Уборка зерновых в колхозе «Большевик» завершилась на неделю раньше запланированного срока. В целом колхоз выполнил план сдачи зерна государству.
Продолжение повести "Председатель". Начало здесь
Председатель, отправив последнюю подводу с зерном нового урожая на элеватор, теперь много времени проводил в конторе, составляя с счетоводом различные отчеты и докладные в районные инстанции.
В пятницу Дмитрий решил закончить работу в три часа дня. Жена Анна давно просила обновить похудевший забор вокруг двора. Домашняя работа затянулась допоздна. Сыновья помогли отцу, и когда солнце стало заходить за горизонт, вокруг двора председательского дома белел новый, из свежевыструганных досок забор.
После окончания работы Анна усадила семейство ужинать, затем все стали располагаться на ночлег.
Кравченко проснулся от резкого стука. Он не сразу понял, что стучали чем-то металлическим во входную дверь дома.
– Кто там? –спросил Дмитрий и, поднявшись, стал быстро одеваться.
– Кравченко Дмитрий Григорьевич, открывайте, НКВД! – за дверью раздался грубый мужской голос.
– Григорьевич, это действительно органы, – послышался голос председателя сельского совета.
Кравченко посмотрел на свои карманные часы: было два часа ночи.
Вскочила и стала одеваться перепуганная Анна Кравченко. Когда Дмитрий, отбросив крючок, открыл дверь, в дом вошли двое мужчин в форме работников НКВД. За ними несмело переступили порог дома двое колхозников, которые жили по соседству и председатель сельского совета.
– Кравченко Дмитрий Григорьевич, – обратился к хозяину дома старший военный, в петлицах которого было по две шпалы, – вам предъявляется постановление о проведении обыска и постановление о аресте.
– В чем я обвиняюсь? – спросил недоумевающий Дмитрий.
– Потом узнаете, – бросил ему в ответ военный.
Кравченко понял, что соседей позвали в качестве понятых.
Во время обыска работников НКВД ничего не заинтересовало. Составив для отчета протокол обыска и дав его подписать понятым, военные отпустили соседей и председателя сельского совета, которые мгновенно ушли. Кравченко дали десять минут на сборы. Плачущая, перепуганная Анна сложила в старый вещевой мешок смену белья, хлеб, остатки варенной картошки. Разбуженные и перепуганные дети стояли в сторонке, возле печи, не понимая, что происходит.
Одевшись, взяв из рук жены вещевой мешок, Дмитрий обнял и поцеловал плачущую жену, поцеловал детей и закинув за плечо лямку мешка вышел из дома. На улице, недалеко от дома Кравченко, стоял легковой автомобиль, за рулем которого сидел военный с сержантскими петлицами на гимнастерке.
– Вот и за мной приехал «черный воронок», – подумал Дмитрий, садясь на заднее сидение машины между работниками НКВД.
Машина развернулась и, набирая скорость, поехала на выезд из села. Возле ворот дома ей вслед смотрела растерянная семья Дмитрия Кравченко –жена Анна, дочь Мария и два сына, Иван и Василий.
Проехав по грунтовой проселочной дороге, автомобиль выехал на дорогу мощёную брусчаткой, которая вела в областной центр. Примерно через три часа Дмитрий увидел за окном машины дома большого города. Последний раз он был в областном центре, когда ехал домой с армейской службы. Проехав по улицам крупного города, «Эмка» подъехала к большим металлическим воротам, через которые можно попасть в двор, огражденный высоким забором. Водитель посигналил, ворота со скрипом открылись и после того как автомобиль заехал во двор, сразу же закрылись. Сопровождающие арестованного Кравченко работники НКВД вышли из автомобиля и старший из них, кивнув на Дмитрия, кратко сказал подбежавшим военным:
– Оформляйте адресованного.
Через час арестованный Кравченко Дмитрий Григорьевич был водворён в камеру следственного изолятора-4 областного управления НКВД.
