Давно не читал с таким увлечением – три книги меньше чем за две недели: две повести, две пьесы, два эссе, роман. Многообразие и в то же время целостность наследия Альбера Камю раскрылись передо мной во всем своем риторическом блеске. Начав с перечитывания «Постороннего» в блестящем переводе Норы Галь, продолжил, впервые читая «Миф о Сизифе» (после чего мне вернулся вкус к чтению философской литературы, к которой не обращался свыше восьми лет), освежил вторым прочитыванием в памяти почти забытые «Калигулу» и «Чуму», познакомился с прекрасными в своей стилевой законченности и концептуальной завершенности «Падением» и «Недоразумением», закончил чтение Камю «Бунтующим человеком» - лучшим текстом из всего им написанного.
И несмотря на то, что жажду прочитать новеллы сборника «Изгнание и царство» и эссе, вошедшие в книгу «Изнанка и лицо», художественный и философский портрет Альбера Камю я себе составил. Начав свою карьеру как певец абсурда в двух зеркалах, отражающих суть каждое по-своему: в «Постороннем» и «Мифе о Сизифе», взаимодополняющих друг друга, но уже тогда, доказывая читателю, что единственным ответом на абсурд мира, обанкротившего все свои ценности, может быть только бунт, несогласие, непримиримость ответа человеческого достоинства на ужас бытия, уже тогда Камю подготавливает почву для своих поздних сочинений – «Чумы» и «Бунтующего человека». В них вновь как во взаимоотражающих зеркалах автор убедительно доказывает, что бунт стремится не к тотальному отрицанию, ибо не является нигилистическим жестом, а к полаганию пределов, меры, ограничивающей и преображающей мир.
Если в "Мифе о Сизифе" человек абсурда сталкивался с ограниченностью возможностей разума в мире безбрежной иррациональности, отчего и происходил его бесплодный труд по рациональному обживанию мира, постоянно обессмысливаемого отчаянием и смертью, то бунтующий человек из одноименного эссе своими конечными и скудными силами стремится ограничить, положить предел тотальной несправедливости мира, пытается хотя бы художественными средствами, в творчестве закончить и завершить то, что не завершено и иррационально. Не только в «Бунтующем человеке», буквально кричащем о своем неприятии авторитарного рабства, механизмов лжи и насилия, порожденных европейским нигилизмом, но и в уже ранних текстах и особенно в «Чуме», невооруженным глазом видно, что отделяет Камю от остальных деятелей экзистенциализма.
Камю – не метафизический и не моральный нигилист, мужество его мышления таково, что оно обнажает антиномии европейской постметафизической мысли, отвергнувшей Бога и алтари, возведенные Ему христианством, но соорудившей новые жертвенники тиранам-человекобогам. Суть главной проблемы европейской и русской мысли, как философской, так и политической, - в том, что, отвергнув Абсолют в своей сути она остается абсолютистской, стремясь к тотальности и чрезмерности во всем, как в постановке вопросов, так и в поиске ответов.
Нацистская тирания и коммунистическая деспотия, отвергнув Бога и метафизику, возвели в Абсолют историю, обожествили будущее, ради которого можно идти на бесчисленные жертвы; исходя из метафизического бунта, как своего источника, сделав ставку на философский нигилизм и политический цинизм, они предали свои корни, ибо бунт – это всегда усилие разума и человеческой страсти по ограничению несправедливости и иррациональности мира, а не безграничное насилие по искоренению несправедливости, оборачивающееся рабством миллионов и произволом тиранов.
Да, нигилизм, порождающий этого государственного монстра, которому поклоняются как Богу, возникает из бунта. Однако, предавая это индивидуальное ощущение абсурда мира, в котором властвует нищета, смерть и несправедливость, и с которым бунт отказывается мирится, создавая цепочку человеческой солидарности, террор тирании, порожденной нигилизмом, уничтожает человеческое братство механизмами доносительства и взаимного недоверия, создавая царство одиноких рабов.
Бунтари, говорящие миру «нет», в отличие от создателей деспотических режимов понимают, что всеобщая победа над мировой иррациональностью невозможна, ибо ее декларация и проекция в отдаленное будущее всегда обернется своей полной противоположностью - террором в настоящем. Однако, подлинные бунтари, по Камю, не только не приемлют насилие, но и готовы платить за каждую возможную жертву своими собственными жизнями. Ведь любое убийство – это прежде всего отрицание, то есть нигилистический жест, а подлинный бунт, по Камю, не нигилистичен, а созидателен, ибо утверждает ограниченность жизни в океане безграничной смерти. Бунт – это жест человеческого достоинства, отвергающий крайности: абсурд мира, в котором царствует смерть, и его абсолютистское отрицание во имя обожествленного будущего, также утверждающее тотальностью своего нигилизма не жизнь, а смерть.
Уже в «Постороннем» и «Калигуле» в фигурах Мерсо, этого убийцы поневоле и эксцентричного римского императора Камю показывает неразрешимость онтологических дилемм современности, приковавших вопрошающего человека ко кресту страданий его мысли. И как бы Камю не призывал к отрицанию Бога, загробной жизни и преодолению христианства, считая, что их цель – примирение с миром, а не бунт против него, считая исходя из этого, что религия унижает человеческое достоинство, несмотря на все это Камю показывает, что источник большинства бед человечества – в том, что люди не захотели быть просто смертными, а возомнили себя богами. Отсюда - политические деспотии, эти суррогаты Абсолюта, отсюда - религиозная риторика пропагандистов всех мастей и расцветок.
Таким образом, особенно это видно в «Чуме», в фигуре отца Панлю, сражавшегося с эпидемией в одном ряду с атеистами и умиравшего с распятием в руках, Камю, сам того не ведая, утверждает ценность христианского Откровения о Воплотившемся Боге, не о Творце-садисте, наслаждающемся людскими страданиями, как видят его безбожники, а о Боге, добровольно ограничившем Свое всемогущество, чтобы умереть самой позорной смертью. Таким образом, действительно все лучшее в человеке, как считал Камю, происходит из бунта против смерти, ибо и Христос для того и ограничил Свое могущество, чтобы перехитрить и обмануть смерть, для того, чтобы положить предел ее беззаконию. А значит и любой человек, своими скудными силами пытающийся положить меру иррациональному, возвысить голос против несправедливости уподобляется Христу.
Ограничить свою гордыню, как Христос ограничил свою Божественность, не стремится изменить мир иначе как личностным самопожертвованием, бояться как огня люциферической жажды стать богом и перековать мир по своему плану, той жажды, которая и породила современных тиранов и их государственные машины уничтожения, но при этом понимать, что самозаклание требует постоянного напряжения воли, ибо растягивается во времени и представляет собой всю жизнь человека, - вот к чему призывает Альбер Камю, апологет именно того бунтарства, о котором и говорил Христос в словах «не мир Я принес, но меч».
Своим парадоксальным и мужественным философствованием Камю показывает нам, что мышление, если оно хочет, как можно дольше пребыть честным перед самим собой и своей совестью, обязано ограничивать свои аппетиты, распиная себя на кресте онтологических антиномий, приковав себя, как Прометей (один из любимых персонажей этого философа), к скале противоречий, веря при этом и твердо понимая, что человеческими усилиями их никогда не преодолеть, а в тех, кто называет себя "благодетелями человечества" и декларирует возможность этого преодоления, видеть палачей уже тогда, когда они только рвутся к вершинам власти.
