"Знаете ли, что пьёт этот человек из стакана, дрожащего в его трясущейся от пьянства руке? Он пьёт слёзы, кровь, жизнь своей жены и своих детей." Ламенне Ф.
Уместо добавить: "и матери." Потому, как это горе великое видеть, как оскотинивается твоё дитя.
В деревне под названием Хитровка проживала женщина по имени Клавдия. Счастлива не была. Кого любила - замуж не позвал, а кто просватал - пил много. Муж Федот себя оправдывал:"Пью да дело разумею!" Всё так. Мастеровой был мужик Федот. Щепку в руки возьмёт - к вечеру за новый стол ужинать садятся. Во многом на нём хозяйство держалось. И тракторист был знатный.
Но крепко выпив, он затаскивал жену Клаву в баню и таскал за волосы, бил. Только мелковатость мужа Клаву - высокую, статную, от серьёзных повреждений спасала.
Вопрос "почему не ушла да терпела" закономерен, но глуп. Не принято, стыдно было уйти от законного мужа в деревне - от любого. Да и не считались ни стакан водки с устатку, ни кулак бабе в бок, преступлением. Потому Клава утиралась да шла огород бескрайний полоть. Бог им детей не давал.
Первые годы Клава скидывала робят одного за другим, а потом и вовсе беременеть перестала. Федот совсем с катушек слетел. В пьянстве своём беспробудном, жену бесплодную обвинял. Говорил:"Вот родит сынка - наследника, в пояс поклонюсь, а пустая жена только тумаков заслуживает."
И на тебе, уж на тридцать девятом году, понесла Клава! Всё точно - врач подтвердила, хоть и выразила сомнение стоит ли рожать в столь серьёзном возрасте, когда у некоторых уже внуки родятся. Но Клавдия на этот раз сердцем, всем своим нутром чувствовала: выносит младенчика и родит! Сына - с синими, как небо глазами, с шелком льняных волос. Не хотела, чтобы в чернявого мужа пошёл. Пусть уж лучше в неё.
Федот нежданной беременностью жены по своему загордился:"Вот я какой! Пятый десяток разменял, а патроны ещё имеются!" И даже пить меньше стал. Но ненадолго его хватило. И опять куражиться над женой начал: то в плечо кулаком ткнёт, то пощёчину отвесит. Клава увещевала: "Угомонись, Федотка! Ты слово давал. Я всё стерплю, но ребёнку вред." Для него слова эти, как керосин для огня оказались.
Вцепился в волосы да хотел в баню сволочь, но Клава не далась. Схватила муженька за грудки и только что над землёй не подняла: "Не тронь меня, комар - пискун, а не то зарублю ночью." Тут у Федота недержание мочи приключилось, если культурно писать. А попросту - обоссался. Грубо, но точно. С того дня позиции между ними поменялись: Клава верховодить начала. В определённый день родился тот, о ком столько лет женщина всех святых молила: сыночек ненаглядный.
Максимушка. Иначе мать его и не называла даже когда под два метра стал. А уж приглядный-то какой вырос - глаза синие, волосы светлые. Ну, чисто Лель из сказки "Снегурочка." И не глуп - школу без троек закончил. Обнаруженное плоскостопие, дало возможность сделать ручкой армии, совершенно не влияя на качество жизни Максима.
Мать только порадовалась, наслушавшись про дедовщину. Она за все года деньжат скопила да теперь их в руки сыну отдала:"Поезжай учиться в город, Максимушка. На агронома или учителя. А я тобой гордиться буду, соколёнок мой."
Улетел Максимушка с самыми благими намерениями в город. И даже в техникум сельскохозяйственный поступил, думая в деревню вернуться. Но через пол года бросил. Городская жизнь затянула. Да не какая - нибудь, а праздная. Денег мать немало дала - на пол машины по тем временам. Квартиру снял.
Матери соврал, что в общежитии жить невозможно: шумят, пьют. Она поверила и теперь каждый месяц не только продукты везла, но и то, что особенно радовало - денежку.
На самом деле, Максим ничего дурного для себя не загадывал. И специальность обдумывал, и жениться собирался на "самой лучшей на свете." Но ведь всё это не обязательно вот прямо "сегодня," правда? Он ведь, окромя Хитровки и впечатлений никаких не имел. Бывал, конечно, в городе, с мамкой - молочную продукцию помогал на рынок доставить.