На допрос Дмитрия вызвали только через три дня. В комнате для допросов за столом сидел следователь, молодой парень в форме лейтенанта НКВД. Отпустив конвоира, следователь кивком головы указал Кравченко на стул, который был прикручен к полу с противоположной стороны стола.
– Я следователь Кошелев Александр Александрович, буду заниматься вашим делом, – представился молодой лейтенант.
Взяв в руки перьевую ручку и бланк протокола допроса, следователь на лицевой стороне протокола каллиграфическим почерком стал записывать анкетные данные арестованного, периодически задавая ему уточняющие вопросы. Закончив заполнять графы протокола, лейтенант отложил ручку и, откинувшись на спинку своего стула, внимательно посмотрел на сидящего напротив Кравченко, направив на него свет настольной лампы:
– Расскажите мне, пожалуйста, о всех ваших преступных действиях, направленных на срыв государственного плана коллективизации сельского хозяйства, – вежливым юношеским голосом попросил Кошелев.
Кравченко недоумевающими глазами испугано смотрел на следователя. Он был насколько поражен услышанным, что не знал, что сказать в ответ. Его, председателя передового колхоза, который перевыполнял все планы хлебосдачи, обвинять в таких тяжелых преступлениях?! В голове Дмитрия от нахлынувшего волнения был полный туман. Его поражала несправедливость обвинения. Молчание затянулось.
Следователь внимательно посмотрел на подследственного и с иронической улыбкой на лице сказал:
– Я вам помогу, если не можете сформулировать свои показания, – и открыв лежащую на столе бумажную папку, достал мелко исписанный лист школьной тетради, положив его перед Дмитрием.
Посмотрев на лежащий перед ним лист, Кравченко сразу узнал почерк колхозного кладовщика Степана Тарасевича, хотя следователь не показал подпись автора написанного. Письмо, показанное следователем, было адресовано начальнику областного управления НКВД. В нем автор информировал органы о том, что председатель их колхоза проводил агитацию среди колхозников против коллективизации, помог скрыться от раскулачивания и депортации на Север своему отцу, матери и брату. Кроме того, неизвестный автор докладывал, что председатель колхоза Кравченко жестоко избил трех колхозников, один из которых был Николай Кушнир, которые выступали против антигосударственной, антинародной деятельности председателя и предупредили его, что обратятся в органы.
После этого следователь положил перед Дмитрием протокол допроса свидетеля Кушнира, в котором он подтверждал указанное в заявлении. «Вишенкой на торте» стало торжественно положенное на стол перед арестованным письмо начальнику УНКВД, подписанное председателем колхоза «Большевик» Тарасевичем, бывшим кладовщиком, с просьбой привлечь к ответственности бывшего председателя колхоза, как врага народа. Все документы, кроме анонимного заявления, были датированы вчерашним числом.
– Как вы понимаете, Кравченко, доказательств вашей преступной деятельности у нас достаточно и у меня к вам только один вопрос, где ваши родители? Куда они скрылись от советской власти?
Дмитрий Кравченко, мобилизовав всю свою волю, стал рассказывать следователю, что он не знает где его родители, а Николай Кушнир в своих показаниях врет.
Примерно через час следователь вызвал конвоира и подследственный Кравченко был возвращен в камеру.
Допросы продолжались десять дней, Дмитрий ежедневно, на каждом допросе повторял как заклинание:
– Где родители не знаю, Кушнир все врет.
Все чаще допросы заканчивались избиением. Нервы и силы Кравченко были на пределе, но собрав волю в кулак он каждый день подтверждал показания, которые давал в первый день.
На одиннадцатый день допросов утром дверь камеры никто не открыл. Трижды открывался проем двери, который арестанты называют «кормушка», через который арестованный Кравченко получал пищу. На допросы не вызывали. Так прошел месяц.
Наступил 1938 год. Утром выводной конвоир отворил дверь камеры Дмитрия.
– Кравченко, на допрос, – услышал арестованный.
В кабинете, куда привели следственно-арестованного, находился неизвестный ему следователь в военной форме.
