Три коротких рассказа писателя из Казахстана. Проза Валерии Крутовой легка и увлекательна.
Гриша и Рубашка
Гриша всегда удивляется, когда мама говорит, что лето начинается с праздника — со Дня защиты детей. Как так может быть? Лето ведь и есть праздник — а разве может праздник начинаться с праздника?
— Я, мама, сам кого хочешь защищу! — говорит Гриша и выбрасывает вперёд кулаки.
— Весь в папу, — мама смеётся и смотрит на фотографию папы в боксёрских перчатках.
— Хорошо, что наш папа не космонавт, правда? — Гриша берёт рамку с фотографией и переставляет поближе к кровати.
— Почему это?
— Тогда бы он улетел и не вернулся.
— Ну-у-у, так не все космонавты делают. Некоторые возвращаются. Как Юрий Гагарин, знаешь, кто такой Юрий Гагарин?
— Это который «Поехали»! — торжественно отвечает Гриша и укладывается в постель. — А наш папа — «приехали».
Папа Гриши вот-вот приедет со сборов и привезёт Грише подарки. Новые машины, диски для приставки, одежду.
— Ложись давай! — мама выходит из комнаты, потом слышится «ой!», мамина рука возвращается и выключает свет.
— Всегда так делает, — шёпотом говорит Гриша папе в рамке.
Перед сном Гриша больше всего любит вспоминать день. Вот сегодня, например, они с самого утра болтались с Рубеном во дворе. Рубен — это лучший друг. Тот, с которым они всегда вместе, как папа и дядя Арсен (кстати, папа Рубена). У них, в общем, дружба по-ко-лен-чес-кая, как говорит папа. Но Гриша с ним не согласен, потому что с Рубеном он дружит не по колено, а по самые уши. Или даже по макушку.
— Хорошо тебе, Гриша, — Рубен отправил мяч по утреннему двору.
— Сам беги, пусть тебе теперь хорошо будет, — надулся Гриша.
— Да не. Я не про мяч. Я про имя. Вот тебе хорошо — ты сразу понимаешь, когда мама тебя зовёт на обед, а когда на поругать, — Рубену пришлось самому бежать за мячом.
— А тебе что — не хорошо? Ты же тоже понимаешь, когда меня зовут на обед, а когда на поругать, — крикнул ему вслед Гриша, подозревая, что окончание фразы Рубен уже не услышал.
Но Рубен услышал. И, когда прибежал обратно, закатил глаза:
— Вот ты тяжёлый. Про тебя-то понимаю, а про себя — нет. Рубен и Рубен.
Ну да, так и есть, размышляет уже в кровати Гриша. Рубен и Рубен. Или Руба, как его папа называет. А мама всегда одёргивает — грубо, говорит, слишком.
Гриша переворачивается на другой бок. Вот Григорий — это имя выходное или ругательское. А Гриша — это бабушкино и для всяких приятных вещей, вроде вкусного обеда или новой машины. Григорий — это для уроков ещё. А Гриша — для «чего ты хочешь на день рождения». Григорий –—для «ты куда пульт от приставки дел», а Гриша — «идём поиграем в приставку, а то одному скучно». Вот так сразу жить легко и просто. А Рубену сложно.
— Рубеша, — прошептал Гриша. — Не то… Рубаша!
Он помолчал, подумал.
— Рубашка. Будет у меня Рубашка! — теперь и Рубену станет легко жить.
Только утром Рубену новое имя не понравилось. Ну и зря. Гриша как лучше хотел.
Носок
У бабушки на даче — хорошо. Там растёт — всё. Всё, что бабушка посадит, всё растёт. Палку воткнёт в землю — и та вырастет. Кажется, с подсолнухами так и получилось. Или с вишнёвым деревом… Ася не помнила. Она помнила только про какой-то прут, который они всей семьёй вспоминают, когда у бабушки на даче собираются. Сегодня вот собрались и вспоминали. Ася и её брат Артём повспоминали вместе со всеми, поели бабушкиных беляшей и картошку с курицей, а потом в огород убежали. Прямо между грядками, в тени вишнёвого дерева бабушка оставила им лужайку.
