Еще один отрывок из моего романа «Дурдом» (он также переиздавался в издательстве ЭКСМО под названием «Не бойся, я рядом»).
Главный герой, журналист Олег Парамонов, страдает тяжелой формой тревожно-депрессивного расстройства. После неудавшейся, к счастью, попытки суицида, он попадает в поле зрения психиатра Марка Лазмана. Тот просит его системно описать свое, как привык говорить Парамонов, - «безумие». Олег выполняет просьбу. Текст сокращен.
«… Ну, с начала, так с начала.
Первые симптомы — наверное, с детского сада.
Летний, видимо, день. Или самое начало осени — деревья и кусты еще зеленые.
Они играют на улице, в своей группе, около деревянного желто-синего корабля. Тогда он казался большим и практически настоящим.
Зашедшие на их площадку Лешка и Вовик — до сих пор Парамонов помнит их имена — объяснили мелкому, из средней группы, Олежке, что его папу забрали на Луну волшебные палочки.
Олежка детально их себе представил, в отличие от Луны: такие круглые, черные и с загнутой ручкой. Как у дяди Вити, папиного сослуживца.
Но эти палочки были очень волшебные и очень злые.
Так что теперь у Олежки не было не только мамы, но и папы.
Пацан проревел до вечера, отказавшись и от обеда, и даже от мороженого, которое достала из личного пакета сердобольная воспитательница.
Уже дважды приходила медсестра. И если бы дядя Дима, водитель отца, не приехал в этот день пораньше, то, наверное, вызвали бы врача из поликлиники.
Дядя Дима приехал, взял Олежку на руки и добился от него причины его горя. Уже давно зная мальчишку, отнесся к проблеме серьезно:
— Хорошо, — сказал дядя Дима. — Когда волшебные палочки увезли твоего папу?
— Не знаю, — запутался уставший от тоски Олежка. — До обеда, наверное.
— А я его видел час назад! Живого и здорового. И не на Луне, а в КБ.
Как ни странно, это успокоило мальчика.
Рыдания еще некоторое время продолжились, но постепенно затухая: как сказали бы врачи, сознание больного тревожной депрессией остается критичным к происходящему. Если точно доказано, что тревога — ложная, то больной действительно успокоится.
До следующей тревоги: сама-то болезнь никуда не делась, и сохранный мозг просто обязан придумать душевному дискомфорту хоть какие-то рациональные объяснения. Вот он и цепляется за любые реальные, пусть и малозначащие по трезвому размышлению поводы: получается, что депрессия — одна, а ее «одежки» — разные.
Для закрепления эффекта — дядя Дима не был психологом, но Олежку наблюдал уже давно и к мальчишке относился тепло — водитель отвез ребенка из садика не домой, к няньке, тете Паше, а прямо на работу, к отцу.
Там знали о семейных проблемах Парамонова-старшего и пропустили машину с водителем и ребенком в закрытое предприятие без оформления пропусков и допусков.
Остаток вечера — пока отец не освободился — Олежка провел в его просторном кабинете: то на сильных папиных руках, то, в полудреме, на диване в маленькой комнате отдыха, укрытый, как пледом, большим отцовским свитером.
После каждого такого приступа оставалась душевная усталость, физическая слабость и страх будущих бед. То есть их тревожное ожидание.
… Следующее воспоминание — тот же детский сад.
Олег уже большой, сам ходит в старшую группу.
И обидели теперь не его. Обидчик — он сам.
До сих пор помнит кусочек черной гарьки — остатки заводского шлака, наверное, — которым посыпали дорожки в их садике.
Младшая группа совсем озверела — обкидали этой гарькой ребят из старшей.
Те в долгу не остались.
И — о, ужас! — гарька, пущенная крепкой рукой Олега, попала в лицо какому-то шустрому мелкашу.
Тот закричал, завизжал даже, и схватился за правый глаз.
У Олежки упало сердце.
Он выбил глаз мальчишке!
Чувство вины придавило к земле, сделало ноги ватными, а сердце — стучащим через раз.
Ему стало так плохо, что виновником ситуации пришлось заниматься больше, чем пострадавшим. С тем-то как раз все обошлось: легкий пористый камешек попал все же не в глаз, а совсем рядом, оставив небольшую царапину на самом выходе глазной впадины, со стороны виска.
Короче, ровно ничего страшного.
Но только не для Олежки.
Снова тихая, упорная истерика. Снова слезы до изнеможения.