– Повезло вам, арестованный, – сказал следователь не здороваюсь и не предлагая присесть, – прекращена деятельность «троек» и ваше дело будет рассмотрено судом за совершение преступлений, предусмотренных превышение служебных полномочий и умышленные нанесения побоев подчиненным колхозникам.
Кравченко не поверил своим ушам: страшная 58-я статья-5, по которой могут расстрелять, обходит его стороной! На глаза Дмитрия от волнения накатили слезы радости.
Суд был быстрый. Подсудимого Дмитрия Кравченко приговорили к восьми годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях.
***
О том, что председателя колхоза «Большевик» ночью увезли в НКВД, в селе Грушеватка узнали на следующий день. Это событие всколыхнуло все село, но открыто обсуждать это грушеватцы боялись. В контору колхоза утром, как всегда, пришли колхозный счетовод и кладовщик. Поздоровавшись кивком головы, они сели за свои рабочие столы. Счетовод пытался что-то делать. Обложившись накладными, он бросал костяшки счет, но все время сбивался, начинал сначала, но затем все отложил и стал молча смотреть в окно.
Разговаривать ему ни с кем ни о чем не хотелось. Арест Кравченко всех ошарашил. Счетовод Сокол Николай Алексеевич был уверен, что произошла чудовищная ошибка. Сидящий напротив него за своим рабочим столом колхозный кладовщик Тарасевич Степан был спокоен и невозмутим. Несколько раз он пытался заговорить с Соколом:
– Я уверен, что наши органы не ошибаются, если они арестовали нашего председателя, значит, было за что.
Николай Алексеевич недоумевающе посмотрел на сидящего за соседним столом Степана и ничего ему не ответил. После того как молчание стало затягиваться, Тарасевич, недовольно посмотрев на Сокола, буркнул, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Я пошёл в кладовую.
В этот день контора колхоза была пуста. Зная о ночном происшествии, грушеватцы не решались туда заходить, откладывая решение возникших проблем на потом.
Часов в десять утра в конторе раздался телефонный звонок. Счетовод поднял трубку. Представившись вторым секретарем райкома ВКП (б), абонент сообщил, что по указанию первого секретаря районного комитета партии обязанности председателя колхоза «Большевик» возлагаются на Тарасевича Степана Гавриловича. Кроме того, было приказано собрать колхозников на девять утра следующего дня на общее собрание.
В восемь часов утра к конторе колхоза подъехала «Эмка». Из машины вылезли четыре человека, трое были в строгих костюмах, а один в военной форме с эмблемами сотрудника НКВД.
Им навстречу, на крыльцо конторы, выбежал Тарасевич. Он из прибывших знал только второго секретаря райкома партии Ткаченко Ивана Михайловича.
– Товарищ второй секретарь райкома, исполняющий обязанности председателя колхоза «Большевик», Тарасевич, – представился встречающий, – Колхозники на общее собрание собраны.
На собрании выступил представитель НКВД и сообщил, что председатель колхоза Кравченко арестован и будет осуждён. После этого второй секретарь райкома проинформировал, что на должность председателя районный комитет партии рекомендует Тарасевича Степана Гавриловича. Колхозники молча слушали, отводя друг от друга глаза. После предложения проголосовать за предложенного кандидата все подняли руки «за».
Среди людей витал страх, арест председателя колхоза, которого все уважали, вселил в души колхозников неуверенность и смятение. Так же молча все разошлись по рабочим местам. А затем по требованию приехавшей комиссии в конторе было немедленно собрано правление колхоза. Работник НКВД зачитал членам правления письмо, которое они должны были подписать, с требованием привлечь к ответственности бывшего председателя колхоза Кравченко за антигосударственную деятельность.
Люди были не согласны с услышанным, не понимали, что происходит, но молчаливо согласились с прочитанным. Страх парализовал их волю. Когда письмо было подписано вновь избранным председателем, представители района уехали.
Анна Кравченко эти дни жила как в тумане. Каждый вечер она, уложив детей спать, долго не ложилась, ожидая, что за ней тоже приедут. О тяжелой участи членов семьи врага народа (ЧСВН), все были наслышаны. Проходя мимо двора дома бывшего председателя Кравченко, односельчане, которые всегда приветливо здоровались со всеми проживающими там, сейчас стыдливо отворачивались, чтобы не встретится взглядом с убитой происшедшими событиями Анной Кравченко. Семья Кравченко старалась меньше бывать на людях, днями работая на своем огороде.
