Моя бабушка умерла на руках у мамы, а мама ушла при мне. Я вышла на кухню, чтобы помыть руки, вернулась, а ее уже нет. Надеюсь, что и мне глаза закроет кто-то родной. Дочери у меня нет, есть сын, на него надежда, на будущую невестку и внуков. Но это я сильно далеко загадываю, мне всего лишь сорок пять и когда это все будет... Надеюсь, не скоро.
Почему-то сегодня я вспомнила, как уходила бабушка. Она лежала в больнице, говорили, небольшая операция, но потом за этой небольшой последовала операция посерьезнее, а затем и еще одна. Бабушка угасала, это я сейчас понимаю, тогда в это не хотелось верить. И когда после недельной голодовки она вдруг попросила курицу, запеченную, такую только я готовила, я побежала на рынок к знакомой торговке.
- Баба Мила, дайте самую лучшую курочку, желтую, душистую, бабушка просит.
Продавщица нырнула под прилавок, как в старые времена и вытащила небольшую, но желтую, как я и просила, увесистую тушку.
- Возьми вот эту, по травке гуляла, что хошь с нее делай, хоть лапшу, хоть жаркое. Что с бабушкой?
Я коротко рассказала ей об операциях, о том, что бабушка не ела неделю, не хотела, как мы ее не уговаривали, а сегодня, вдруг, запросила курицу. Я протараторила это быстро, торопилась домой, чтобы успеть с курицей до ужина и не обратила внимания, как помрачнела баба Мила и покачала головой. Я благодарна ей за то, что она не стала мне говорить очевидные вещи, потом уже сама узнала о том, как человеку перед самой смертью лучше становится. Если бы я знала тогда, разревелась бы и курицу испортила. Но я ничего не подозревала и тем же вечером бабушка с удовольствием обгрызала мясо с куриной ножки.
- Только ты, внучка, так вкусно курицу делаешь, - бабушка хорошо готовила и ее похвала была для меня высокой наградой.
- Выпишут тебя, каждый день буду такую жар-птицу тебе подавать, - я так обрадовалась, что она поела, что не знала, чем ее еще порадовать. - Что еще хочешь? Йогурт? Банан? Хочешь, я за персиками сбегаю?
- Ничего не надо, посиди со мной.
Мы поговорили о каких-то мелочах, я не помню, о чем именно и я засобиралась домой, мама должна была прийти чуть позже и провести с бабушкой ночь. Я никогда не оглядываюсь, но в тот вечер я обернулась в дверях палаты и увидела, что бабушка пристально наблюдает за мной. Мне кажется, она хотела попрощаться, да и я сама поняла почему-то, что живой вижу ее в последний раз. Я помедлила, но потом прогнала от себя дурные мысли, помахала бабушке рукой и ушла. Утром позвонила мама и сказала, что бабушки больше нет.
- Она вроде бы не поняла, что произошло, просто вздохнула и глаза у нее стали такие удивленные, - мама, давясь слезами, рассказывала мне о бабушкиных последних минутах. Тогда я поняла, что самые страшные слезы именно материнские. Как успокоить, когда и у самой нет ни слов, ни сил? Я привыкла, что плачут только дети. По ничтожным поводам. Да, знаю, так кажется нам, взрослым, у детей тоже бывают трагедии, настоящие и не очень, те, которые потом кажутся мелкими и неважными - кто-то обидел, обозвал, не хочет дружить, подрался и отругали и те, от которых действительно рушится мир. В детстве еще не совсем понимаешь, что есть такая жестокая и неизбежная дама - смерть и что только после ее прихода плач не приносит облегчения, да и успокоиться невероятно тяжело.
- Мама, посмотри какие бананы! Ты же любишь, съешь хотя бы один! Помнишь, как раньше их привозили из самой Москвы?
Бананы я выбирала так тщательно, что продавец начал искоса на меня поглядывать, я переворошила две коробки и выбрала идеальную связку, словно сошедшую с картинки: желтые, без единой крапинки бананы благоухали тропиками, в которых мы никогда не были, манили зноем и экзотикой.