А хотелось в кинотеатр на последний сеанс или в кафешке поужинать с коньячком да городской доступной красоткой. "Как может повредить будущему молодой приятный опыт?" - рассуждал Максим.
Он сообразил в ресторан устроиться. Симпатичного парня охотно официантом приняли. Вот жизнь началась - сыт, пьян и деньжата в кармане не переводятся. Действительно, чаевые щедро давали и унести пожрать - выпить удавалось.
То, что Максим давно не студент, Клава, конечно, узнала. Но сын ей лапши навешал, в которую верил сам:"Я, мама, в пищевой институт поступлю. Ресторатором стану. Ещё на иномарке приеду к тебе. Дай только срок!" Мать дала. А к сроку материальную поддержку добавляла, сколько могла.
Максим вдруг пропал. Квартирная хозяйка Клаве сказала, что постоялец съехал за жильё задолжав. А в кафе, коллеги парня, напугали стареющую мать до смерти:"Макс в карты играть начал. Крупную сумму задолжал. Вот и смылся куда-то. Приходили какие-то субчики, искали его."
Всё так и было. Чудом Максим вывернулся. Мотался по стране несколько лет, скрываясь. Страх не позволял ему подступиться к сытной деятельности в кафе или ресторане: а ну, как туда попадут кредиторы?! Он даже в них пообедать не заходил.
Работал личным водителем, права получив.Потом втиснулся в профессию секьюрити у мелких боссов. И провёл в ней несколько лет. Не с кондачка, конечно. Случилось обучение, навыки рукопашного боя освоил, лицензию получил. Рост и ширь плеч выручали. Сходился с женщинами. И даже где-то рос его сын, которого никогда не увидела Клава. Но было то, что обещало рано или поздно оборвать все перспективы.
Максим скрытно пил и это вело его к пропасти. Когда было положено начало конца, сказать сложно. Быть может, когда его зачал алкоголик отец. Или в "лёгкий," но регулярный приём горячительных напитков в "официантский" период. И годы, когда Максим засыпал в холодном поту, ни на день не забывая о карточном долге, тоже подливали ему спасительную дозу спиртного. Но за счёт крепкого деревенского здоровья (плоскостопие не считается), разрушение его души и тела довольно долго не бросалось в глаза.
До 35 лет точно. Празднование этой даты планировалось на турбазе с приятелями и подругами. Шашлычок под коньячок. Именинник невероятно предвкушал это действо поскольку, около недели находился в командировке - сопровождении с крайне строгими требованиями.
Кажется, он впервые так долго не мог себе позволить выпить ни капли. Продержался чудом, благо, что ситуация выдалась спокойной. Но противную дрожь, неровное постукивание сердца он чувствовал. И всё вокруг бесило чрезвычайно.
На свой, подготовленный друзьями праздник, он прибыл лишь успев переодеться и выпить банку пива из холодильника. Больше просто не было. Да и уже звонили:"Ты где? Шашлык-машлык на огонь просится!" Такси быстро примчало куда нужно.
Максим, подходя к снятому домику на турбазе, заметил, что земля под ногами, как бы покачивается. Казалось, ещё немного и потеряет равновесие. Звучала музыкальная композиция с бухающим ритмом и это усиливало странное состояние мужчины.
Приблизившись к компании, молча сел за стол и вдруг вскрикнул:"Змеи!" Все засмеялись, приняв за шутку, но Максим был явно напуган. Он указывал на ломящийся от закусок стол, а потом, схватив бутылку, попытался прибить ею кого-то невидимого. Образумить именинника не представлялось возможным. А потом случился судорожный припадок и друзья были вынуждены вызвать скорую помощь.
Выписавшись из стационара, лишившись работы и приятелей, Максим закрылся в съёмной квартире и прибегнул к привычному "лекарству." Закодирован он не был и спиртное вполне радостно вошло внутрь. Слишком много он не пил никогда. Ему было достаточно дозы в пару рюмок крепкого спиртного, но регулярно. Закончив работу, выпивал в одиночестве или в присутствии подруги. Но теперь мужчина пил до отключки.