Примерно месяца через два Анна Кравченко проходила по улице мимо сельского совета. Ее окликнул председатель совета Макогон Николай Иванович. Подойдя к ней, он сказал:
– Анна, я недавно был в районе и там мне рассказали, что Дмитрию дали восемь лет, судил суд, не «тройка», так что «врагом народа» его не признали и рано или поздно он вернется.
После услышанного женщина заплакала и, не попрощавшись, ушла в сторону своего дома.
Анна понимала, что без мужа, без поддержки родственников, ей с тремя детьми будет тяжело пережить надвигающуюся зиму. Старшему сыну Ивану исполнилось уже четырнадцать лет и его Анна отправила учиться в областной центр, в школу фабрично-заводского обучения, где учеников содержали на полном государственном обеспечении.
– Учись, сынок, – сказала мать Ивану, – вернёшься в колхоз токарем.
Сама же Анна продолжила работать в колхозе «Большевик» дояркой. Люди, узнав, что бывшего председателя осудили не как врага народа, перестали сторонится семьи Кравченко. Анна со всеми вела себя ровно, избегая близких отношений.
Через некоторое время одна из колхозниц, Елена Костарева, которая работала на одной ферме с Анной, под большим секретом сказала ей, что на днях к ним домой заходил нынешний председатель колхоза Тарасевич, который не отказался от предложения ее мужа поужинать. После ужина, будучи в состоянии глубокого подпития, он хвалился, что это он «изобличил» бывшего председателя и сообщил о его делишках «куда следует».
Анна эту новость выслушала молча, но после этого, когда приходилось случайно сталкиваться на улице или на ферме с председателем, демонстративно не здороваясь, отворачивалась от него, несмотря на то, что Тарасевич затрагивал ее разговорами и пытался предлагать всяческую помощь, пожирая ее симпатичное лицо «сальным» взглядом.
Однажды, когда Анна Кравченко заканчивала на ферме вечернюю дойку, она услышала, что кто-то вошел в здание. В корпусе она была одна. Оглянувшись, Анна увидела, что к ней с похотливой улыбкой на лице подходил председатель колхоза. Тарасевич подошел к доярке вплотную и, дыша перегаром в лицо, схватив ее руками за талию и попытался притянуть к себе, приговаривая:
– Муж твой далеко и уже может не вернуться, а я – здесь, и могу тебе много чего помочь.
Анна резко оттолкнула от себя председателя и, схватив в руки вилы, которыми накладывала корм коровам, направила на Тарасевича металлические стержни.
–Уйди, или убью, – прошептала Анна.
Председатель отшатнулся от нее, осмотрелся вокруг и, отойдя в сторону, с угрозой проговорил:
– Смотри, как бы и тебе следом за мужем не оказаться далеко отсюда, на власть руку подымаешь.
– Ты думаешь, если посадил моего мужа, чтобы он не мешал тебе воровать в колхозе, то тебе это сойдет с рук? Кроме суда государственного, есть еще суд Божий. А я тебя не боюсь, будешь лезть, убью, мразь, – сказала Анна, с ненавистью смотря в пьяные глаза председателя.
Увидев, что Анна не опускает вилы, Тарасевич, поглядывая на нее перепуганными глазами, попятился к двери и выскочил из корпуса фермы.
Дмитрий Кравченко уже месяц находился в пересыльной тюрьме, куда его привез конвой из внутренней тюрьмы областного управления НКВД. Как объяснили Дмитрию опытные сокамерники, похоже, что его готовят на этап, который пойдёт куда-то далеко, поэтому его так долго здесь держат. Осуждённому объяснили, что передачи и свидания ему запрещены, поэтому Кравченко никого не ждал и полностью полагался на судьбу и волю случая.