- Мама, пожалуйста, поешь.
- Не хочу.
- Что хочешь? Только скажи, я вмиг приготовлю.
- Ничего не хочу.
Мама угасала, медленно и непреклонно. Ела мало, мне приходилось заставлять ее, как капризного ребенка.
- Помнишь, как бабушка передавала мне на гостинец говяжий язык? Уже сваренный и очищенный, я его так любила и не понимала, что язык - это действительно язык. Что у меня там в голове творилось? Когда ты мне сказала, что вот этим языком корова ела траву, у меня случилась истерика.
- Помню, но ты быстро успокоилась и тот язык доела. Я прекрасно это помню.
- Хочешь, я сварю язык? По всем правилам, я теперь хорошо умею это делать.
- Не хочу, ничего не хочу.
- Ну, что мне с тобой делать! Ты хуже малого дитяти!
Мама лишь пожала плечами, бледная, истощенная.
- Давай, лекарства примем и бананом закусим, хорошо?
- Хорошо, - мама неохотно прожевала банан. - Ты иди, дома твои заждались, я поем чуть позже.
- Обещаешь?
- Обещаю.
Через несколько недель она слегла, также отказывалась есть и говорила медленно и неохотно. Наверное поэтому, я так запомнила ее слова. Они не были последними, но они оказались очень важными для меня.
- Ты все еще держишь диету? - спросила мама.
- Да, видишь, какие бока наела? Никак не сгоню. Платье мое помнишь? То, черное, две стипендии и папина дотация?
- Помню, конечно, - мама слабо улыбнулась.
- Я повесила его на шкаф и когда мне хочется есть, смотрю на него и вспоминаю, как я шикарно в нем выглядела и как похудею и влезу в него снова!
- Ты и сейчас шикарно выглядишь!
- Нет, посмотри, как пузо висит и вот тут уже складки.
Мама легонько взяла меня за руку.
- Ешь в свое удовольствие, запишись на плавание, ты же давно это хотела сделать, что тебе мешает?
- Сама знаешь, то одно, то другое.
- То одно, то другое, - повторила мама. - я очень жалею об одной вещи. Только об одной. - Она замолчала. Я не хотела ее торопить и даже боялась ее откровений. О чем она может тосковать? О разводе? О моем отце, который, в отличии от нее, смог во второй раз создать семью? Об одиночестве?
- Я жалею, что не слушала тебя и так и не сходила в наше кафе, - неожиданно сказала мама. - Ты помнишь его?
- Конечно помню!
Наше кафе. Оно находилось в цоколе еще дореволюционного здания, построенного из какого-то камня, стены были толстые и поэтому там в самый жаркий зной было прохладно. Уже на лестнице, ведущей в просторный зал, нас окутывал одуряющий запах свежемолотого кофе. Тогда не было ароматизаторов и запах был самый настоящий, как и кофе, который подавали в крошечных чашечках, а варили на песке. Мама заказывала себе кофе, а мне молочный коктейль и мы обе с нетерпением ждали, когда нам все приготовят. В кафе всегда было людно и я помню, как тревожно, нервничая, дежурила перед витриной с пирожными и считала, хватит ли мне эклера или корзиночки, не заберут ли те, кто стоял перед нами, все мои самые любимые лакомства. Я с облегчением вздыхала, когда продавщица, повинуясь маминой просьбе, аккуратно брала щипцами пирожные - два на тарелку, еще штук шесть (по два родителям и мне) - в белую коробку, которую потом перевязывали непарадным шнурком.
- Помню, мама, - повторила я.
- То кафе еще работает? - еще более неожиданно спросила мама, а я испугалась. Кафе закрыли пару лет назад и я все забывала сказать ей об этом. Сделали там ювелирный магазин - пафосный и дорогой, постоянно пустующий.
- Работает, конечно! Ты хочешь пирожных? - отважно соврала я, уже прикидывая, где бы купить примерно такие корзиночки.
