Начало можно прочитать здесь: Последние из рода Шереметевых: Павел Сергеевич Шереметев. Часть I
С одним законченным курсом института — что было делать молодому солдату Василию Шереметеву, только что вернувшемуся с войны? Добрые люди из музея Новодевичьего монастыря, а также Оболенские сохранили то, что оставалось у Шереметевых, — Василий стал владельцем Рембрандта, старых фолиантов, архива, памятных для семьи вещей. Надо было работать, учиться... а ни денег, ни практической жилки — не было...
На помощь пришли приятели-художники Павел Корин и Игорь Грабарь. Корин купил принадлежавшую Шереметевым флорентийскую мозаику «Храм Весты», а деньги отдавал небольшими суммами, чтобы Василию было на что жить и учиться в течение нескольких лет.
В знаменитую «Шереметевскую башню» стекались люди: говорили об искусстве, листали старинные книги, смотрели картины... Кто только не бывал там! Художники, музейщики, историки, писатели, архитекторы... и, конечно, коллекционеры. Известный коллекционер Ф. Е. Вишневский, который извлекал у московских старушек полотна Левицкого, Рокотова, Тропинина, бывал чаще других. Покупал кое-какие картины, рисунки, иногда ссужал студенту деньги, надеясь на возврат долга «натурой». Доверчивостью и покорностью Василия Павловича легко было пользоваться, и много вещей «ушли» из его дома просто так.
И всё же самое удивительное — это то, с каким терпением, и даже улыбкой, молодой Шереметев переносил всяческие тяготы жизни. Вот несколько эпизодов, рассказанных очевидцами:
В 50-е годы, студент Суриковского института отправился навестить заболевшую преподавательницу. От башни Новодевичьего монастыря, где жил, пешком пошёл к Речному вокзалу. Пешком — потому что не было денег на проезд... Преподавательница, знавшая о полуголодном существовании студентов, угостила его котлетами, но он отказывается, объясняя, что теперь пост, и нельзя нарушать... Она хочет дать ему деньги на обратную дорогу, но Василий — ни в коем разе! «Как, неужели опять пешком?!» — «А что? Потихоньку потрюхаю», — с мягкой улыбкой беспечно отвечает он, отправляясь в путь.
Или ещё. Входя в Останкинский музей вместе с директором, Василий пропускал его вперед. Тот уступал дорогу — и Шереметев с улыбкой удовлетворенно произносил: «Я всё же в некотором роде владелец».
С художниками он говорил о живописи, с музыкантами — о музыке, а слесари, столяры, рабочие — принимали его за своего.
Подлинная природа истинного аристократа — народность. Военную форму солдат Шереметев носил с той же элегантностью, что и пиджак, и фрак, и косоворотку. Таков он на фотографии военных лет: милый, открытый, улыбающийся молодой солдат.
Игорь Грабарь считал Шереметева исключительно талантливым к живописи. Павел Корин взял его в свою группу, когда работал над мозаиками станций метро «Комсомольская» и «Киевская».
Однако, общество в целом жестоко обошлось с художником Шереметевым — лишь две его картины при жизни были куплены. Он не суетился, не ловчил, не приспосабливался, не умел «пробивать» заказы... если бы не Корин — не получил бы и того.
«Живопись Василия Павловича в ранние годы традиционна, полна юношеской чистоты, реальности личной жизни. Картины музыкальны, в них вся чистота его души, — говорит художник П. Ф. Губарев — и очень сильна у него чисто живописная сторона. Осенью, зимой, весной, утром и вечером — пейзажи пронизаны светом, музыкой. Но чем далее развивается творчество художника, тем более сложной для восприятия становится его живопись. В картинах появляется нечто тревожное, некий общественный холод — холод окружающей жизни».
Как-то Василию Павловичу предложили оформить спектакль по пьесе Мдивани. Ознакомившись с пьесой, Шереметев сказал: «Не могу переступить её сиюминутной политичности», — и отказался от выгодного заработка.
Знаменательна в этом смысле история с картиной Рембрандта «Христос, Мария и Марфа». Василий Павлович жил с убеждением, что всё, что они имеют — должно принадлежать народу. Никогда не продавал, а лишь дарил музеям предметы истории и культуры, хранившиеся у него (многие из них находятся в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина).
К его отцу, Павлу Сергеевичу, не раз являлись люди, знавшие, что у него хранится Рембрандт. Просили продать картину. Иностранцы оценивали её в 100 000 инвалютных рублей! Заходили они и к сыну с тем же предложением, но он твёрдо отвечал: «Рембрандт не продается!» Не раз хотел купить Рембрандта и директор изобразительных искусств. А Шереметев будто чего-то ждал... Но вот наступил 1956 год, когда мир отмечал 350-ю годовщину со дня рождения Рембрандта — в Москве открылась его выставка. Вот тогда Василий Павлович и принёс в музей картину «Христос, Мария и Марфа». На обороте, надпись мелкими буквами: «Из частной коллекции. Дар В. П. Шереметева».
Много претерпел за свою жизнь последний из рода Шереметевых: нищенствовал, не обеспечил жену и дочь, неизлечимо заболел от лицезрения окружающей жизни, молча сносил всё, не боялся, не протестовал... Шереметев непрактичен, жизнь его трагична... но он был твёрд, когда шёл на фронт, когда берёг и дарил Рембрандта, когда ежедневно, терпеливо собирал архив своего рода, и после — сдал его в ЦГАДА (в Центральном государственном архиве древних актов, архив Шереметевых занимает целую стену). Он спешил, будто предчувствуя трагедию, которая с ним случится... И успел! Сдал весь архив.
Последние годы своей жизни Василий Павлович Шереметев провёл в больнице. В августе 1989 года, друзья и родные проводили его в последний путь.
Панихида состоялась в церкви Новодевичьего монастыря, того самого, в башне которого над прудом, более 30-ти лет прожил Василий Павлович, последний граф Шереметев... Вокруг стояли те, кто работал теперь в Останкинском дворце, кто владел теперь Рембрандтом (правда, сотрудники музея сомневались в его подлинности), Кипренским, кто возрождал Остафьевский музей (он как раз открывался в то время). Рядом стояли товарищи по искусству... просто знакомые, с кем когда-то был знаком этот эмоциональный человек, не перенесший исторических нагрузок ХХ века.