Ася и Артём постелили белую простыню — бабушка других не признавала — и разлеглись, подложив ладони под головы.
— А ты взял сок? — спросила Ася, уже когда они легли.
— Я взял, а ты — нет.
— И что, ты со мной не поделишься?
— Не-а, у меня есть сок… — Артём хотел поддразнить сестру и вдруг задумался. — Сок — это почти носок.
— В смысле? — совсем как мама, сказала Ася.
— В коромысле! — совсем как папа, ответил Артём. А потом сжалился и объяснил, тоже как папа: — Ну, сок — это носок без но!
— Но… — хотела поворчать Ася.
— Никаких но! — перебил её Артём. — Сок у меня есть, а носока — нет.
— Носка! — возмутилась Ася.
— Неважно! — отмахнулся Артём.
— Тогда… Висок — это тоже сок.
— Наконец-то поняла.
— Ой, да чего тут не понять. Хотя нет, есть чего — почему мы вообще это обсуждаем? — снова перешла на мамин тон Ася.
— Ты хочешь поговорить о чём-то другом?
— Уже нет, я теперь не могу ни о чём думать, кроме как о соках без но и без ви.
— И без ку!
— Ку-ку, — засмеялась Ася. — И без пи.
— Без пе! Грамотейка…
— Ладно, без пе. Теперь твоя очередь.
— И без… Без… ЛЕ, — наконец-то нашёл слово Артём.
— А я уже не могу ничего придумать. Я уже просто хочу сок. Поделишься со мной? Я всегда с тобой делюсь.
— Ну ла-а-адно, так уж и быть.
Артём привстал, потянулся за стаканом и, конечно же, опрокинул его прямо у грядки с картошкой.
— Вот так так!.. Нет у нас ни сока, ни носока, ни песока, ни даже пи-сока, ни кусока.
— Обидно.
И Артём с Асей снова подложили ладони под головы, уставились на вишнёвые ветки, чтобы через минуту придумать новую беседу.
Ночь
— Луна — это такой блинчик, который чья-то поварёшка вывалила на сковородку. А небо — это такая сковородка с тефлоновым покрытием.
— Фантазёрка ты, Оля, — смеялась мама. — А почему именно с тефлоновым?
— Потому что вокруг луны не видно масла.
Каждую ночь Оля забиралась на подоконник и смотрела в окно. Ну не каждую, а когда не успевала заснуть. Но Оля была старательной девочкой и старалась не засыпать сразу, как только мама выйдет из комнаты. Поэтому на подоконнике сидела часто. И рассказывала о том, что не успевала рассказать маме за целый день.
— Вот ты такая румяная, я бы тебя съела. И такая большая — я бы тебя не сразу всю съела, а целый бы год ела. Или даже два, — обращалась Оля к луне.
— А ты такая рукастая, — говорила она ветке, — я бы в каждый твой прутик по тряпке вкладывала и просила бы мне помочь полы мыть. То есть сначала бы просила, а потом вкладывала… Прости.
— Ну а ты… Ты такой пушистый и красивый, я бы тебя просто домой забрала и загладила всего с головы до ног. Но у мамы аллергия, — объясняла она дворовому рыжему коту. Ночью из окна он, конечно, не выглядел рыжим, но Оля его и так хорошо знала, всегда кормила чем-нибудь вкусным.
— Ты большой. Большущий. Здоровенный… Смотришь на меня своими глазами — многими-многими глазами, — восхищённо говорила Оля дому напротив. — Ты такой глазастый, и в каждом глазе — целая жизнь. Как ты там ещё не лопнул от всего этого?
Да, Оля ещё и заботливая девочка.
Утром она выходила во двор, но все её собеседники уже были не такими живыми. По крайней мере, Оле не хотелось с ними разговаривать.
Ну, кроме кота.