- Нет, не хочу. Просто расскажи мне, как там все сейчас, - попросила мама.
Я начала отчаянно врать и рассказывать ей, как там ничего не изменилось, только конфет и шоколадок теперь на витрине очень много, а пахнет все также восхитительно - свежим кофе. Все также стоит стакан с солью для томатного сока, только вместо высоких конусов с соком, на витрине выстроились в ряд пакеты, но и знакомые трехлитровые банки имеются.
- Ты очень любила томатный сок, - вспомнила мама.
- И березовый, помнишь, папа покупал сразу несколько баллонов и нес их в сетке?
- Да, - мама помолчала, набираясь сил. - Сколько раз ты меня приглашала в это кафе, а мне все было некогда. Знаешь, я сейчас пытаюсь вспомнить, чем же я так была занята, что не могла выкроить пару часов, чтобы съездить погулять в парк и выпить кофе. Мыла окна? Стирала занавески? Смотрела телевизор? Я не помню, представляешь? Вообще не помню. Если бы я могла, если бы хоть на год время назад вернуть, я бы...
Она расплакалась. А я не знала, что сказать и только гладила ее по худой руке.
- Я все время думала, что все самое интересное произойдет когда-то. Завтра, через неделю, в следующем году. Я ждала, я всегда ждала: сначала любви и замужества, потом тебя, потом, когда ты пойдешь в школу, выучишься, выйдешь замуж, родишь. Мне кажется, я очень редко наслаждалась моментом настоящего, осознавала его ценность, мне все казалось, что все еще будет, все впереди. Или позади, когда я вспоминала нашу с папой свадьбу, как поначалу хорошо жили. Меня не было в настоящем, я потеряла себя. Понимаешь?
Я хотела ответить, но мама меня перебила:
- Послушай, я не хочу, чтобы ты жила также. Выбрось платье, не жди его, не худей диетами, ты видишь, настал момент, когда я просто не могу есть и я сейчас вспоминаю все, что я по какой-то причине не смогла или не захотела съесть за всю свою жизнь. Глупо, это невероятно глупо, но теперь я понимаю, как неправильно я жила. Застряла в своих мыслях и представлениях и не видела того, что творится у меня под носом. Ты всегда хотела плавать, что тебе мешает? - неожиданно переменила тему мама.
- Витальке надо на секцию и...
- Что "и"? Это так дорого? Это такие же оправдания, ты говоришь все то же, что и я говорила себе все эти годы.
Мама устала от этой тирады и попросила пить.
Тем вечером я попросила свою двоюродную тетку переночевать с мамой, сама побежала домой, в ванной грозилась обрушиться гора нестиранных вещей, в холодильнике валялся засохший кусочек сыра, который мои рыцари почему-то не догрызли. Они в последнее время готовили сами и поэтому питались исключительно макаронами. А я почти переселилась к маме и варила ей протертые супы, жидкие каши - все диетическое, полезное и противное на вкус, я их тоже ела, они как раз соответствовали моей диете. Я доваривала большую кастрюлю борща, когда позвонила тетка.
- Анечка захотела пирожных, она сказала ты знаешь, каких, - сказала мне родственница и напомнила, что завтра у нее самой дела и мне надо приехать пораньше.
- Мама захотела пирожных! - я так обрадовалась, что то самое знание загнала в самый темный угол своей памяти, зловещее знание о том, что происходит с человеком перед уходом.
На следующее утро я прибежала к маме с самыми свежими, только из печи, пирожными. В квартире меня встретил запах свежесваренного кофе и довольная мама с крохотной, почти кукольной, "парадной" чашечкой в руке.
- Вы что? - я попыталась отобрать у мамы чашку, но тетка схватила меня за руки, - что вы делаете? Ей же нельзя!
- Но мне так захотелось, - мама слабо улыбнулась и увидела коробку. - Пирожные! Корзиночки? Давай скорее!