Нянька, имевшая уже опыт, приняла единственно правильное решение. Несмотря на тихий час и возражения воспитательницы — та считала нянькины действия крайне непедагогичными, — женщина взяла Олежку за руку и отвела в младшую группу.
— Вот, смотри! — тыкала она в Олежкину спину сухой, но жилистой ладонью, поворачивая его в сторону легкораненого бойца. — Вот он, красавец! Ну-ка, сосчитай ему глаза! Оба на месте?
Испуганный Олег сосчитал — оба действительно были на месте.
Мелкаш, ставший неожиданно героем дня, радостно скалил зубы.
Успокоение, как и в прошлый раз, пришло постепенно.
Но в отличие от прошлого раза, когда причина страха была устранена раз и навсегда, впервые наблюдался виток тревоги.
Ночью, уже дома, Олежке пришла в голову мысль, что удар гарькой мог ведь и не сразу сказаться. Вот придет он завтра в садик — а мелкаш в больнице. Или уже умер.
Чушь?
Несомненная, скажет любой здоровый человек.
Вот только Парамонову-старшему пришлось полночи просидеть рядом с мальчишкой, а утром, срочно поменяв планы, поехать с ним в детский сад и показать ему целого-здорового мелкаша.
И что самое подлое — это уже сейчас думает Олег, вполне взрослый, — что, когда ожидаемая страшная тревога все-таки благополучно разрешается, больной «на голову» пациент чувства радости не испытывает. Ну, может быть, только первые мгновения.
Это игры все того же критичного сознания: ведь логика и не считала случай ужасным. Бешеную тревогу вызывало вовсе не сохранившееся в норме мышление, а выбитое из нормы подсознание.
И все же, по-настоящему неприятной новостью, прожитой с этим мелкашом ситуации, был уже упомянутый «виток тревоги».
Вот вроде бы все, успокоение наступило.
Но проходит время, и страх нарастает вновь, заставляя логику хоть как-то, хоть самым нелепым образом, но подкрепить, оправдать этот возврат.
Глаз не выбит сразу?
Но могло быть сотрясение мозга.
Он жив и весел на следующий день?
Но заражение крови от царапины может наступить и через неделю.
Хотя, конечно, каждый следующий «возврат» был слабее предыдущего. И через ту же неделю ситуация — в ее чувственном виде — была забыта напрочь.
Однако по прошествии тридцати пяти лет он ее помнит и о ней рассуждает!
Короче, что он не такой, как все, Парамонов-младший понял очень давно. Едва ли не в дошкольном возрасте. Что, впрочем, нисколько не упрощало его жизни.
… А Парамонов продолжил свою исповедь-хронологию.
Вставлять ли эпизод с коркой?
С одной стороны — повторение предыдущего случая. С другой — сумасшествие, доведенное, если так можно сказать, до совершенства.
Нет, пожалуй, надо вставить. В конце концов, Марк Вениаминович площадью текста его никак не ограничивал …
Итак, история с коркой. Здесь ничего в переносном смысле. Все в прямом.
Был апельсин.
Его съели.
От него осталась корка.
Все это происходило зимой, в солнечный день, на не слишком чищенных от снега дорожках.
Он шел из школы, после четвертого урока. Значит, в самый разгар дня.
Слева был деревянный забор, справа — газон, по зимнему времени тоже засыпанный снегом.
Олежка уже довольно большим был, думается, никак не меньше, чем в третий класс ходил.
Он рос воспитанным мальчиком, и, следовательно, жуя апельсин — сладкий, ярко-желтый с красными прожилочками в сочных дольках — корку держал в кулаке, глазами отыскивая урну.
Не отыскал.
А потому совершил то, что на его месте давно бы сделал любой другой пацан: разжал пальцы.
Смятая оранжевая корка упала на снег, отпечатавшись и на белой поверхности, и на сетчатке. Точнее, она прямо в парамоновском мозгу отпечаталась.
Но всплыла не сразу.
Он уже домой пришел.
Баба Паша налила полную тарелку борща.
Хлопчик опять не оправдал ее надежд, отъев не более половины и категорически отказавшись от второго.
Если б сказать кому, что вдруг испортило его настроение, то точно — прямая путевка в дурдом.
А привиделась Парамонову все та же корка, оранжевая, яркая, чуть ли не блестящая в лучах полуденного зимнего солнца.
Она коварно лежала посредине дорожки, там, где Олежка ее и бросил.