Через несколько дней рано утром осуждённого Кравченко с вещами вывели о двор «пересылки», который был уже заполнен арестантами. Осужденные держали в руках свои нехитрые пожитки, чемоданы, мешки, баулы. Все понимали, что пришел и их час этапом выдвигаться в исправительно-трудовые лагеря ГУЛАГ. По периметру тюремного двора с винтовками на перевес стояли военнослужащие ВОХР.
Началось формирование колон с осужденными. Возле штабного здания стояла группа военных, в петлицах гимнастерок которых были шпалы и кубари. Один из них брал со стола личные дела осуждённых и громко оглашал фамилию. Сразу же формировались колоны, которые в окружении солдат конвоя уходили на железнодорожную станцию.
Кравченко свою фамилию услышал только через час, когда формировалась последняя колона. Подхватив свой вещевой мешок, Дмитрий выбежал вперед строя и назвал статьи, по которых был осуждён, и срок – восемь лет. Вскоре последняя колона заключенных, в окружении конвоя с винтовками покинула пределы пересыльной тюрьмы.
Осуждённый Кравченко шел в голове колоны. Когда колона вошла на грузовой двор железнодорожной станции, все увидели небольшой состав из деревянных теплушек, окна в которых закрывали решетки, овитые металлической колючей проволокой. Последним в составе был пассажирский вагон. В теплушках уже были люди, некоторые пытались выглядывать через решётки в окнах. Это были арестанты пересылочной тюрьмы, которые были отконвоированы на станцию предыдущими колонами.
Колону, в которой шел Кравченко, подвели к пустой теплушке и начали погрузку. Когда последний осуждённый забежал через деревянный настил в вагон, дверь теплушки с грохотом закрылась и на запор конвойным был навешен большой амбарный замок. Осуждённые стали занимать места на трёхъярусных деревянных полках, готовясь к дальней дороге.
На тормозных площадках сразу же заняли свое место конвойные с винтовками. Остальной конвой занял свое место в пассажирском вагоне. Посвистывая и пуская пар, к составу с шумом подъехал маневровый паровоз, раздался лязг вагонных сцепок. Маневровый паровоз «Кукушка» вытащил специальный состав за пределы грузового двора на подъездную железнодорожную ветку, где он был подцеплен к большому скоростному паровозу и, простояв под парами полтора часа, повез арестантский этап в неизвестность.
Почти две недели состав с осужденными двигался на паровозной тяге по бескрайним просторам великой страны. Находящиеся в теплушках арестанты сначала пытались определить, куда их везут, поглядывая через зарешотчатные окна на проносящиеся мимо станции и населённые пункты. Но вскоре они потеряли ориентацию в пути следования состава. Часто состав по несколько часов стоял на неизвестных разъездах, пропуская скорые и литерные поезда. Во время стоянок этапируемые получали сухой паек, – булку хлеба на трех человек и две селедки. Все это надо было растягивать на целый день. Иногда, при длинных стоянках, к двери вагона подносили большой бак с варенной баландой. Повар, из солдат, большим черпаком плескал варево в протянутые ему осужденными тарелки и кружки.
Стояла ранняя осень. В вагонах было жарко от скопления людей, но не душно, чествовалось приближение холодов.
В одну из ночей состав остановился недалеко от небольшой станции, в вагоне было очень холодно, с улицы подуло морозом. Старый сиделец, вор в законе Киреев, которого все едущие в вагоне звали почтительно Николай Сергеевич, выглянув в окно теплушки, сказал тихо, но его услышал весь вагон:
– Станция Зима, здравствуй Воркутлаг.
Состав был в пути еще две недели. Все стали чувствовать, что едут уже по северным районам страны, за окнами был почти зимний мороз, щели в теплушках продувало ледяным ветром.
Дмитрий Кравченко, чтобы хоть как-то согреться, надел на себя все сменное белье, что у него было с собой. В одну из ночей состав остановился и все почувствовали, как дернулись сцепки вагонов, отцеплялся паровоз. Двери теплушек стали открываться и последовала команда:
– С вещами на выход.
Продолжение здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Карпенко Сергей