- Сейчас, - я поставила коробку на столик и уволокла тетку на кухню, где мы сильно поругались. Она пыталась мне сказать, что Анечке, то есть маме, сейчас можно и нужно все, потому что...
- Не каркайте! - у меня сжались кулаки и видно что-то изменилось в лице, потому что тетка испуганно схватила сумку и выскочила за дверь.
- Одно пирожное, не больше, а то аппетит испортишь, - сказала я маме так, как когда-то, очень давно, она говорила мне. Мама тихонько рассмеялась и с трудом одолела половинку корзиночки, запив ее кофе. Она так просила не отнимать у нее эту чашечку, что я сдалась и запоздало подумала, что с теткой у меня как-то нехорошо получилось.
Я перестилала мамину постель, умыла ее, включила телевизор и пошла мыть руки, чтобы сделать ей уколы. Когда я вернулась в комнату, ее уже не было. Она лежала на кровати маленькая и хрупкая, как ребенок. Морщины чудесным образом разгладились и она мне показалась той самой мамой, которая сейчас встанет и скажет мне собираться, чтобы идти в наше любимое кафе. Я завыла.
Не помню, как все прошло. Память не удерживает такое горе и это благо. Как это ни странно, бывает такое странное благо. Похороны, девять дней, потом сорок. Все слилось в один кошмар и я словно видела дурной сон. Мне хотелось проснуться и прокричать, на самом деле все не так и мама жива! Я даже щипала себя за руки, пытаясь это сделать, пытаясь представить мир, где она до сих пор живет. Но потом осознание накрывало волной и я снова плакала.
Слезы у меня закончились как раз после сорокового дня. Наверное, эта цифра значима не только для тех, кто ушел, но и для тех, кто остался. Я так подумала, во мне что-то изменилось, наверное, я приняла мамин уход и кое-что осознала.
- Ты что делаешь? - спросил муж, когда я взяла большой пакет и стала аккуратно складывать в него то самое платье (две стипендии плюс папин щедрый взнос), брючный костюм - любимый, купленный в столице мод, купальник, который я покупала специально для нашей первой поездки на море и еще платья, блузки, куртки.
- Отвезу на дачу.
- А как же похудеть и влезть во все это? - осторожно спросил муж.
- Похудею, куплю новое, не похудею, все равно куплю новое, - ответила я ему.
- А это куда? - не успокаивался он, зная, как я подолгу вздыхала над своим прошлым и, сама не понимая что делаю, пыталась туда вернуться с помощью всей этой одежды.
- Сказала же! На дачу! Пугало сделаю! Будет самое красивое во всей округе!
- Жалко, вещи такие хорошие! Может быть продать или отдать даром?
- Нет, мне невыносима мысль, что кто-то это будет носить.
- А пугало?
- Я его сама сделаю, оно мне не чужое будет, - путано, сама не понимая, что именно я говорю, ответила я.
- Ааа, тогда ладно, - муж мудро решил не пытать меня расспросами и спросил, что у нас на ужин.
- Лазанья.
- А себе что будешь готовить?
- Что я, больная или особенная? Тоже лазанью буду.
- А диета?
- К черту ее! Я на плавание записалась, надо, кстати, купальник купить, у меня на старом на заднице дырка.
- Не выдержал, бедняга, такой обширной кормы, - усмехнулся муж и ласково погладил меня по тому самому месту. Я сначала рассердилась, потом слегка всплакнула по поводу обширности седалища, а потом, вдруг, начала смеяться. Мы хохотали и не могли остановиться. Я достала старый купальник, тот самый, с дырой и мы развеселились еще больше. Мы смеялись и смеялись и мне почему-то стало намного легче. Я наконец-то прочувствовала момент, поняла, нет того прошлого. А будущее.. Кто знает, каким оно будет.
Хлопнула входная дверь и проголодавшийся сын запросил ужин. Я вытерла счастливые слезы и мы пошли есть лазанью.
Спасибо, что заглянули ко мне в гости. Навигация канала здесь.