Вот идет женщина, полная, может, беременная, в своих подобных видениях мальчик точных деталей не наблюдал.
Вот она наступает на корку.
Поскользнулась.
И упала навзничь на снег.
Но в отличие от подобного эпизода из бессмертного фильма «Бриллиантовая рука» — помните? «Черт побери! Черт побери, я сказал!» — здесь никому не было смешно.
Потому что сломанная женщиной рука белела обнаженной костью, она то кричала, то стонала, а снег рядом с ней быстро становился красным.
Нет, ровно ничего смешного не было в этой картине!
Парамонов уже собрался было бежать к тому проклятому месту, как вдруг остановился.
Ну нельзя же так!
Он просто выбросил корку от апельсина в неположенном месте!!!
И ничего больше!
Нет, он не сумасшедший. Он не пойдет.
Сел за стол, достал учебник.
А на корку в его воображении тем временем наступил мальчишка, бежавший по каким-то своим мальчишечьим делам.
И примерно с теми же последствиями.
Потом — их учительница, Мария Васильевна. Его любимая учительница, кстати, веселая и добрая.
Лет через двадцать, когда он все-таки попробует лечиться, он услышит интересные соображения по поводу всех этих случаев.
Исследовал его голову не психиатр, и не психолог, а… мануальный терапевт. Который, правда, попутно запросто общался с космосом и наблюдал энергетические столбы, пронизывающие человеческие тела.
Так вот, он выдвинул теорию, поразившую Парамонова своей гениальной простотой.
— У вас удивительная голова, — сказал мануальный терапевт, действительно ощупывая крепкими, как из железа, пальцами поверхность Олегова черепа. — И замечательное воображение, — продолжил он через минуту. — Но представьте теперь его в виде тройки великолепных лошадей. Крепких, сильных, буйных. А ямщик - то спит, то пьян. Кто-то или что-то пугнет эту тройку, запустит ее бег — и вот она уже летит, набирая и набирая скорость, уходя вразнос, не в силах не то, что остановиться, но даже притормозить. Вот это и есть ваша проблема.
— И вы поможете? — затаив дыхание, спросил Парамонов.
— А зачем? — спросил, как отрезал, мануальный терапевт. — То, что Бог дал, не человеку убирать. Все это не зря.
Отчасти Олег, хоть и был сильно разочарован, с ним согласен.
Он тоже считал, что эти — более чем излишние — напряжения даны ему взамен на определенные способности.
Скажем, с какой легкостью он поглощал языки!
Или писал стихи, которые искренне считал гениальными: жаль, показывать никому нельзя, опять же из-за угрозы дурдома.
Или он получил от отца материальную основу своей жизни, палец о палец не ударив. Это ведь тоже должно пойти в зачет!
Но вернемся к истории с коркой.
Еще где-то с час продержался маленький Парамонов.
Потом, соврав что-то бабе Паше — а как объяснить ей такую правду? — понесся-таки к треклятому месту.
Увидел то, что и ожидал увидеть. Умом.
Ничего он там не увидел.
Поискав несколько минут — даже знакомые пацаны обратили внимание, спросили, что ищет, и предложили помощь — нашел корку. Точнее, ее остатки. Лежали метрах в трех, промороженные, припорошенные снежком. Наверное, первый же прохожий пнул, как мячик, ботинком — корка и улетела.
Вот и вся история.
О ней не только бабе Паше, о ней и любимому отцу не расскажешь.
Но она же была.
Парамонов вздохнул. Что ж, похоже, он «кололся» перед Марком Вениаминовичем по полной программе.
… Потом он пошел от частного к общему.
Как человек, по характеру склонный к классификации и структуризации знаний, Олег решил начать с основных выявленных им закономерностей .
К ним он отнес следующие моменты:
— уже упомянутую критичность его логики по отношению к его же «сумасшествию» (да, логика не могла отменить сумасшествия, но — зачастую с гадкой усмешкой , мол, ну, ты и придурок! — наблюдала за ним);
— цикличность и спиралевидность развития его страхов и тревог ;
— быстрый сброс напряжения после точного доказательства , (желательно выполненного не им самим), что эта тревога — ложная . И столь же легкий его, напряжения, возврат, случись факт, фактик, или даже фактишка, который можно было бы трактовать как подтверждение, пусть даже косвенное, его прежних страхов;
— постоянную замену одних страхов и тревог другими — без улучшения общего состояния: скажем, безумный страх заразиться венерическими заболеваниями с годами плавно перешел в не менее скверную канцерофобию.