...Максим уже обретался в том самом городе, в который мать когда-то проводила его на учёбу. Не знал живы ли его родители да и не волновало это ничуть. Узнать в нём "Максимушку" теперь не представлялось возможным. Опустившийся, грязный забулдыга, которому наплевать где спать, чем утолить голод, тем более, что был он одного свойства - алкогольный.
Однажды Максим брёл по базару, упорно глядя под ноги в надежде подобрать утерянный кем-нибудь рубль. "Максим!" - кто-то окликнул. Глянул с надеждой на известную выгоду.
Какая-то женщина махала ему рукой. Подгрёб, улыбку изобразив. "Не узнаёшь? Мы ж с тобой в одном классе учились. Я Клава." Он вздрогнул. Женщина не успокаивалась:"Ну, да, как твоя мать. Она всем рассказывала, что ты не приезжаешь потому, что живёшь далеко и должность у тебя ответственная. Но, вижу, нашёл время - приехал. Так может подброшу до дома?"
Максим оживился:"А подбрось. Я, знаешь, попал в переделку..." Клава сделала вид, что поверила:"Ага. Бывает. Я молоко привозила. Теперь назад. Айда на стоянку - сама за рулём."
Сели в видавший виды "жигуль" и в салоне сразу завоняло Максимом. Клава сморщилась, но решилась "миссию доставки блудного сына" выполнить до конца. Мужчина дремал всю дорогу, а когда услышал:"Всё, вываливайся!", снова не смог вспомнить имя бывшей одноклассницы.
А дом узнал. Даже на слёзу пробило. Вошёл, пошатываясь, и сразу увидел мать. Как она постарела! "Сколько уж ей? А бати не видно. Поди в баньке спит пьяный,"- с трудом ворочал мысли Максим и тут же ощутил острое желание выпить.
Федот умер девять лет назад. Клаве помогли в грустном деле свои, деревенские, но чужие люди. С тех пор она коротала дни одна и всё ждала и ждала сына Максимушку. Здоровье Клавдии было слабым. Месяц назад из кардиологии выписалась. Без смысла жить.
И вдруг радость такая! Не замечая нечеловеческого обличья сына, не чуя отвратного запаха, Клавдия обняла своего дорого мальчика. Главное - жив. А всё плохое отпадёт, как шелуха. Вот он сейчас в баньке попарится, наденет чистое, сядет за стол... "Мать, есть что-нибудь выпить? Ну, за встречу, сама понимаешь."
И вскоре, пряча глаза, Клава говорила продавщице Нине:"Сынок вернулся. Стол накрыла. Подай беленькую." И это - "беленькая," стало привычным. Максимушка пропивал её пенсию, какие-то денежные запасы, запрятанные между страниц его школьных учебников бережно Клавой хранимых.
Спустя три месяца мать слегла. У неё закончились лекарства, а купить было не на что. Сына это не волновало, как и наличие еды. Он отваривал огромную кастрюлю картошки в "мундирах" и был жизнью вполне доволен. Вернее тем, что её не чувствовал. Болезненную чувствительность в нём пробуждало лишь отсутствие алкоголя.
В то утро мать Максима достала неимоверно: стонала, что-то просила. Башка трещит, а тут она:"Дай, дай." Кто бы ему подал! Денег на бутылку не было. Не стесняясь лежащей на кровати Клавдии, сын перебирал барахло в шкафу, ища, что бы отнести к торгующей самогоном Селиванихе. Вдруг вскрикнул:"Мать, да у тебя тут клондайк!"
И вынул четыре бутылочки настойки боярышника, плотно притянутых аптечной резинкой друг к другу. Прояснился лицом:"Сойдёт. Только бы не уронить. А мы их сейчас аккуратненько по карманам." Взял ещё пару холодных картофелин и подальше от надоевшей матери - в сад, отправился.
Сел под яблоней и одну за другой, опорожнил ёмкости с настойкой боярышника. Хмыкнул довольно:"Хуже самогона, но слаще одеколона!" Пьяная муть утянула Максима в сон. Вдруг ощутил он, что кто-то толкает его нетерпеливой рукой. Разлепил веки - мамка!
