным от одержимости игровым столом. Больше к рулетке он в жизни не подходил и в азартные игры не играл.
Перед отъездом Достоевский сжег в камине все черновики первой части "Бесов", опасаясь, чтобы не придрались на таможенном досмотре. Напоминал ли он себе Гоголя, жгущего второй том "Мертвых душ" - Бог весть. Но дело было сделано, решение принято. В июле 1871 года после 4 лет и 3 месяцев странствий они вернулись в Россию.
О "заговорщической юности и несостоявшейся казни Достоевского в моих статьях
К юбилею Достоевского - странная и страшная судьбы гения. От кружка Белинского до "пятниц" Петрашевского, далее - на каторгу https://zen.yandex.ru/media/id/6038c53f0e0e7a2a9c30a86d/k-iubileiu-dostoevskogo-strannaia-i-strashnaia-sudby-geniia-ot-krujka-belinskogo-do-piatnic-petrashevskogo-dalee-na-katorgu-605dfc79c0fbba4ad3476b8b
К юбилею Достоевского - странная и страшная судьба русского гения. Тени величия на стенах каземата https://zen.yandex.ru/media/id/6038c53f0e0e7a2a9c30a86d/k-iubileiu-dostoevskogo-strannaia-i-strashnaia-sudba-russkogo-geniia-teni-velichiia-na-stenah-kazemata--6061735a7e40c468537e3f20