Бывали и мимолетные ужасы , например, перед авиаперелетом. Кончался полет — кончался и ужас. В принципе, это похоже на норму, пусть даже и на ее пределе. Но в норме человек не переживает за перелет, который случится через два месяца. Или через полгода. А здесь — запросто;
— навязчивые сомнения даже в обычной, относительно не отвратной ситуации: пойти или не пойти на тусовку. Купить или не купить телевизор. А если купить, то какой. Десять раз проверить, выключен ли утюг и заперт ли замок. А потом, десятый раз, проверив, все равно сомневаться и переживать.
Чтобы через некоторое время — логика-то все же незримо присутствовала! — забыть эти страхи напрочь и не вспомнить о них никогда;
— ритуализация поведения : например, банально бояться черных кошек. Или, уже не банально — постоянно заставлять себя придумывать из букв одного слова не меньше определенного, достаточного большого количества, других слов. Не придумал — плохо, очень плохо.
Придумал — никак. Тут же забыл.
То есть идет игра в одни ворота, хороших примет нет, есть только ужасные;
Демонизация происходящего : что бы ни случилось, в мельчайшей флуктуации обыденной жизни предчувствовать роковое.
Если закололо в боку — рак.
Если вечером зазвонил телефон — кто-то умер.
Если проехала пожарная машина — горит его дом.
Пока выяснил, что все в порядке, — половина нервов полопалась.
И даже после благополучного разъяснения ситуации — всего лишь ощущение отсрочки . Не отмены приговора, а только его отсрочки …
Парамонов размахнулся было строчить дальше, — невысказанных безумий хватило бы еще надолго, — как вдруг остановился, распечатал страницу и, не торопясь, перечитал написанное.
А надо ли продолжать?
Да он уже и так законченный психопат, хотя список только начинается.
Настроение упало. Теперь случившаяся осечка снова не казалась ему счастливым случаем.
Купи он тогда в магазине «Охота» металлические гильзы — и сейчас никого не нужно было бы жалеть.
— Сам себя испугался, да?
Он вздрогнул, поднял голову.
— Ты вверх ногами тоже читаешь? Да еще почти в темноте, — Остальные сотрудники ушли, когда было совсем светло, а потому электричество никто не включал.
— Все женщины — немного кошки, — рассмеялась Будина. — А читаю я как угодно: вверх ногами, задом наперед, вывороткой — я ж худред.
Она взяла стул и села рядом с Олегом.
В комнате по-прежнему было темновато, а еще через несколько минут свет шел только от белого экрана компьютера. В метре от него все уже сливалось.
— Ну и как тебе изложенное? — после паузы, внутренне сжавшись, спросил Парамонов.
— Нормально, — пожала плечами Ольга. — Хотя, конечно, откровений мало, довольно стандартный набор.
— То есть как стандартный? — даже почему-то обиделся Олег.
Его обрадовало, что она не испугалась. Но что ж это такое, неужели его личное безумие тривиально?
— Я думаю, ты не один такой, — подтвердила его опасения Будина. — А еще я думаю, что все это лечится. Так что попытка пережить проблему в одиночку — это немножко душевное садо-мазо.
— А тебе самой-то не страшно к такому садо-мазо прислониться?
— Сейчас или на всю последующую жизнь? — лукаво спросила Будина. И, не дожидаясь уточнений, быстро ответила: — За себя — точно не страшно. Я гораздо больше боюсь сильно нормальных. Которые за украденный кусок хлеба — строго по закону — руку отрубят. Или вязаночку дров приволокут, чтоб очередного безумца сжечь. Вот таких опасаюсь лично. А здесь, если и страшно — то только за тебя.
Они оба замолчали.
… — Это ж ужас, если б тебя тогда не стало, — вдруг просто сказала она. — Кого б мне было любить?»
На сегодня - все.
Ниже - полезные статьи с конкретными советами и техниками.
Безмедикаметозные лайфхаки... Часть 1.
Безмедикаметозные лайфхаки... Часть 2.
Безмедикаметозные лайфхаки... Часть 3.
Безмедикаментозные лайфхаки... Часть 4.
Вопросы по тел./вотсап +7 903 2605593
И, конечно, как всегда, любые замечания, споры, дискуссии и собственные мнения приветствуются. Чем больше лайков и активности читателей, тем большее количество новых людей будет привлечено к этим материалам. Давайте вместе менять вредные стереотипы о психических заболеваниях и людях, ими страдающих.