Бормочет что-то такое:"Максимушка, дай водицы испить. Фельдшерицу Валю кликни, Она знает какой укол поставить. МОчи моей нет, сынок!" МОчи нет, а в сад сил хватило дойти! Отмахнулся досадливо:"Возьми стакан да напейся. А к Вальке я завтра схожу."
Клавдия грустно головой покачала:"Завтра другие заботы у тебя будут. А и не надо, пожалуй, мне ничего. Легче помереть, чем сына единственного в луже мочи видеть!" И как пропала. Вроде можно дальше храпеть, а нет прежней расслабленности, некомфортно чего-то. Глянул: и впрямь сходил под себя по малой нужде - штаны мокрые.
И во рту наждак, в голове - колокол. Хошь, не хошь, а портки переодеть надо. Кое-как поднялся и побрёл в дом. Глядь, а у кровати мать лежит. Лицо бескровное, руки раскинуты в стороны, но одной крепко стакан пустой сжимает.
"А как же она в сад приходила?" "То Душа светлая материнская в последний раз к твоей совести взывала да видно пропил ты её окончательно,"- вроде как подсказал кто. И ветерок по комнате прошёлся. Максим, как был в мокрых штанах побежал к соседям.
Это уж они скорую вызывали, им врач сообщил, что Клавдия скончалась и помощь ей, по крайней мере на этом свете, больше не понадобится. А сынок родной в другом направлении крутился. Слёзно выпросил у самогонщицы Селиванихи пол пузыря самогона, говоря, что он теперь сирота.
Ну, схоронили Клавдию. Скромный поминальный стол накрыли соседские бабы. Максим лил крокодильи слёзы и самогон в себя. И вдруг напротив увидел мать. В белом платочке с синим узором, в сером платье (её последний наряд), она тянула к сыну стакан и шевелила губами. Максим вскрикнул, видение исчезло.
А только стала Клавдия "приходить" к сыну и днём и ночью. Привидится, напугает и как не было. И всё стакан свой протягивает. Максим присмотрелся - он полнёхонек! Закричал:"Есть у тебя вода! Пей и оставь меня, наконец, в покое!"
Клавдия поднесла стакан ко рту, пригубила и сморщившись, вылила. Сам себе не веря, Максим ощутил запах водки! И теперь происходило именно так: мать кривилась и выливала содержимое стакана, а затем снова просила пить. Кореши (он стал их приводить в дом) успокаивали: "Галлюцинация! Протянет стакан, а ты свой подними, навроде чокаешься!"
Максим хохотнул ответно, но на лбу выступил пот. Отправился к бабке, которая малым детям заговаривала грыжу, снимала сглаз и прочее. "Проклятая водка в стакане твоей матери будет до тех пор пока ты не прекратишь её туда наливать - пить не бросишь. Так и будет мучиться от жажды неутолённой."
Не сразу, но совесть доконала Максима. Всё-таки конченным циником он не был. Допустить, что мать, прожившая горькую жизнь, узревшая его оскотинившимся, никогда не напьётся чистой водицы, он не мог. Добровольно сдался наркологам. Травами, той самой бабки, лечился. В Храм ходил. Часами сиживал у могилы своей матушки. И какое же успокоение на него снизошло, когда мать увиделась со стаканом воды - опустошила его до дна, улыбнулась и как дымка растаяла навсегда.
Что дальше? Сошёлся Максим с той самой женщиной - бывшей одноклассницей, на базаре подобравшей. Она выходила замуж за городского и двух детей родила, но что-то случилось - вернулась домой. И теперь приклонил Максимушка далеко не буйную, поредевшую волосами голову на ей плечо.
Поддерживали друг друга. Максим молчуном стал великим и редко смеялся. Но ладил с её сыном и дочерью. Неловко, но упорно занимался хозяйство и кое-какую копеечку - сторожем, на овощной базе зарабатывал.
Но если бы кто-то спросил Максима, что заставило его сойтись именно с этой женщиной, не задумываясь бы ответил:"Имя." Он произносил его на разные лады, но всегда с оттенком виноватой нежности: "Клавочка, Клавдия..." И легче становилось. Чуть легче.
Ах, если б назад отмотать эту жизнь! Но она, проклятая, не отматывается.
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте. Подписывайтесь. Лина.
